Безымянное проклятье

      Трудности не заставили себя долго ждать.       — Ты впустую тратишь время, роясь в общедоступных клоаках.       — Заткнись и не мешай мне, Малфой. В библиотеку Отдела тайн попадают только избранные, и лишь единицы из них не скованы условиями о неразглашении. Про библиотеку Блэков я и вовсе молчу.       Драко потёр ладонями лицо. Взглянул на неё, хмыкнул и усмехнулся.       — Всё более-менее ценное по тёмной магии из библиотеки дедушки Ориона моя тётушка вынесла. И сделала это ещё до первой войны. Тебе бы попасть в библиотеку Ноттов, Забини. Но, я почти уверен, нужная книга находится в Малфой-мэноре.       — Какая проницательность! Недаром ты посещал уроки Трелони!       Малфой склонился над записями. За две недели он изучил Грейнджер и знал — ей требовалось время, чтобы успокоиться и пораскинуть мозгами.       — И как давно?       — Когда сложил все факты. Ты никогда не слышала о подобном, хотя изучила всю библиотеку Хогвартса, включая Запретную секцию. Это наводит на мысли об… исключительности поставленной перед нами задачи.       — То есть две недели назад?       «Кажется, Гермиона вновь начала закипать», — подумал Драко. И как давно он стал называть её Гермионой?       — Ну почему две? — ему хватило ума опустить глаза. — Полторы. Смотри. Нотты всегда были склонны к тёмной магии, отец Теодора один из первых присоединился к Тёмному Лорду. У Забини была почти дюжина отчимов, и после смерти каждого библиотека пополнялась всё более и более древними фолиантами. Ну и, конечно, Малфой-мэнор. Отец занимался коллекционированием редких, запрещённых книг, сколько я его помню. А до него дед, и прадед, и прапрадед. И это не считая того, что книги моей дражайшей тётушки перешли ко мне, а там, поверь, есть где поискать.       — Отлично. Просто отлично.       — Эй, Грейнджер. Всё не так плохо.       — Не так плохо? Я уже две недели нормально не сплю, а полторы из них и вовсе трачу впустую только потому, что у тебя язык бы отсох рассказать об этом своём предположении раньше?       — Грейнджер, — Драко опустился в кресло и прикрыл глаза, — не кипятись. Не ты одна устала. Не ты одна отчаялась. Не поверишь, я возлагал большие надежды на невыразимцев. Как думаешь, может, у них есть ещё одна тайная библиотека?       Попытка разрядить обстановку не увенчалась успехом. Чего только они ни прошли за эти две недели. Их еженочные посиделки отдавали безумием. Всё начиналось настолько обыденно, что никто из них и не заметил, как постепенно, ночь за ночью, они всё больше сближались.       — Каково это — быть побеждённым? — спросила она как-то раз за изучением родословных волшебных семей.       — Ты что-то путаешь, Грейнджер. Побеждённых ждал Азкабан, — он отложил изученную родословную Паркинсон, взял следующий пергамент. — Я бы назвал себя «пострадавшей стороной». Но ни в коем случае, — добавил он быстро. Гермиона вскинула голову и вперила в него возмущённый взгляд. Кудряшки рассыпались шоколадным каскадом по её плечам, — не в том смысле, в котором пострадали «светлые силы». Не в том смысле, в каком пострадала моя вторая тётушка или семейство Уизли, нет…       Тишина. Малфой откинулся на спинку стула, потёр пальцами виски. Он действовал следуя привычке, нежели ощущая головную боль. Её он здесь не испытывал. Рефлекс тела, реагирующий на не самые приятные мысли, остался.       — У меня не было правильного выбора. На одной чаше весов стояла смерть моей семьи, на другой — моя героическая смерть и вновь смерть моей семьи. Распределяющая шляпа не ошиблась, когда не отправила меня на факультет безрассудных и храбрых. Я не был храбрым и вряд ли стал храбрым сейчас. Героическая смерть не привлекала. И, согласись, вряд ли кто-то из Ордена смог бы принять меня.       — Кроме Дамблдора.       — Кроме Дамблдора. Ты помнишь, когда он протянул мне руку помощи? Когда сам стоял одной ногой в могиле. Для меня и моей семьи было слишком поздно. Конечно, мы сами были виноваты, но… Дамблдор мог дать только иллюзию выбора. Так уж повелось, что слизеринцы — расчётливый и недоверчивый народ. Мы привыкли полагаться только на себя, на то, что имеешь в руках. Туманные обещания возможного счастья в будущем… не про нас. Я не храбрец, Грейнджер. Я и сейчас не смог бы перейти на сторону Ордена, зная, что в моём доме живёт Тёмный Лорд. Для меня всё было предопределено в тот момент, когда я родился на свет. То, что Дамблдор не дал мне стать убийцей, — уже величайший дар от не слишком доброжелательного и щедрого мира.       Весь драматичный настрой был уничтожен последней фразой.       — Нещедрого мира? Разве это может относиться к тебе, Малфой?       — А разве нет? — его порядком утомила её толстокожесть. — Тот факт, что я не считал каждый кнат при походе в Хогсмид, никак не оценивает щедрость мира ко мне. В чём, по-твоему, она проявляется? В новой метле или месте ловца, которое выбил для тебя отец? Или, быть может, количеством и дороговизной рождественских подарков, которыми одаривают тебя родители и родственники, стараясь компенсировать внешнюю холодность и отстранённость? Да, в детстве меня всё устраивало. Но разве в детстве мы не принимаем мир как данность? Разве мы можем здраво оценивать правдивость улыбок? Разве мы можем оценить искренность дружеских объятий? Разве мы можем поставить под сомнение авторитет собственных родителей, особенно когда они в своей ослепительной успешности кажутся тебе высшими существами?       Снова тишина. Даже камин фыркал и скрипел тише. Малфой проследил за расфокусированным взглядом Грейнджер. Кажется, она никогда не рассматривала позицию слизеринцев в мире и в войне, в частности.       — Грейнджер. Я ни в коем случае не напрашиваюсь на твою жалость. Но… глядя на ситуацию объективно, я вполне оправданно считаю себя пострадавшей стороной. Одновременно с этим я так же отлично понимаю всю оправданность моего положения, но не «пострадать» я бы смог только посмертно.       Тогда их разговор был закончен по молчаливому, обоюдному согласию. Весь мир кричал о том, какими предвзятыми и заносчивыми были слизеринцы, но что насчёт предвзятости самих гриффиндорцев?       Малфой не надеялся на отсутствие продолжения. Спустя пару дней Гермиона вновь подняла вопрос о внутреннем мире факультета Слизерин:       — Если вам так не хватало искренних дружеских объятий, что мешало найти настоящих друзей?       От такой прямолинейности хотелось кричать. Она прокручивала весь недавний разговор снова и снова? Искала несоответствия в его словах и вот, наконец, нашла?       — Ты сейчас серьёзно или шутишь?       — Конечно серьёзно.       — Тогда подумай, ты ведь умеешь… Смотри, Селвины когда-то славились специализацией в использовании ментальной магии в тёмных целях, хотя… не подходит, последний умер двадцать лет назад, оказавшись бесплодным сквибом.       — Я просмотрела Селвинов ещё вчера, их даже не было в списке действующих Пожирателей смерти второй магической, — она резко выхватила пергамент из пальцев Драко. — Не увиливай от ответа. Я правда. Хочу. Понять.       — А что ты подразумеваешь под словом «настоящие друзья»?       — Поддержку. Искренность. Заинтересованность друг в друге. Участие в жизни друг друга.       — Понял-понял. Представь, что с детства ты живёшь в маленьком стеклянном шаре. В него входят совсем не много людей, ещё меньше эльфов и очень мало детей. Последних ты можешь пересчитать по пальцам. Ты к этому привык. Привык к тому, что взрослые весьма холодны внешне. Ты уверен, что тебя любят. Тебе дарят дорогие подарки. Всё, чего бы ты ни попросил. Родители проводят с тобой не много времени, но это время наполнено таким щемящим чувством понимания и поддержки, что от большего может разорвать на мелкие кусочки. Твои родители выросли в похожих условиях. В отличие от мира магглов, мир волшебников практически не менялся со времён основателей Хогвартса. Тебя готовят к тому, что вскоре придётся покинуть поместье на большую часть года. Готовят и к тому, что там, куда ты уедешь, будет гораздо больше людей, чем ты видел за всю свою сознательную жизнь. Тебе придётся сталкиваться каждый день в течение долгого времени с таким количеством сверстников, которое даже представить сложно. Никакого уединения, никакой частной жизни, никакого личного пространства. Родители мягко доносят до твоего разума, что не все волшебники такие, как мы. Что не все смогут понять и оценить этикет, манеры, личные границы. Некоторые и вовсе недавно услышали о магии, и с ними необходимо вести себя ещё более осторожно и осмотрительно. Несмотря на все предостережения, все советы и подсказки, Хогвартс оглушает.       Драко сменил позу и продолжил. Он не смотрел на Гермиону. Его руки механически перебирали пергаменты, хаотично разбросанные меж ними.       — Может, ты помнишь, в первый день в Хогвартсе от меня не отходили Грег и Винс. И не потому, что я был важной шишкой или мы были друзьями — не разлей вода. Нет конечно, — Малфой убрал упавшую на глаза чёлку. Расфокусированный взгляд устремился мимо плеча Гермионы. — Нам было чертовски страшно, Грейнджер, — Драко поджал губы и посмотрел ей в глаза. — Не то чтобы мы боялись чего-то конкретного. И под страхом смерти никто не признался бы в этом. Каждый из нас боялся… невозможно большого, оглушающе громкого, несдержанного и яркого мира. Мы находились вместе лишь потому, что были уверены друг в друге. В реакциях и воспитании друг друга. Виделись между собой гораздо чаще, чем с остальными чистокровными детьми. Конечно, магия сама по себе не вызывала у нас трепета. Движущиеся лестницы, говорящие портреты, парящие свечи, призраки — мы видели в жизни или на колдографиях. Но вот перед тобой хлипкая табуретка, на ней лежит Распределяющая шляпа. Твоё детство было сшито из рассказов о славном доме Салазара Слизерина. Твой восторг можно пощупать, когда ты к нему присоединяешься. Но, оказывается, быть слизеринцем совершенно не почётно, и более того — одна четверть студентов настроена враждебно, а ещё две — поддерживают нейтралитет всеобщим бойкотом. Выяснилось, что быть слизеринцем, — равно быть ненавидимым и презираемым всеми только за то, что ты попал на змеиный факультет. — Гермиона нахмурилась. Драко глухо рассмеялся. — Нет-нет, Грейнджер, даже не думай меня жалеть. В свои одиннадцать лет я не смог бы так глубоко анализировать свои чувства и мысли. Даже если бы тобой или кем-то другим была протянута рука дружбы, её бы не приняли. Я решился протянуть её лишь Поттеру. Но его категоричный отказ подвёл черту перед каким-либо энтузиазмом сближаться или узнавать других. В остальном я был мелочным, эгоистичным засранцем. Пожалел об этом гораздо позже.       Сейчас им необходимо попасть в семейные библиотеки. Они охранялись ревностно и скрупулёзно от любого вмешательства, в особенности от Министерства. Проникнуть туда можно было лишь законным путём, получив приглашение от представителя фамилии.       — Думаю, легче всего будет связаться с Блейзом. У него свой бизнес, и он полностью располагает собственным временем, в отличие от трудяги Нотта. Последний, насколько я помню, трудится во благо Министерства, переписывая законодательную базу. Выцепить его будет не так-то просто.       — Как ты себе это представляешь? Не помню ни одного случая, когда я хотя бы здоровалась с Забини, не говоря уже о разговоре или письме.       — А вот тут я тебе помогу, — его глаза наполнились весельем, хотя губы лишь слегка дрогнули в улыбке. — Запоминай, я дам тебе точный текст для разговора с Забини. Эту змеюку лучше огорошить правдой и только потом разбираться с последствиями.