Безымянное проклятье

      — Не знаю, как ты, но я не хотел бы забыть время, проведённое здесь. С тобой, — тихо сказал Малфой. Рой противоречивых мыслей зажужжал в её голове с новой силой.       Гермиона забралась в своё убежище поглубже, подтянула под себя ноги и сотворила иллюзорный плед. Она подавила в себе желание провести рукой по волосам Малфоя. Если бы она не была собой, она пропустила бы эти лёгкие мягкие волосы сквозь пальцы, наслаждаясь их гладкостью. Если бы она не была связана обязательствами, Гермиона нежно бы потянула его голову назад и припала к его губам поцелуем. Сама. Да… Так бы она и сделала. Потом можно было бы подтянуть Малфоя в своё кресло или спуститься к нему на колени и целовать, целовать, целовать…       Но она — Гермиона Грейнджер. Девочка, которая была влюблена в Рональда Уизли, сколько себя помнила. Она была той, что подарила свой первый поцелуй болгарскому ловцу не потому, что тот сильно ей нравился, а потому, что хотела вызвать в Роне ревность. Доказать ему, что она чего-то да стоит не только как ходячий справочник и круглосуточная возможность списать домашку. Она хотела, чтобы он увидел в ней, наконец, девочку. Девушку.       Увидел ли он? О да, он увидел. Довёл до слёз в день её триумфа совершенно гнусным образом. Конечно же она оправдала его. Со временем. Объяснила себе, что мужчины и мальчики часто злятся, испытывая ревность. Это ведь логично — злиться, когда осознаёшь, что что-то упустил и где-то опоздал?       Как бы оно ни было, ей пришлось ждать ещё очень-очень долго до того момента, когда она смогла его поцеловать. Даже вспоминать не хотелось о его лобызании с Лавандой на шестом курсе. Гарри не знал, но в общей спальне девочек после отбоя ещё очень долго звучал восхищённый и приторно-сладкий голосок Лаванды, рассказывающий в деталях все подробности их с Роном ласк и похождений. Гермионе очень хотелось её придушить.       Ей не было с чем сравнить поцелуй Рона, кроме как с влажными поцелуями Крама, которым она была не рада. Тогда ей показалось, что поцелуй Рона захватывал её всю целиком, не оставалось ни одной, даже крохотной мысли. Шла война, битва за Хогвартс была в самом разгаре, и никто из них не был уверен в том, что сможет дожить до восхода солнца. Разве она могла предположить, что поцелуй Рона хоть и был громадным облегчением для неё, но не являлся абсолютным совершенством?       Неосознанно она провела пальцами по своим губам. То, что произошло сегодня, уже невозможно было бы списать на неожиданность, случайность или усталость. Она наслаждалась каждым мгновением, проведённым в объятиях Драко. Каждым движением в танце, каждым тактом музыки. У Малфоя было такое необычайно серьёзное и сосредоточенное лицо, что она с трудом сдерживала в своей груди смешок. Казалось, что от выполнения его задачи зависела судьба всего мира и его в частности.       Мозг отчаянно посылал Гермионе сигналы: «Так не бывает! Это невозможно! Он просто тебя использует! Где-то есть подвох!» Но никакие доводы разума не могли заглушить невероятное чувство, которое разрасталось в её груди огненным шаром и грозило затопить её целиком. И когда до этого момента оставалось всего ничего, она остановила танец.       Мало кто знал, но в юности она, как и многие её сверстницы, читала любовные романы. Хотя будет честнее сказать — «она пыталась читать любовные романы». Логическое мышление Гермионы предавалось сомнению и критике почти каждому слову и каждой строке. Что и говорить, она привыкла доверять книгам гораздо больше, чем людям, но этому виду «искусства» не могла поверить никогда. Разве бывали в реальности, не затуманенной подростковыми гормонами, все эти нелепые ахи и вздохи? Головокружения от поцелуев? Разряды тока при прикосновении? Слабеющие колени, ватные ноги и покалывание в пальцах от желания прикоснуться? Конечно, она слышала от сокурсниц о «всепоглощающей страсти», но сама в неё не верила. Скорее уж писатели всего этого второсортного чтива специально сгущали краски и утрировали впечатлительность героев, чтобы от покупательниц не было отбоя.       Она списала всё на внезапность при первом поцелуе. Тот был так стремителен и порывист, что у неё просто захватило дух. А когда Малфой сжал её волосы на затылке… тут сразу стало ясно, что пора прекращать это безумие. Пора. Точно пора! Но Гермиона не могла оторваться. До этого она думала, что с Роном у них всё прекрасно. Да, ей нужно было время, чтобы разогреться, но она не видела в этом ничего необычного. Просто слишком много думала и не могла быстро переключиться. Да и поцелуи не захватывали её внимания полностью. Они были приятны, но Гермиона могла одновременно думать о чём-то своём, пока Рон не приступал к более активным ласкам.       Сейчас она отчаянно пыталась вспомнить, выступала ли она когда-нибудь инициатором близости? Да, выступала. Но больше всего ей нравилось просто обниматься: в гостиной на диване или лёжа в постели после секса. Обниматься и чувствовать, что рядом с тобой родной человек, который тебе как семья.       Ничего головокружительного, никаких ватных ног или замирания сердца. Они с Роном знали, как доставить друг другу удовольствие, и использовали это знание на полную. Интересно, а что чувствовал Рон? И сравнивал ли он их с Лавандой? Они-то буквально поедали друг друга в стенах Хогвартса. Сейчас она могла бы признать: так, как Лаванду, Рон её никогда не целовал. Так хищно, так собственнически, так порывисто. Его поцелуи всегда мягкие и нежные, даже трепетные. Как же Гермиона их любила! Любила, пока не узнала, что бывает иначе.       Если бы в тот момент он её не поцеловал, она бы сделала это сама. После танца, который стал сюрпризом для неё, Гермионе отчаянно хотелось узнать, отличается ли обычный поцелуй Драко Малфоя от того, что он дарил в гневе? Их танец, пропитанный безбрежной трепетностью, перенёс её на поцелуй. Казалось, невинное прикосновение. Подобным они одаривали с Роном друг друга перед расставанием или, наоборот, приветствуя. Но здесь, в объятиях Малфоя, её сокрушило ощущение полёта и неизведанная ранее потребность в чём-то большем.       Она сама хотела ощутить вкус его губ, сама хотела исследовать его языком и губами, сама хотела, чтобы его руки исследовали её тело, но разум… Она действительно была очень умной девушкой. Очень разумной и правильной. Поцелуй вытеснил все мысли, но ненадолго. Сквозь грохот в ушах она слышала крики и доводы своего холодного рассудка:       «Остановись!»       «Это неправильно!»       «Ты помолвлена!»       «Ты не можешь ничего ему обещать!»       «Ты поступаешь нечестно!»       «Вспомни о Роне!»       Она держалась за его рубашку как за спасательный круг, не смея расцепить пальцы. Ведь если не удержится… если она не удержится, эта рубашка будет снята. И быстро. Она точно знала, что именно ей хотелось сделать с Малфоем. Если она отпустит руки. Казалось жизненно важным прижаться к нему сильнее, вдохнуть его запах, пропитаться им. Пусть ненадолго, пусть только в этой проклятой комнате. Быть с ним…       Отрезвило её внезапно и быстро. Горячая большая ладонь легла ей на ягодицу, вырвав из неё рваный выдох. Всё неправильно. Этого не должно быть. Она не должна это чувствовать. Не с ним.       Не с ним. Не с ним. Не с ним!       Как затравленный кролик замирал перед пастью удава, так Гермиона застыла, впитывая в себя последние крохи их страсти. В Грейнджер она уже угасала, уступая место чувству вины, досады, неизбежности. Где-то недалеко маячила оглушающая пустота, к которой она уже привыкла. Пока её не пускали настойчивые поцелуи Малфоя, который ещё не заметил скованности Гермионы.       Тот мальчик, которого она знала по Хогвартсу, должен был бы разозлиться. Она почти сама его поцеловала и отвечала на его поцелуй. Не было никаких оправданий в виде того, что она просто позволила ему себя поцеловать, нет. Гермиона не тешила себя надеждой. Она хотела его целовать и целовала, и от этого поцелуя у неё кружилась голова, и где-то внутри бушевало пламя. Трудно представить, что же творилось внутри Драко. Он определённо должен быть зол на неё. Как зол был Рон сегодня вечером, думая, что её платье — обещание страстного вечера.       Но открыв наконец-то глаза, она не увидела в нём злости. Даже досады. Это было самым странным во всём, что произошло с ней за этот вечер. Он уговаривал её и утешал. Словно змей-искуситель — рассуждал спокойно и здраво. Как же ей хотелось к нему прислушаться. Согласиться с тем, что это всего лишь сон и она не может себя ни за что винить. Невыносимо сладко звучала мысль о том, чтобы отринуть доводы разума и принять свои желания. Вновь поддаться этим тонким губам, которые говорили о неизвестности их будущего. Очутиться в объятии сильных и горячих рук, позволить им снять с себя чёртовы джинсы, принимать и отдавать ласку, не оглядываясь на настоящее.       А там, в настоящем… Там, в настоящем на диване спал перевозбуждённый и неудовлетворённый жених. Его тоже (кто бы сомневался!) крайне впечатлило её платье. Так сильно, что он пытался приставать к ней на дне рождения собственной матери. Пробирался под подол платья, сидя за праздничным столом, шептал пошлости, пока они танцевали, и дважды зажимал её в тёмном углу, стараясь вырвать у неё поцелуй.       С невиданной ранее грациозностью Гермиона отбивалась, одновременно заставляя свои щёки не краснеть. Молли грозным глазом постоянно наблюдала за ними, поджимала в неодобрении губы, но тут же надевала благожелательную маску, чтобы никакой гость не догадался о внутрисемейной размолвке.       После праздника грянул гром. Рон обвинял её в чёрствости и нежелании уступить ему. Он полагал, что на празднике был кто-то из мужской половины волшебного населения, ради которого она так вырядилась. Конечно, её доводы не были услышаны. Рон, недавно попавшийся на «почти измене», пытался уличить в измене её саму. Он полагал, что она ведёт себя так холодно с ним, потому что чувствовала собственную вину.       Гермиона припомнила ему, что, в отличие от него, она вступала в отношения с ним девственно-чистой и единственным мужчиной в её жизни был он сам. На этой драматичной ноте она сбежала в спальню, молчаливо подтверждая, что Рон всё ещё будет спать на диване.       Впервые сон казался ей меньшим кошмаром, чем действительность. Заснув, она очутилась в сказке, где благородный принц создал для неё платье и музыку из воздуха, галантно предложил руку и умело повёл в танце. Гермиона была очарована. Сколько ещё сюрпризов хранил в себе Драко Малфой? Каким на самом деле он был? Планировал ли он этот поцелуй и то, что могло бы быть после, если бы не её упрямство?       Что-то ей подсказывало, что Малфой был ошеломлён не меньше неё, а то и больше. Гермионе следовало отдать ему должное: несмотря на всё, что происходило между ними, он вёл себя достойно. Хотя мог бы и попытаться уговорить её более настойчиво, а тот заносчивый мальчишка из Хогвартса мог бы и попробовать уломать её силой. Но нет… Драко Малфой лишь спросил, не торопится ли он. Гермиона горько усмехнулась. Во сне невозможно никуда торопиться или действовать чересчур медленно. Здесь отсутствовало понятие времени, они жили лишь в сейчас, которое чуть менее иллюзорно, чем прошедшее и будущее, вместе взятые.

***

      Голова раскалывалась на тысячи мелких частиц. Казалось, что её одновременно били молотом, распиливали тупой пилой и вонзали острые спицы в виски. Никогда в жизни Гермиона не ощущала столь сильной головной боли. С протяжным стоном она села на своей постели, отчаянно пытаясь заставить свой мозг работать в таких диких условиях.       Разве она выпила на дне рождения Молли так много, что смогла заслужить столь невыносимое похмелье? Она не помнила, сколько точно пила вчера, но уж точно не больше обычного. Более того, после возвращения она ощущала себя вполне трезвой, такая же боль могла возникнуть, лишь если бы она напилась в хлам.       Мозг медленно, словно нехотя, отмечал и другие несоответствия «похмелья». Сухости во рту не наблюдалось, равно как и тошноты. Напротив, она ощущала дикий голод, но совершенно не представляла, как подняться с постели и приготовить завтрак. Голова кружилась от одной мысли о том, чтобы встать на ноги.       Максимально осторожно и медленно Гермиона потянулась к волшебной палочке, которая покоилась на прикроватной тумбочке. Каждое движение вкручивало новый винт в голову. Она едва не заплакала от облегчения, когда гладкое древко послушно легло в ладонь. Сосредоточившись настолько, насколько было возможно сейчас, Гермиона произнесла заклинание:       — Акцио, антипохмельное зелье и зелье от головной боли.       Едва заметное колебание воздуха было ей ответом. Заклинание впервые в жизни Гермионы не сработало.       — Что за чёрт, — удивлённо пробормотала она, с недоумением глядя на волшебную палочку.       Боль в голове мгновенно показалась ей сущим пустяком по сравнению со значительным уменьшением магического потенциала. Что она сделала не так? К кому она может обратиться? С кем посоветоваться? И что делать дальше?       Паника была уже готова захлестнуть её с головой, когда Гермиона пресекла её титаническим усилием воли. Не время паниковать. Она не паниковала, когда они грабили банк и их предал гоблин, так что со своей маленькой проблемой она обязана справиться. Закрыв глаза и мысленно представив поток магии, бегущий в её венах, она вновь подняла палочку и повторила заклинание призыва. Две склянки будто нехотя, медленно прилетели на её зов и опустились на одеяло.       Ей уже было ясно, что дело тут не в похмелье. Выпив зелье от головной боли, она принялась за сборы. Поиск контрпроклятья сейчас был гораздо важнее завтрака и вчерашней ссоры с Роном. Если она начала терять магию, значит, действие проклятья вышло на новый уровень.       Внезапная догадка заставила её выпустить из рук ежедневник.       Танец.       Малфой использовал слишком много магии комнаты для иллюзий в один момент и слишком долго удерживал их силой воли. Не было никакой магии комнаты, в которой жило сознание Малфоя. Была только её магия и её личное сознание, которое этой магией питалось. В истории о проклятье было сказано прямо: проклятый поддерживает жизнь того, с кем его связало проклятье, ценой своей магической силы.       Гермиона зажмурилась. Она совсем выпустила это из виду. Ей необходимо как можно скорее найти проклятый дневник и сесть за перевод. День рождения Молли был ошибкой, не нужно было на него ходить. Никто бы не умер от её отсутствия, если бы она сослалась на недомогание или болезнь. Она бы могла работать целый день и, возможно, нашла бы решение своей проблемы.       Намеренно отказавшись от завтрака и душа, Гермиона вызвала домовика.