Служанки

Только вернувшись в дом и расставшись в Виолеттой на пороге очередного сортира, Шарлотта сообразила, что ведь её же назначили прибирать комнату, находящуюся точно по соседству с хозяйским кабинетом! И если интервью проходит там, то она может, вероятно, чуток подслушать! Зачем ей это надо, Шарлотта точно не знала, просто любопытствовала. Увлеклась странной гостьей. Ну, и была бы не против Виолетту успокоить, сказать ей, что ничего у них там не было такого… А ещё Шарлотта была не против успокоить саму себя. После слов подруги о склонности некоторых мужчин к экзотике она почему-то сильно напряглась по поводу этой Петрофф или как её там… Из самой соседней комнаты ничего особо слышно не было, кроме разве что невнятных звуков, по которым можно было определить только личность говорящего, но не содержание речи. Но Шарлотта приложила ухо к кружке, а кружку к стене — и всё получилось! — … О, да, — сказал хозяин. — Разумеется. Я одобряю разрядку. Разрядка это замечательно. Я всячески поддерживаю её. Я за мир. — Прекрасно, мистер. Но всё это только на словах. А на деле? Как вы её поддерживаете? У вас есть только одна песня про мир во всём мире и одна про жизнь американской бедноты. Я это безоговорочно одобряю. Но остальные? Большинство? Скажите, мистер, что вы несёте молодёжи? Что несут ваши песни, к чему призывают? «Бе, — подумала Шарлотта. — Вот скучища!» Не дожидаясь ответа хозяина, она убрала кружку и вернулась к уборке. Пропылесосила половину комнаты… А на второй одолели сомнения. Началось-то интервью, конечно, скучно, а что дальше у них будет там? Кто знает… Горничная вернулась к стене и опять приложила кружку. — … ваше мнение о Культурной революции в Китае? — Я не занимаюсь политикой. Я только артист. — Но уж о войне во Вьетнаме у вас не может не быть своего мнения! — Может. Я только артист. Я не занимаюсь политикой. — А не пора ли американскому правительству снять эмбарго с Кубы? Как вы считаете? — А не пора ли вам спросить о чем-нибудь другом, а, дорогуша? — Нет уж, мистер, позвольте! Я понимаю, что вы не привыкли к по-настоящему острым вопросам. Возможно, вы боитесь реакции своих властей. Но, может, пришло время сказать правду? Я читала про вас, вы из бедной семьи. Значит, вы не можете не сочувствовать международному рабочему движению! Давайте будем откровенны! — Я вполне откровенен. А вы даже слишком, по-моему. Можете не смотреть на меня такими голодными глазами? — Что вы имеете в виду, мистер? Я отлично питаюсь! У нас в Советском союзе государство регулирует цены, и еды у всех достаточно! Так, тут по-прежнему ничего интересного. Шарлотта вернулась к пылесосу и обработала с его помощью остаток комнаты. Интересно, что имел в виду хозяин, когда сказал, что журналистка голодная? Она тощая такая? Вроде нет же… Вроде, средняя, обычная… Перед тем, как перейти к влажной уборке, Шарлотта ещё раз прильнула к стене. — …и вас не смущает, что все эти несчастные работают на вас? Убирают, стирают, прислуживают, пресмыкаются? — вопрошала Петрофф. — Вам не приходило в голову, что эксплуатация человека человеком — это нелепо?! — Меня смущает то, как вы на меня смотрите, — ответил ПЭ. — Это очень нелепо, вот правда. Обычно даже самые отъявленные поклонницы так не разглядывают. Перестаньте уже, постыдитесь! Как будто сейчас наброситесь на меня, честное слово… — Что вы такое говорите?! — воскликнула журналистка. А затем продолжила тоном по-прежнему боевым, но уже отнюдь не таким уверенным: — Наброшусь… Ну и ну… Думаю, вы просто слишком много смотрите телевизор. Американская пропаганда искажает факты и подаёт внешнюю политику Советского союза в ложном свете. СССР отнюдь не собирается нападать на Соединённые штаты. Поверьте, мы за мир! — Так и я за мир! Поэтому давайте по-хорошему. Не пяльтесь мне туда, это правда очень смущает. А то вы своими глазами прямо нацелились… — Это вы своими ракетами нацелились на Советский союз! — Там, куда вы смотрите, всего одна ракета, и ей нет до вас никакого дела… — Я смотрю вам в глаза! — Теперь да. Ой, нет, лучше смотрите опять, где смотрели! Вы глазами прямо просите. — Мы у вас не просим ничего! Это вы привыкли разговаривать со всеми с позиции силы! Но теперь СССР и США достигли паритета, так что пора сесть за стол переговоров и поднять, наконец, вопрос о прекращении гонки вооружений! — Превосходно. А мне вы зачем об этом говорите?.. О, кажется, понял. Это вас отвлекает от лишних мыслей, да, голубушка? Шарлотта пошла мочить тряпку. По дороге она пыталась осмыслить, о чём говорили хозяин и журналистка. Дошло до неё в инвентарной, как раз когда кран открывала. Наскоро отжав своё орудие труда, обратно горничная бросилась бегом, со всех ног. Как раз тогда, когда она забегала обратно в прибираемую комнату, дверью хозяйского кабинета кто-то громко хлопнул. Затем раздался щелчок замка. — Зачем вы закрыли дверь? — спросила журналистка. Ещё голос, кажется, дрожал. — Здесь сквозняк. Она ходят туда и сюда и скрипит, вы же слышали. Нет? О, конечно, вы слышите только себя. В общем, не волнуйтесь. Я не собираюсь вас насиловать, хотя вы и подумали об этом. — Вы наглец! — Почему? Потому что не собираюсь? То есть, вы всё-таки настаиваете том, чтобы между нами всё состоялось? — Вот нахал! Возмутительно, фу! — Это я-то нахал?! Вы уже полчаса несёте какую-то околесицу, а сами при этом глазами меня раздеваете. Я всячески пытаюсь вернуть наш разговор в пристойное русло, но за это вы же и обзываете меня нахалом! Ну, замечательно. — Потому что вы и есть нахал, понятно?! Воображаете, что, раз у вас есть деньги, то любая женщина должна быть вашей! — Не любая. Вы вот не должны. Говорю открытым текстом: я не собираюсь заниматься с вами сексом, товарищ Петрофф. — Ну так я с вами тоже, мистер ПЭ! — Отлично. А теперь задайте мне какой-нибудь неглупый вопрос, если вы еще не передумали брать интервью. — Вы всегда так по-хамски ведёте себя с журналистками? — Нет. Иногда я им всё-таки уступаю. Но с вами такого не будет, вы слишком меня разозлили. Ваше желание останется неудовлетворённым. — Моё желание — это мир во всём мире и счастье простых людей. — То-то вы себе все губы искусали. И лицо у вас всё красное. И шея. Это ради счастья всех людей, я так и понял. — Послушайте, мистер, прекратите оскорблять меня! — Никто вас не оскорбляет, товарищ. Вы поймите, я ведь совсем не в обиде на то, что вы меня захотели. Просто как-то держите в руках это всё. И давайте продолжим. Какие ещё есть вопросы? — Вопросов больше нет. Мне всё понятно. Послезавтра отчёт об этой встрече будет в «Известиях»! И все прочитают, как возмутительно вы себя ведёте, что вы себе позволяете! — Ну, во-первых, мне плевать, что там будет в ваших «Известиях». Я не сомневался, что вы понапишете обо мне гадостей, но меня это не волнует, потому что приезжать в Россию я совершенно не собираюсь. А, во-вторых, интересно, что это такое непозволительное я себе позволил? Я к вам пальцем не притронулся. — Вы продемонстрировали такое нахальство, такую наглость, такое самодовольство, каких я не видела ни разу в жизни. — А. Понятно. Вы всё негодуете из-за того, что я вам отказал, — тут ПЭ понизил голос. — Что ж. Ну, ладно. Уговорили. Будет вам разрядка. Раздевайтесь. После этой фразы Шарлотта ожидала бурного возмущения со стороны журналистки, но его не последовало. Воцарилось долгое молчание. С полминуты горничная еще стояла с кружкой у стены, а потом внезапно осознала, что не хочет знать, что было дальше, и выбежала из комнаты. Вечером, когда горничные собрались ложиться спать, Виолетта спросила: — Как думаешь, завтра-то он позовёт уж меня, а? — Откуда ж я знаю! — сказала Шарлотта. — Да… Верно… Я надеюсь, позовёт. Потому что сколько можно, блин, тянуть! Я так хочу его… Ну, ладно. Вроде лишних всех отвадила. Дейзи эту запугала. Коммунистку тоже он не трогал. — Это ты откуда знаешь? — После интервью я встретила её в коридоре, и у неё были такие распухшие глаза, словно она очень сильно плакала. Даже свои глупые вопросы про политику не лезла задавать, как поначалу-то. Вся такая разбитая, знаешь? Думаю, если бы между ними произошло, она бегала бы счастливая… Шарлотта подумала, что если бы её, приличную девушку, коварно обесчестили во время интервью, она бы тоже очень сильно плакала, мучилась совестью, чувствовала себя падшей и ходила вся разбитая. Так что ещё неизвестно… Хотя эти коммунисты, у них всё не по-людски. И они же безбожники. Так что поди их пойми… О подслушанном разговоре Шарлотта умолчала. Решила не расстраивать Виолетту последней фразой хозяина. После неё, конечно, вполне могла произойти какая-нибудь нелепая ситуация, когда ПЭ сказал бы, что он шутит, в Петровфф бы разревелась… Но что толку гадать! Всё, не трогал — так не трогал. И проехали. — Я, кстати, эту Петроф потом утешила, — добавила Виолетта. — Утешила? — Ага. Джинсы свои старые продала. И платье из найлона. И бейсболку. О! А потом ещё Элли выменяла банку арахисового масла на значок с Лениным! Думаю, она сможет потом выгодно продать его коллекционерам. — Неплохо вы обделали дела… — Ага, неплохо! И товарищ ушла вся довольная. Это мы с хозяйского менеджера пример взяли. Он, пока интервью шло, загнал остальным русским три коробки жвачки с ЭП на вкладышах, тридцать соломенных шляп с его именем, кед двадцать пар и пять ящиков разных пластинок. Всю машину загрузили. — Пять ящиков?! А, что, их было много, этих русских? — Ну, четверо-пятеро, так где-то. Оказывается, по одному они за границей не ходят, только группами. Там у наших ворот целая бригада стояла. Только менеджер сказал, что за ворота пропустят лишь одного человека и без камер. Вот они и выбрали эту Петрофф, а сами, как видишь, прибарахлились, пока её ждали. — Чудеса, зачем им столько жвачки? У них жвачки, что ли нет? Атомная бомба есть — а жвачки нет? Так не бывает. — Откуда мне знать! А зачем им пластинки нашего барина, если они сразу пришли настроенные, против него? Это коммунисты! Они странные! Ты, что не в курсе была? — Да уж… Их не понять… — …А ты что не раздеваешься? — Схожу ещё на кухню. Пить охота. На кухне Шарлотта обнаружила Дейзи, спящую сидя за столом. Немного поразмыслив, она посчитала своим долгом растолкать новенькую: — Эй! Дейзи! Ты чего это? У тебя же есть своя кровать, иди туда! — А? Что? — К себе спать иди, говорю! Или что, — Шарлотту осенило. — Тебя Элли обижает? Ты её боишься? — Нет-нет, с Элли всё нормально, — ответила Дейзи, проснувшись. — А где коммунист? — Он ушёл давно. — Уф. Слава Богу! — Ты, что, так его боялась, что уснула прям на кухне? — Ну, я решила, что сюда он не зайдёт, поэтому… решила вот отсидеться… — Он не кусался. Напрасно ты спряталась. Он, кстати, девушкой был. — Ужас какой! Ещё хуже! Шарлотта не стала расспрашивать, почему это ещё хуже, а молча налила себе воды, выпила и собралась уходить. — Шарлотта! — сказала вдруг Дейзи. — Мы дружим, ведь правда же? — Ну… Да… А что такое? — Я просто хочу поделиться. Эти две меня хозяином пугали! И напрасно. Он вовсе не злой. И кого он там мучил, не знаю. По-моему, он добрый и милый. — Ммм… Ясно. — Сегодня после обеда я прибиралась в зелёной комнате, а он как раз зашёл в неё. Я сперва такая застеснялась, испугалась… А потом он меня успокоил. Взял, посадил на колени… Так мило, да? Гладил повсюду. Руки, ноги, спину, там и сям… Да, ноги особенно! Тут вот, вверху, там, где юбка. И обнял ещё. А, и пальцем водил по лицу очень нежно. Я сказала, что со мной никто не было таким заботливым с тех пор, как отца съел медведь. И знаешь, что он ответил? Что будет моим новым папочкой! Здорово, да? — Просто слов нет. — Ага! И ещё сказал, что мы будем вместе беречь мою девственность. Только я не поняла, что это значит… Ты не знаешь? — Без понятия. — О, Шарлотта! Слушай! Вот ты за обедом-то слово сказала такое какое-то… Ну, непонятное… И никто не так и не объяснил, что это такое… Эээ… Вот блин, забыла слово! — Я тоже забыла. И ещё я думаю, что нам обеим пора спать. Спокойной ночи.