4 сезон «Доктора Кто»

(Кигкривуй, тета Эридана, 27003957)

Это холодный, опустевший мир. Звезда, красный гигант, угрюмо висит в небе, окрашивая всё вокруг в оранжевый оттенок, напоминающий кровь. Небо тёмно-синее, прохладный ветер свистит в оранжевато-сером вереске. ТАРДИС рандомно выбрала это место: на консоли написано — Кигкривуй, год приблизительно 27004000, плюс-минус пару веков. Всё это место, по-видимому, давно заброшено. Судя по слабой реакции Доктора на данные, выведенные ТАРДИС на экран, по тому, как он с любопытством шагает сквозь вереск, он никогда не слышал об этой планете раньше и уж точно не бывал здесь. Мастер бывал. Так случилось, что он побывал в этом месте году эдак в 100000, задолго до Войны Времени, до того, как закончился первый цикл его регенераций, вскоре после того, как он начал называть себя Мастером в своих мыслях. Тогда свет был желтее, а планета — гораздо холоднее, всё было покрыто лёгкой снежной пылью. Тогда здесь не рос вереск. Кигкри обогревали свои маленькие каменные города, используя горячие потоки под поверхностью планеты, и, хотя их технологии были в лучшем случае примитивны, они не удивились появлению Мастера, более того, опустив уши в знак вежливости, улыбнулись, когда Мастер предложил им некоторые технологические усовершенствования. Они объяснили Мастеру, что видели, какое разрушение могут повлечь за собой эти технологии, а когда он спросил их, откуда они знают, у них поднялись уши, они немного нервно защёлкали, и, наконец, один из них сказал: «Покажите ему Священную залу». Мастер никогда не забудет, что увидел там. Он безмятежно следует за Доктором, шаги хрустят на песке. Его ноги ещё не привыкли к странным туфлям, что ему одолжил Доктор, но эта грязно-белая тряпичная обувь гораздо лучше подходит для здешней почвы, чем его отполированные чёрные туфли, поэтому он не предъявляет претензий. Поодаль он видит низкие, напоминающие улей холмы — всё, что осталось от города кигкри; он не удивлён: Священная зала кигкри, насколько он понимает, вечна, как они и полагали, и навсегда сохранит материальные очертания. Непреложный факт. — В порядке любопытства, — говорит он, приблизившись к Доктору, — у тебя есть хоть малейшее представление, куда ты идёшь? — Просто исследую, — отвечает Доктор, прищурившись, чтобы рассмотреть каменные ульи. — Кроме нас, тут нет никого живого, но ТАРДИС получила некоторые забавные данные об энергии, — он оборачивается и улыбается Мастеру. — Может быть интересно. Невероятно, думает Мастер. Доктор был один так долго, что почти забыл, как правильно ограждать свои мысли, и последствия этого умопомрачительны. То, что Мастеру удаётся услышать, состоит лишь из белого шума и случайных всплесков чистого страдания, но там есть и кое-что ещё, яркие вспышки — невозможно понять, чего: это не вполне вожделение и не вполне надежда, Мастер никак не может распознать, что же это. В любом случае поразительно, насколько он почти готов сломить сопротивление Доктора, но никак не может сделать это. Если бы только Доктор перестал прощать его, если бы только сдался на один миг… — Какого рода данные об энергии? — спрашивает он. — Необычные флуктуации в пространстве-времени. — Доктор чуть ускоряет шаг. Очевидно, необычные флуктуации в пространстве-времени придают ему бодрости. — Квантовая ерунда. — Доктор, — Мастер внезапно хватает его за рукав плаща, и Доктор поворачивается к нему, вздрогнув. Мастер смеривает его предельно презрительным взглядом. — Я не один из твоих человечков. Я могу чувствовать «необычные флуктуации в пространстве-времени». Как ни странно, Доктор останавливается и замирает на месте. — О, — сглатывает он. — Верно. — Какая именно квантовая ерунда? Доктор делает вдох и очень быстро произносит: — Что-то здесь играет с вероятностями n-пространства. ТАРДИС определила это как нечто, достигающее бесконечного числа преобразований, но ограниченное; вот только матрицы вероятностей ужасно размыты, и, если разрушение продолжится, некоторые из преобразований просочатся в эту реальность. Мастер делает шумный вдох. Очевидно, несколько тысяч лет заметно изменили безопасность Священной залы кигкри — хотя безопасность сама по себе относительна. Возможно, одна из вероятностей уничтожила и самих кигкри; неудивительно, но всё равно печально. Может, они и были абсолютно бесполезны на фоне великой структуры вселенной, но они были умными хранителями. И отвратительно пушистыми. — Они называли это своей Священной залой, — говорит он, почти столь же шокированный тем, что сказал это вслух, как и Доктор. Хотя Доктор явно учится, потому что шок на его лице тут же превращается в настороженность. — Ты бывал здесь раньше, — произносит Доктор. — Очень давно, — мягко отвечает Мастер и начинает идти дальше. — Так что делает их… священная зала? Втягивает тебя и разделяет на части. Показывает, что могло бы быть и что ещё может быть. Искушает тебя безжалостно. Изменяет вещи. «Изменяет вещи», — думает Мастер, и его пульс ускоряется. — Она предлагает возможности, — тихо говорит он, едва ли громче похрустывающего звука их шагов по крошащейся земле. — Если бы это просочилось в реальность… Каждому были бы предложены возможности. Наверное, хватило бы тридцати секунд, чтобы вселенная обрушилась. Доктор мгновение раздумывает об этом; потом его лицо освещает улыбка. — В таком случае время спасать вселенную. Мастер издаёт стон. «Спаси себя, спаси чёртов мир», — думает он, но, может быть, в этом нет необходимости. Если предложить ему правильную возможность… Он безмолвно следует за Доктором на вершину холма, и наконец они добираются до туннелей, ведущих под город. Из тёмного дверного проёма разливается холод. Доктор, как и следовало ожидать, достаёт из кармана плаща маленький фонарик и светит им вниз, во мрак: гладкий камень погружается в черноту. Они отправляются вниз, к сердцу города, ступая осторожно — камень потёртый и скользкий, неверный шаг может послать их в скольжение, лишённое всякого достоинства. Мастер с затаённой мелочной мстительностью испытывает надежду, что Доктор оступится. Он бы посмеялся. Они идут вдоль тёмного туннеля, где раздаётся эхо (туннель со временем становится горизонтальным, но воздух не теплеет; горячие потоки, несомненно, исчезли, что тоже могло объяснить отсутствие кигкри), и спустя минут десять оба резко останавливаются. Ощущение, будто покалывает кончики пальцев, будто в разуме загорается свет и на грани слышимости шепчут голоса, и на один пугающий момент барабаны в голове Мастера бьют совершенно оглушительно. Некоторое время они стоят перед тянущейся в обе стороны каменной стеной. — Как это работает? — шёпотом спрашивает Доктор. Он сам мог бы понять это за одно мгновение, но всё равно спрашивает. Мастер едва успевает вовремя сдержать вспышку отвращения; он вонзает ногти глубоко в ладони и с трудом удерживается, чтобы не толкнуть Доктора прямо сквозь стену. — Нужно пройти сквозь неё, — говорит он. — Просто пройти прямо внутрь. — Нет, — Доктор оборачивается, чтобы внимательно посмотреть на него, фонарик подсвечивает его лицо снизу и заставляет глаза странно блестеть. — Как это работает? Сколько людей нужно, чтобы настроить её? Если мы оба шагнём внутрь, не взорвётся ли тут всё? Что происходит, когда выбирают одну из возможностей? Почему… Мастер протягивает руку вперёд, и Доктор резко умолкает. Мастер на миг прикрывает глаза от восторга, что Доктор ему подчинился, но говорит довольно спокойно: — Насколько я понимаю, Священную залу использовали как метод наблюдения. Кигкри рассказали мне, что первый из них, кто использовал её — кто нашёл её, она не была построена, — решил делать это осторожно. Ему повезло, правда? — Мастер глядит на каменную плоскость и хмурится. — Они сказали мне… Им было позволено посещать квантовую комнату только парами. Смотреть должны оба: один выбирает, другой преобразует. Чтобы было кому сказать «нет», если выбор покажется опасным. — Умно, — шепчет Доктор, поднимая брови. — Но больше никого из них не осталось. — И, поскольку некому выбирать, стабильность нарушается, — продолжает Мастер. — Ну, навскидку. Или же тут просто треснуло энергетическое поле, и мы вот-вот умрём, — усмехается он. — А когда возможность выбрана?.. — спрашивает Доктор, игнорируя последнюю фразу. — Она становится реальностью, как я понимаю, — говорит Мастер. — Многие открытия кигкри сделали в этой комнате. Центральное отопление. То изумительно вкусное ярко-синее блюдо — жаль, что их больше нет, вот бы ещё раз его попробовать. — То есть мы должны будем сделать её стабильной, — произносит Доктор. — Отказываться от каждого из выборов, пока не найдём правильный. Мастер слегка кривит губы. — Ну и кто же будет выбирать, а кто посредничать? Доктор бросает на него взгляд. — Я выберу, — говорит он так, будто это совершенно очевидно. — А ты, поскольку не хочешь конца вселенной, когда я найду способ сделать эту штуку стабильной, позволишь выбору воплотиться. — И ты доверишься мне? Доктор неотрывно смотрит на него, его подбородок приподнят, он крайне серьёзен. — Я должен, — отвечает он. Вместе они проходят сквозь стену, которая сначала сопротивляется их движению, как камень, потом как резина, а в конце — как мягкий клей, прежде чем поддаётся. Некоторое время они стоят в пыльной тёмной пещере; потом Доктор достаёт фонарик. Тьма. Бой барабанов сливается с ритмом пульса Мастера, ему слышно, как Доктор дышит рядом спокойно и размеренно. Медленно, словно бы очень далеко отсюда, источник света мерцает и сверкает, будто живой. Спустя мгновение за ним следует другой, и ещё один, и ещё, они пламенеют всё больше, как далёкие звёзды, вот только огоньки разбросаны в совершенно случайном порядке, даже под ними, но на полу ничего нет. Мастер чувствует, как уверенно его ступни покоятся ни на чём; он таймлорд, и это не дезориентирует его, но и не прибавляет удобства. Появляется всё больше досаждающих огоньков, их количество растёт экспоненциально, пока не становится скорее светло, чем темно. В какой-то момент Мастер бросает быстрый взгляд на лицо Доктора: его рот слегка приоткрыт в подобии улыбки, в глазах чистое изумление, и Мастер едва успевает подумать, как это красиво, прежде чем ослепительно белый свет полностью лишает его зрения, и… Они стоят на окраинной земной улице двадцать первого века, справа от Мастера ТАРДИС, слева — кирпичный дом. На Докторе синий костюм, он потрясённо смотрит на Марту Джонс. — Заходи, выпьем чаю, — предлагает Марта. — Что? — Чай, — повторяет Марта. — Мама правда хочет поблагодарить тебя как следует. — Но мы… у нас уже был такой разговор, — с трудом произносит Доктор. Мастер слегка улыбается. Он вспоминает полнейшее замешательство. Вспоминает, каково это — не вполне понимать, где ты, каково испытывать странное чувство дежавю, оглядываясь по сторонам, словно кто-то определённый рассматривает тебя… да, именно это Доктор сейчас и делает, его взгляд невидяще огибает Мастера. Ещё Мастер вспоминает, что он тогда выбрал, и помнит, как кигкри, трепеща ушами от ужаса, выставили его из залы, а потом и со своей планеты так быстро и вежливо, как только смогли. — А у меня этот разговор впервые, — улыбается Марта. — А что, у таймлордов бывает дежавю? — Нет, — отвечает Доктор. — Я… у меня нет времени на визит. — Ладно, — пожимает плечами Марта, и сцена превращается в белое ничто. Интересно, думает Мастер. Кигкри сказали кое-что ещё: поскольку возможности бесконечны, зала сперва предлагает вероятности. Копается в твоей голове, находит, чего ты хочешь, показывает эти возможности прежде менее важных. Интересно. Проявляется новая сцена: ТАРДИС, всё вокруг в беспорядке. Всё это место пропитано отголосками недавней регенерации, будто под ногтями Мастера и под веками корица и медь. Светловолосая девушка цепляется за консоль. — Но что случилось с Джеком? — спрашивает она. По лицу Доктора пробегает смущение, но он всё ещё в таком же беспорядке, как и ТАРДИС, и тут же отмахивается от вопроса. — Ему нужно было остаться и восстановить Землю! Всё рассеивается. «Старайся лучше», — мысленно говорит зале Мастер в раздражении, но, когда проявляется следующая сцена, Роуз Тайлер всё ещё здесь, стоит перед ТАРДИС и смотрит вверх. Сейчас ночь, с небес сыплет мелкий дождь из пепла. Мастер незаметно улыбается. О, то Рождество было идеальным. Когда он переключает своё внимание на Доктора, тот смотрит на Роуз со смущением и болью во взгляде. К его изумлению, эта реальность начинает уплотняться вокруг них. — Нет, — рычит Мастер. — Что бы он сейчас ни выбирал, я не дозволяю это. Доктор вздыхает, тянется вперёд, берёт Роуз Тайлер за руку, и тут сцена превращается в белую пустоту. Потом… Всё вокруг кроваво-красное, иссушённое жаром, и, к абсолютнейшему изумлению Мастера, они стоят в Паноптиконе. То есть он стоит, а Доктор оказывается на полу на четвереньках и дрожит как безумный. В его облике есть некая неопределённость: у него те же руки, лицо и волосы, что были, когда он вошёл в квантовую комнату, но осанка другая, одежда совершенно не та. На грани слышимости — крики и взрывы. И… Мастер поворачивается посмотреть, на что так неотрывно глядит Доктор, и видит Око Гармонии. — Ты не мог, — выдыхает он. Но, безусловно, это абсолютно потрясающе: к этому времени сам Мастер сбежал, Скаро была распылена на обуглившуюся пыль, а Император далеков предпринял полномасштабное наступление прямиком на сам Галлифрей. Таймлорды — немыслимо! — терпели поражение. Это было уже после того, как Мастер скрылся — украл арку хамелеона и ТАРДИС и сбежал в конец вселенной, туда, где ни далекам, ни таймлордам не пришло бы в голову искать его. Он отказывался, чтобы его снова использовали. А тем временем Доктор был здесь, под Цитаделью, приходя к понимаю: вселенная, где таймлорды мертвы, гораздо лучше вселенной, которую контролируют далеки. Он в восхищении опускается на колени рядом с Доктором. Камни пола раскалены чуть ли не докрасна. У Доктора сжаты зубы, его глаза слишком ярки, весь он будто в почти невыносимой агонии, и в этот раз у Мастера достаточно времени, чтобы оценить эту красоту, ведь момент длится и длится, не начиная затвердевать, потому что Доктор ещё не решил. Мастер с неотчётливым удивлённым волнением понимает: если Доктор решит позволить войне пойти по другому пути, он это не остановит. Но Доктор опускает дрожащую руку в карман и достаёт нечто до нелепого простое — ручную гранату, сделанную в ранний период Войны для боёв мелких подразделений. Граната могла бы искривить временное поле в радиусе десяти футов, замораживая жертву в фиксированном моменте. А ещё с её помощью вполне можно, думает Мастер, полностью дестабилизировать структуру чёрной дыры и запросто взорвать целую планету и каждую флотилию далеков, что её окружает. Одно долгое, ужасное мгновение Доктор неотрывно глядит на ручную гранату. Потом выдёргивает чеку и бросает гранату в Око Гармонии. Всё становится белым. Они оказываются на ветреном, покрытом гравием склоне скалы над просторной равниной, усыпанной обломками снарядов, и Доктор медленно идёт к нему, напоминающий загнанную в угол собаку. — Оружие, оружие, всегда одно только оружие, — говорит Доктор. Мастеру требуется некоторое время, чтобы осознать, что Доктор что-то держит на вытянутых руках, и он наверняка говорит именно об этом. — Всё, что ты делаешь, — продолжает Доктор, — только говоришь и говоришь. — Что? — переспрашивает Мастер. — Но после всех этих лет, — произносит Доктор, — после стольких трагедий — я всегда знал их величайший секрет. Я знаю тебя. «Это не так должно работать», — вспоминает Мастер. Наблюдатель никогда не включается в сценарий, никогда. — Взорвав эти корабли, — говорит Доктор, обводя взглядом мир вокруг и возвращаясь к Мастеру, — ты убьёшь себя. Это единственная вещь, какую ты никогда не мог сделать, — он протягивает руку медленно и осторожно — такой чертовски лицемерный и правый — и мягко произносит: — Отдай это мне. — Нет, — останавливает его Мастер. — Это не существует в реальности. Всё здесь обман. По лицу Доктора пробегает замешательство. — Я знаю, как это бывает. — Мастер негромко смеётся. — Ясно? Я знаю. Ты думал, что скоро умрёшь, и всё равно тебе хватило духу взорвать Галлифрей. Доктор отшатывается, как если бы Мастер дал ему пощёчину. — Но я ни разу не смог взорвать эту маленькую глупую планету, — продолжает Мастер. В его голове бьют барабаны, на вершине скалы ревёт ветер, и ему приходится почти кричать, чтобы услышать самого себя. — Я сдался и убежал. И там, на Галлифрее, тоже сбежал. И ты — ты тоже всегда бежишь. Ты убежал, заглянув в воронку времени, и убежал в саму воронку. Сколько можно быть таким глупым? И ты просто — продолжаешь — бежать… Доктор сильно бледнеет. — Замолчи, — говорит он. — Нам нужно найти способ остановить это. Ты чувствуешь? Зала нарушает все свои параметры. — Но ты не бежал с Галлифрея! — повышает голос Мастер. — И ты не бежал от меня! Почему ты не бежал? — Я не мог! — содрогаясь, кричит в ответ Доктор. — Кто-то должен был это закончить; я несу за тебя ответственность… Мастер разъярённо хватает Доктора за ворот плаща, его орудие Судного дня, забытое, падает на гравий. — Я что, Война Времени? — рычит он. — Или Романа? Или я друг тебе? Или что-то, что ты можешь исправить, можешь сохранить?.. — Да, — отвечает Доктор неистово, яростно. — Прощение ничего не решит! — выкрикивает Мастер, встряхивая его. — Любовь ко мне ничего не исправит! После Войны Времени — когда остался только ты, — Джек любил тебя! Роуз любила тебя! Марта любила тебя! Изменило это хоть что-нибудь? Доктор сглатывает. — Нет, — шепчет он. Мастер медленно разжимает пальцы. Они уже не на скале, а в белой пустоте; она мерцает, как некачественная кинопроекция, почти призрачная. Они оба слишком тяжело дышат, и Мастеру хочется сломать что-нибудь — например, сломать Доктору нос, или пальцы, или шею, — но он не может. Все возможности залы оказались бесполезны. Ни одной не удалось искусить Доктора достаточно сильно. Ни одна из них, даже последняя, не способна избавить его от Доктора. Пустота превращается в серость, вокруг снова проступают стены пещеры. — Это, — шёпот Доктора слегка разносится эхом. — Я выбираю это. Просто пустая пещера в мёртвом мире. Нет никаких других возможностей. Мастер чувствует, как выбор закрепляется. — Да, — говорит он. Комната бережно перемещает их обратно в тёмный коридор, и всё затихает в отвратительной абсолютной завершённости. Доктор включает фонарик. В молчании они проходят по туннелю к поверхности. Их встречает холодный кроваво-красный закат, и они отправляются в обратный путь к ТАРДИС по вересковому склону. Хруст ломких растений под ногами почти заглушает барабаны, и Мастер испытывает ненависть ко всему, что только есть во вселенной, до жестокой боли. — Почему взрыв не убил тебя? — спрашивает он. Доктор невидяще смотрит на него, глаза расширены от воспоминаний о боли. Свет здесь почти такой же, как был возле Ока Гармонии. — Я убежал, — следует простой и тихий ответ. — Оно не сразу потеряло стабильность. Оно… замерло. А я убежал. Убежал в ТАРДИС, вбил первые попавшиеся координаты и неделю напивался в баре на Бетельгейзе, потому что никого больше не мог услышать. Потом я вернулся посмотреть — а всё сгорело. Ничего не осталось. Никого. Они продолжают путь в тишине. Когда они добираются до ТАРДИС, Доктор на секунду останавливается и гладит её деревянные стены, прежде чем войти. Консольная ласково шумит. На Мастера Доктор даже не смотрит; Мастер слышит, как он поднимается на один уровень, но потом шагов больше не слышно. Он останавливается около консоли, руки зудят от желания прикоснуться и от понимания, что это было бы бесполезно. Он поднимается по лестнице и находит Доктора сидящим на том диване, который нравится и Мастеру тоже. Откинувшись на спинку, он глядит в никуда, и, даже не пробуя проникнуть в его мысли, Мастер знает: Доктор медленно перебирает все выборы и воспоминания и прячет их глубже и глубже, пока не сможет сделать вид, что они не имели значения. Мастер садится с ним рядом и какое-то время копается в подушках; он находит несколько бисквитных крошек и пенни из 1896 года, а потом его рука натыкается на белый пакетик. Он поворачивается к Доктору, зная, что едва ли оно того стоит, что от выражения лица Доктора ему захочется выковырять тому глаза тупой ложечкой, и ещё понимая, что несмотря на всё, что он наговорил, Доктор всё ещё будет цепляться за ложную надежду, и это — сегодняшняя победа. Белый пакетик потрескивает, когда он открывает его; немного помятые, но сойдёт. — Мармеладку?