Безымянное проклятье

       Блейз мог с уверенностью утверждать: это самые худшие выходные в его взрослой жизни. Именно так — взрослой. Конечно, в детстве бывали невероятно скучные уик-энды у престарелых тётушек, которые норовили его поднять ни свет ни заря и накормить склизкой овсяной кашей. Тот эльф, который её варил, вероятно, выжил из ума под стать своим хозяйкам. В воскресенье, сидя в девять утра в библиотеке семьи Ноттов, он осознал всю катастрофу своего предложения. Затевая помощь Грейнджер, Блейз догадывался, что будет скучно. Теодор никогда не был душой компании. Но Забини и представить не мог, что Нотт заставит его подниматься рано утром в воскресенье и просматривать книгу за книгой.       Теодор знал нрав Блейза и вряд ли мог ожидать от него примерного поведения воскресным утром.       — Ну, как тебе наша подопытная? Пригляделся получше за субботу?       Теодор спустя несколько минут медленно поднял взгляд, явно с трудом отрываясь от книги:       — Мы это уже проходили, Забини.       — Да ну, брось. Я понимаю, что она не в курсе, но я-то заметил, какие оценивающие взгляды ты на неё бросал. Уж с другом можешь не притворяться.       Нотт бросил короткий взгляд ко входным дверям. До появления Грейнджер не меньше часа времени. Это не осталось незамеченным. Блейз торжествующе улыбнулся:       — Вот видишь! Ты уже по ней скучаешь!       — Никогда не замечал у тебя тяги к прорицанию.       — А я всегда думал о том, что из вас выйдет идеальная пара зубрил.       — О, Мерлин, если бы не срочность, никогда бы не пустил тебя в библиотеку.       — Ну и как она тебе? Только представь: возвращаешься ты после очередного выматывающего дня в Министерстве магии, где каждый второй готов съесть твою печёнку, а каждый первый ещё и мозги, идёшь медленно по коридорам своего дома сюда — в его сердце, в библиотеку, — и находишь здесь Грейнджер. В кресле у камина с тяжёлой книгой на коленях, или в ворохе исписанного пергамента за столом, или вовсе заснувшую на кушетке, уткнувшуюся лбом в раскрытую книгу, а её непослушные локоны при этом мягко отражают свет от камина. М?       Будь Блейз чуть подогадливее или Теодор чуть менее скрытен, то первый обязательно бы смотрел на второго, говоря свою вдохновенную тираду. Но Забини был увлечён собственной фантазией больше, чем реакцией своего друга, и пропустил много, слишком много эмоций на лице Нотта-младшего. Он совершенно не догадывался, что именно эти картинки рисовало вчера его воображение почти каждый раз, когда он бросал взгляд на Гермиону. Нет, в нём не поднимался священный трепет и не пускались в пляс бабочки в животе. Даже страсть направлена не на саму Грейнджер, а на то, как она обращалась с книгами. Тео просчитывал варианты и ненавидел себя за это. Он мог согласиться на такую жену, которая бы его понимала. На ту, которая была бы ему ровней в разговорах. Тем более его не смущало её происхождение. Но она была помолвлена. Нотту не оставалось ничего иного, как отбрасывать раз за разом несвоевременные мысли и вновь возвращаться к поставленной цели.       Момент был упущен, и, когда мечтательно улыбающийся Блейз (который наверняка представил нечто гораздо большее, чем Гермиону с книгой у камина) вернул своё внимание Теодору, тот уже вернулся к чтению и ничем не выдавал своего минутного волнения.

***

      — Грейнджер, подойди сюда.       В девятом часу воскресного вечера у Гермионы безбожно слезились глаза, а в висках постукивали хмурые молоточки. «Мозгу нужен отдых! Мозгу нужен отдых!» — шумно скандировали они. Но Грейнджер не слушала.       Большой том, обёрнутый в чёрную кожу с серебристыми накладками на углах, перекочевал ей в руки. Практически мёртвый галльский язык, дивным образом переплетённый с древними рунами. Ей потребовались словарь и полчаса времени, чтобы перевести только название книги:       «Магические достижения священных 28 семей. Родовая магия: обряды, проклятья и зелья. Полный сборник».       — Кажется, то, что мы искали.       Теодор мрачно кивнул. Гермиона ощутила… разочарование. Она ожидала от себя другой реакции. Например, радости, или облегчения, или исследовательский интерес. Усталость и чувство неизбежности накрыли её, руки задрожали, и книга чуть не выпала из её рук.       — Эй-эй, осторожнее! — Блейз перехватил книгу, силясь понять хотя бы одно слово из его названия. — Это, возможно, наша единственная надежда на спасение Драко.       Она устала гораздо больше, чем думала, потому что совершенно точно помнила, что не собиралась говорить вслух:       — Ну да, конечно. Ведь рассудок какой-то грязнокровки вряд ли здесь кого-то интересует.       Повисла тишина, и даже камин старался быть незаметнее. Гермиона опустила глаза и перелистнула страницу словаря. Нотт нахмурился и оглядел её с ног до головы. Блейз переводил мечущийся взгляд с одного на другую. Спасительная шутка никак не приходила на ум. Проклятье.       — Рассудок какой-то грязнокровки действительно вряд ли здесь кого-то интересует, — холодно протянул Теодор. — А твоим мы вполне заинтересованы, — прежде чем кто-либо успел ответить, Нотт забрал книгу из рук Забини и вернул Гермионе. — Возьми её с собой, переводи в удобном для тебя месте и темпе. Если нужен будет совет или помощь, пришли сову. Оставшиеся портключи пусть завтра вернутся ко мне. Удачи, Грейнджер.       Она нашла в себе силы вымученно улыбнуться и сказать короткое «спасибо». Вытащила из заднего кармана брюк ржавый ключ и произнесла заклинание, вернувшее её домой.

***

      — Теперь ты так же будешь отрицать очевидное, — лениво протянул Блейз. Теодор уже несколько минут гипнотизировал взглядом место, где недавно стояла Грейнджер.       — Мне кажется, ты слишком часто об этом думаешь, Забини? — холодно поинтересовался тот. Взмах палочки, и книги взлетели в воздух. Каждая отправилась на своё место.       — Я не отрицаю. Мне нравилась она на шестом курсе. Согласись, с тех пор она вполне… подросла в определённых местах. В хорошем смысле подросла, ничего лишнего, но есть, за что ухватить.       От такого сравнения Нотт скривился. Нет, ему не были чужды женские ласки, но представлять в этом свете Грейнджер не приходилось. «В конце концов, она всё-таки помолвлена», — он направился в гостиную.       — Может, отпразднуем это дело? — нашёлся идущий следом Забини. Ему не хотелось уходить. Теодор не видел ни одной причины почему.       — Вряд ли здесь есть что праздновать, — ответил он. Хотелось тишины и одиночества. Одиночества и тишины. И, возможно, бокал хорошего вина перед сном. Без свидетелей и компании. — Думаю, тебе пора.       — Не будь таким нелюдимым, Тео, а то от тебя отвернутся последние друзья.       — Я все выходные был «людим» на грани своих возможностей. Поумерь свой пыл, Блейз, и дай мне, наконец, отдохнуть.       — Я всё ещё считаю, что у тебя с Грейнджер есть хорошие шансы.       — Да ради Мерлина, она помолвлена! Бери уже свой порох и проваливай!       — Ты, видимо, совсем устал, друг, — ответил Блейз, открывая шкатулку с летучим порохом. — Порох не мой, а твой, — услышав, как Нотт заскрипел зубами, Забини продолжил: — А насчёт помолвки скажу так: пообещай мне, что после того, как Грейнджер разбежится с Уизли, ты попробуешь её охмурить, идёт? Хотя бы своей библиотекой!       — Неужели ты обо мне настолько низкого мнения, что думаешь, будто я могу понравиться девушке только библиотекой?       Блейз окинул его оценивающим взглядом и ответил:       — Нет. Если ты пересилишь себя и притворишься милым парнем, у тебя есть шанс завоевать её сердце не только книгами. Но это будет обман, а он не может тянуться всю жизнь.       — Что же ты сам за ней не приударишь, «когда она разбежится с Уизли»? Ведь «она нравилась тебе на шестом курсе»? — презрительно сузив глаза, спросил Нотт.       — Не поверишь, у меня появилось немножко мозгов, а также представление о том, какие именно женщины мне нравятся. Грейнджер слишком умна. Даже своим обаянием и харизмой я не смогу её затмить, а тебе это и не нужно, верно?       Нотт развернулся и почти вышел из комнаты, когда услышал прощание:       — Надеюсь, ты успеешь насладиться одиночеством, прежде чем мы снова нагрянем в твою холостяцкую обитель.       Когда он обернулся, камин был пуст.

***

      Дом встретил её темнотой, тишиной и пустотой. Она не знала, что должна была ощущать, — облегчение или волнение по этому поводу. Усталость затмевала большую часть чувств. Её практически не интересовало, где находился Рон, — гостил у Поттеров, встречался с друзьями или со своей семьёй. Вряд ли он дожидался её. Вряд ли он уже спал. Они почти не разговаривали в эти выходные. Гермиона чувствовала — вслед за тишиной последует буря, но даже она сейчас не волновала.       Тишина в доме — именно то, чего ей хотелось больше всего.       Маленькое заклинание, и по комнатам поплыли шары света. Они мягко разгоняли сумрак. Её кабинет представлял собой образец порядка и собранности. Гермиона знала: это ненадолго. Завтра стол завалят исписанные свитки, сломанные перья и справочники. Она бегло оценила сложность текста. Потребуется больше недели на работу. Ей нужно передохнуть, прежде чем начинать исследование.       Чёрная кожа тома приятно прохладная на ощупь. Кто знал, какие потерянные знания таились в нём? Сколько жизней можно было спасти с помощью неё? Какие открытия она хранила и действительно ли все из них — разрушительны? И самый главный вопрос: сможет ли она не только пролить свет на проклятье, объединяющее её и Драко Малфоя, но и помочь его нейтрализовать? Знала ли эта книга, что станет со всеми ними после того, как проклятье будет уничтожено?       Этот вопрос часто занимал мысли Гермионы. Существовало ли контрпроклятье, или это билет в один конец? Могла ли она надеяться на сохранение приятельских отношений с Драко после того, как он покинет её голову? Ей бы хотелось. Ведь некоторые вопросы она могла обсудить только с ним. Сколько бы ни шутил Блейз, но Нотт для неё слишком непонятная личность. Слишком скрытная, абсолютно не желающая идти на контакт. Да, он, безусловно, очень умён и начитан, но каждый раз общение с ним превращалось в пытку из-за его холодности и заносчивости. А с Драко, ей казалось, они нашли общий язык. В конце концов, приятно просто пообщаться с умным человеком. Просто пообщаться.       «Но признайся, Гермиона, — вкрадчиво прошептал внутренний голос, — ты была бы не против, если б ваши отношения вышли за рамки дружбы. Верно?»       Гермиона не из тех людей, которые умели лгать самим себе.       Хотелось кричать от отчаяния и несправедливости, но чувства появились, не спрашивая её разрешения. Присутствие Рона не облегчило её ситуацию, а наоборот, усугубило. Она ловила себя на не свойственных ей мыслях во время любовных игр. На мыслях, которых не позволяла себе никогда, но которые не могла остановить. Любопытство во все времена было её самым большим пороком, но сейчас оно просыпалось в самые неподходящие моменты. Вынуждало подключать фантазию, грезить о другом мужчине, будучи в объятиях своего жениха.       Она касалась Драко всего несколько раз, но Гермионе хотелось узнать, каково ощущать его пальцы на своём теле? Менялось ли выражение его лица перед тем, как испытать оргазм? Какие звуки он издавал во время соития? Прорывались ли сквозь стиснутые зубы стоны, или он молчал и прерывисто дышал? А может, он рычал? Она могла бы ещё долго пытаться представлять, каков он в сексе, но все её фантазии прерывались строгим голосом внутри: «Ты не можешь узнать. Ты не можешь проверить, правдивы ли твои догадки. Твоё любопытство неуместно и пагубно. Ты никогда не осмелишься изменить Рону, ведь ты любишь его. Даже в своём собственном сне. Особенно в собственном сне».       «Очнись! — говорила она сама себе. — Рано или поздно он покинет твою голову. Ты понятия не имеешь, чем всё закончится. Как он посмотрит на тебя, когда проснётся вне твоей головы? Ты не можешь быть уверена в том, что он не обманывает тебя. Даже если кажется, что он проявляет интерес. Да и это неудивительно, Гермиона! Он уже месяц не общался с живыми женщинами! Его манера поведения — вынужденная мера, даже если он сам этого не осознаёт. Сможешь ли ты смотреть ему в глаза, если перешагнёшь эту грань? А Рону? Рону сможешь?»       Головная боль присоединилась к усталости. Гермиона сдалась. Ей нужен отдых. Как показал опыт, снотворное зелье вряд ли ей поможет. Горячая ванна, мятный чай и долгий сон — всё, на что она могла надеяться. Надеяться, даже признавая, что этого катастрофически мало.