Служанки

Места им достались неплохие: довольно близко к сцене, в двенадцатом ряду всего-навсего. Правда, с краю, возле самого прохода. — Это хорошо, — сказала Виолетта. — Так и задумано. К сцене можно быстро подбежать, не пробираться через людей. — Зачем тебе к сцене-то бегать? — спросила Шарлотта. — Как зачем? А вдруг меня охватит непреодолимое желание туда забраться, потрогать барина? И потом, помнишь, что я тебе говорила про поцелуи? Он такой добрый к поклонницам… Надо только в нужное время в нужном месте оказаться! И внимание его к себе привлечь. Ты мне поможешь. — Это как я помогу-то, интересно? — Ну, под попу подпихнёшь меня, допустим, когда я на сцену полезу. Или задержишь каких-нибудь конкуренток… — Конкуренток? — Видишь, баб тут сколько собралось-то? И что, думаешь, у меня у одной такой план? Они все, подлюки, только и ждут момента, как бы облапать любовь моей жизни! У-у-у, мерзкие! Всех ненавижу! Шарлотта огляделась. Вокруг и в самом деле женщин было больше, чем мужчин. За спиной писклявый голос причитал, что поверить не может в такое счастье: видеть ПЭ воочию. «Ты только не волнуйся, главное, не нервничай», — отвечал ему мужской. Справа от Шарлотты (а слева от неё сидела Виолетта) размещалась элегантная дама в годах, одетая в клетчатый костюм делового стиля: какая-то начальница, наверно. Она поминутно смотрела в зеркальце, подкрашивала губы и озиралась взволнованно, словно боялась, что кто-то её здесь застанет. Следом было несколько растрёпанных девиц почти без юбок, но в колготках с шутовским рисунком. Прямо же перед Шарлоттой сидели две дамочки средних лет: одна в бабкиной кофте, другая — наоборот, одетая словно подросток, но только из прошлого десятилетия. Они держались за руки, сюсюкали друг с другом и беспрестанно мололи какую-то околесицу про помидоры, хоккей, котят, мяту, висюльки, ботиночки и французскую революцию. «Я, похоже, одна тут нормальная только» — решила Шарлотта. — Это его подпевка! — прокомментировала Виолетта, когда свет в зале, наконец, погас, и несколько мужчин и женщин завели первую песню. — Их можно не слушать. — Да как же не слушать-то, это невежливо… — Шарлотта решила, что слушать как раз-таки надо старательно, чтобы в следующий раз не ударить в грязь лицом, когда речь где-нибудь зайдёт о городской музыке. — Мы тут не для вежливости!.. Ты главное вот что: вот я когда к сцене рвану, ты вот этих вот всех не пускай! — Виолетта окинула взглядом ближайших соседок. — Да как я не пущу-то… И какое дело нам до них, в общем-то говоря? — Ну ПЭ ж не сможет целовать всех бесконечно! Надоест ему. И петь когда-то надо. Так что-то три-четыре чмока — и привет. Так вот, нельзя, чтобы все поцелуи достались другим! — Да с чего ты взяла, что они все хотят целоваться? — Увидишь, — ответила Виолетта. Несколько секунд она молчала, а люди на сцене пели не слишком громко, так что донесшиеся с переднего ряда слова: «говорят, что его губы как зефирки» обе служанки расслышали хорошо. — Вот! — шепнула Виолетта. — Поняла? За этой парочкой надо особенно следить. Хотя и за остальными тоже. Вот ведь бабищи развратные, зла не хватает! Шарлотта не стала ей отвечать «а сама-то!». Только сказала: — Слушай, может, просто его дома поцелуешь? Ну, раз так готов прям всех-всех-всех… Скажешь, типа, барин, вот, изволите ли видеть, мне невтерпёж… — В форме он меня не замечает, ты забыла? И потом, другие роли там у каждого. В качестве служанки мне еще надо добиться его расположения. А в качестве поклонницы стоит просто попрыгать возле сцены и покричать… И не дать ему отвлечься на иных! — Ох, странная ты, Виолетта… — сказала Шарлотта. — Не страннее других. А ты вот что. Когда я пойду туда, к сцене-то, ты вместе со мной дуй. Лучше будешь лишних баб отпихивать на месте. А то мало ли откуда набегут… Ты ведь не полезешь целоваться-то сама, мм? — Бог с тобой, конечно, нет! Ещё чего! — Ну вот и хорошо. А этих всех раскидывай, не бойся. Если что, и за волосы можно. Ты же в долгу передо мной всё-таки, ты же здесь по моему билету, помнишь? Отрабатывай! У Шарлотты, которая перед этим всё старалась подобрать слова, чтобы как-то вежливо ответить, что она не будет заниматься отпихиванием чужих женщин от чужого мужчины, аж челюсть отвисла. «Так, — решила она. — Чем терпеть такие заявления и ввязываться в нелепые драки, я лучше прямо сейчас ей скажу, что в услугах ее не нуждаюсь! И тут же уйду! Это ж надо…» — Кхм… Вот что… — Шарлотта прокашлялась. Её слова смёл шквал аплодисментов. Виолетта запрыгала, сидя на попе. Из-за спины раздался истошный визг. «Начальница» в клетчатом вскочила со стула и неистово захлопала. Растрёпанные махали руками. Дамочки спереди бросились друг другу в объятия и дружно зарыдали. На сцене был он… и не он. Их барин, ставший вроде как уже своим за несколько дней… и в то же время чужой, непонятный, повернувшийся новой, еще неизведанной стороной. Еще ярче, еще притягательнее, еще опаснее, чем дома. Это был не тот хозяин, что вызвался быть Шарлоттиным братом, не тот, что играл ей на пианино, не тот, что даже не заметил её, купаясь в бассейне… Это был ПЭ из сна: тот что, делал с ней такие вещи, о которых было стыдно думать, которые было странно испытывать и которым было невозможно сопротивляться. Вообще говоря, с самого начала Шарлотта сделала для себя вывод, что ей не нравится. Почему-то она думала, что артист, от которого все так балдеют, должен петь про что-то важное, философское, про такое, до чего обычный смертный сам не додумается, но что при этом сразу открывало бы глаза на суть вещей. Он же, выбежав на сцену, первым делом понёс полную околесицу про какие-то синие ботинки. При этом на самом-то на нём ботинки были малиновые, такие же, как и комбинезон с отложным воротником. Шарлотта понять не могла, что все вокруг так вопят и с ума сходят, слушая эту бредятину… Дальше было не лучше. Шарлотта разбирала не все слова, но ничему путному песни ПЭ не учили. Он изрыгал только какие-то странные призывы: «Пожалуйста, не спрашивай меня, что у меня на уме… считай меня дурачком, обращайся со мной плохо и жестоко… надень цепочку мне на шею и веди, куда хочешь… или по крайней мере позвони…». Затем пошло и вовсе безобразие: хозяин затараторил какую-то чушь о тюрьме, понёс нечто, восхваляющее криминальный образ жизни. Шарлотта понять не могла, что окружающие женщины находят в этой белиберде… Виолетта, между тем, уже вся дрожала, «начальница» в клетчатом царапала перламутровыми ногтями обивку кресла. Спереди восторженно попискивали, сзади визжали… потом уставали визжать… потом вновь начинали. Особенно эти окружающие звуки усиливались, когда ПЭ вихлялся. Впрочем, делал он это, по большому счёту, постоянно. Движения хозяина были самыми нелепыми из всех, что Шарлотте когда-либо приходилось видеть: это было что-то среднее между комплексом утренней зарядки и конвульсиями больного. Никогда, никогда не стала бы она так глупо дёргаться на месте артиста. Но вот странное дело: отвести от него взгляд не получалось. Ну просто на удивление: никак не надоедало смотреть на всю эту нелепость. Многие движения были до того бессмысленными, неуместными, непристойными, что их хотелось записать на киноплёнку и пересмотреть еще два-три раза. Медленные песни сменялись быстрыми, нежные слова о романтической встрече на перекрестке — какой-нибудь белибердой про псовую охоту на кроликов, восхитительные мелодии — пустым шумом… ПЭ словно держал Шарлотту за руку и тащил за собой по волшебной стране, где конфеты растут на деревьях, а реки текут молочным коктейлем. Страна была страшноватой и непонятной, но уходить из неё не хотелось. Когда после очередной песни ПЭ многозначительно погладил стойку микрофона по всей длине, и зал зашёлся в визге, Шарлотта вспомнила тот момент, когда он бесцеремонно усадил её на колени, а она и не додумалась вырваться. Всё происходящее было удивительно, абсурдно, возмутительно и завораживающе. К этому времени две дамы в переднем ряду были уже совершенно не в себе: одна заливалась слезами, другая смеялась как дурочка. «Начальница» сидела, вцепившись в кресло, уставившись в одну точку, и дышала так, как будто только что пробежала целую милю. Безъюбочные, те, что за ней, залезли ногами на свои кресла и периодически начинали скакать, пока их снова не усаживала полиция; как только полицейский уходил, они начинали заново. Визг особы сзади волнами накатывал на Шарлотту; лишь изредка между этими волнами прорывался голос её мужа: «Ты спокойнее, спокойнее…». Виолетта вся дёргалась, топала, хлопала, пищала, хваталась за голову и о соседке, похоже, забыла напрочь. Шарлотта не понимала, что они все такого находят в этом зрелище. И что она сама находит — тоже. Просто чем дольше всё это продолжалось, тем сильней ей хотелось ещё и ещё. Дальше пошло полное безумие. Шарлотта внутренне плакала и смеялась одновременно, когда хозяин завёл песню про какую-то неблагополучную семью и сбор диких трав. Всё было, как в том сне… Нет, больше, чем в том сне! Он теперь не раздевал её: она была раздета всеми предыдущими песнями. Он делал такое, чему нет названия… Да нет же, хозяин всего лишь нёс полную ахинею и дрыгался, словно умалишённый! Однако Шарлотте казалось, что с ней происходит то самое, о чём она не имеет понятия, но инстинктивно всё знает, чего ни за что нельзя допустить, но хочется постоянно, а всего более вот сейчас… Она была его. Между ними ничего не происходило — и между ними происходило всё. Кажется, другие зрительницы чувствовали что-то похожее. «Джозеф, — произнёс писклявый голос сзади. — Я должна тебе признаться… Я не люблю тебя больше… Я ухожу к другому». «Не волнуйся, не волнуйся» — был ответ. Дамочки впереди поменялись: та, что плакала, теперь стала смеяться, а та, что смеялась, захныкала. «Начальница» стонала. Когда ПЭ запел грустную песню про гостиницу (которая, однако, выходила совсем не грустной, а какой-то дикой), она начала завывать, а на словах «Ты делаешь меня таким одиноким, крошка», когда барин сделал широкий круг бёдрами, истошно завизжала, забилась, а потом покраснела и как-то резко успокоилась. Зато теперь заёрзала одна из этих тёток вреди, та, что в бабкиной кофте была. Когда барин начал дёргаться и петь: «Мы можем починить это, детка, починить, детка, починить, починить!», она вскочила и внезапно прокричала: — О, да, детка! Пройдись по всем моим предметным рубрикам! Поставь свой дескриптор в моё поле! Подруга шикнула на неё и усадила на место, но заразу безумия успела подхватить Виолетта: — Да-да-да!!! — завопила она. — Прополощи свою швабру в моём ведре!!! Помой мою бутылку своим ёршиком!!! — Посади своего Вольтера в мою Бастилию… — донеслось спереди. — После шоу, дамы, после шоу, — отозвался барин, и волна восторженного крика покрыла зал. А затем, секунду спустя после того, как музыканты заиграли следующую песню, что-то нежное, Виолетта повернулась к Шарлотте и решительно сказала: — Пора. Увлечённая концертом, та уж и забыла, чего ждали, что пора-то. Виолетта, между тем, вскочила и метнулась к сцене. Но она не была самой быстрой. Сидевшая впереди, та, что в бабкиной кофте, рванула на мгновение раньше и уже была на полпути к цели. Шарлотта выскочила в проход и побежала за Виолеттой, натыкаясь на ещё каких-то баб, внезапно активизировавшихся. «Люби меня нежно, люби меня сладко» — запел хозяин, и тут же народу в проходе стало ещё больше. Справа Шарлотту толкнула старуха, слева — девочка; потом еще и какой-то парень в клетчатом пиджаке налетел и маслом со своих волос испачкал. В общем, через пару секунд у сцены уже было не протолкнуться, а на третью полицейские начали выуживать из этой толпы самых буйных. Та, что в бабкиной кофте, с дескриптором, оказалась самой удачливой: ей пришлось совсем немного попрыгать и помахать руками у сцены, чтобы ПЭ её заметил, властно схватил за руку, притянул к себе и сделал самый вкусный «чмок», какой Шарлотта когда-либо слышала и видела. После этого счастливица сразу же грохнулась в обморок. Под слова «Ведь я тебя люблю… чмок… дорогая, и буду… чмок… всегда любить… ммм…» охранники принялись распихивать толпу, чтобы вынести эту нервную, не позволить её затоптать. Суматохой, из-за этого возникшей, Шарлотта и воспользовалась, чтобы найти лазейку и протиснуться к сцене и к Виолетте. Ближе всех к объекту вожделения находились в этот момент особа в подростковом, которая уже зацепилась руками за сцену и карабкалась вверх, цепляясь ногами, и Виолетта, готовившаяся сделать то же самое. Подчиняясь то ли наказу соседки, то ли какому-то неведомому чувству, Шарлотта схватила ту, первую, за одежду и повалила, а затем, переступив, сама кинулась к сцене и полезла наверх. Прямо у неё перед глазами ПЭ встал на колени, и его губы соприкоснулись с Виолеттиными. При этом Шарлотта почувствовала что-то похожее… ну нет, не на ревность же! Ни в коем случае, глупости! Должно быть, она почувствовала стыд и возмущение, когда увидела, что наглая соседка, не насытившись щедрым подарком, лезет лапой в глубокий разрез хозяйского комбинезона… И совершенно не получает за это никакого наказания, кроме игривого «эй!». А потом… Шарлотта так и не поняла, зачем это сделала… она бросилась к хозяину сама! Потянулась, желая непонятно чего, не отдавая себе отчёта… И вот он наклонился… и округлил глаза. ПЭ узнал её! — Ого, Шарлотта, сестрёнка, и ты здесь! Вот так дела! Ну, смотри, веди себя хорошо, — сказал хозяин, отведя подальше микрофон. А потом этак нежно, как старший брат, погладил её по головке… По головке погладил, представьте! И это после всего, что он проделывал с остальными! Ну естественно, а что она хотела?! Ведь не собиралась же она с ним целоваться! На что-то подобное она и рассчитывала, верно? Хозяин, он приличный человек, он знает, что нельзя портить честную девушку… Он приличный, не то, что Шарлотта! Что же он подумал-то, когда её увидел-то? Кошмар! Теперь точно в глаза поглядеть будет стыдно… Шарлотта повернулась и на подгибающихся ногах поплелась восвояси. А вокруг мелькали лица, лица, лица, множество лиц… Старые. Молодые. Черные. Белые. Любопытные. Восторженные. Лица, искажённые криком. Лица, перемазанные тушью. Лица, озарённые счастьем. Виолетта была уже на месте и сияла, как новенький доллар. Перед тем, как сесть, Шарлотта бросила взгляд на следующий, тринадцатый, ряд и увидела сидевшую у себя за спиной субтильную особу, которая влезла на своего мужа и пыталась что-то сделать с ним прямо в зале. «Начальница» в клетчатом снова царапала кресло и пыхтела: видимо, пошла на второй круг. «А следующий шаг это любовь, — донеслось, меж тем, из-за спины, — Так что же мы медлим? Дальше нас ждёт любовь, девочка, это точно». — Еще чего, блин! — фыркнула Шарлотта себе под нос. Она была расстроена, обижена, разочарована, смущена. Но больше всего она боялась, что концерт скоро кончится.