Дорога, ведущая вдаль

      С утра пораньше Даня отправился на кухню кофе выпить. Где и столкнулся с Марией Юрьевной. Бабулька ему определённо нравилась, хотя его собственную, любимую бабушку напоминала слабо, разве что морщинками у глаз.       — Доброе утро! — поздоровался он с ней.       — Доброе, кому как доброе. Я тебе что сказать хочу… Понимаю, что права не имею, что лезу куда не просят. А сказать хочу.       — Говорите.       — Тебе очень повезло с отцом, парень. Такими отцами не разбрасываются. Вову беречь надо. Понимаешь? Хотя откуда тебе понимать. Ладно, извини. Пойду я к себе.       Даня остался в недоумении. Достал турку, принялся готовить бутерброды, в надежде, что отец тоже вот-вот придёт завтракать. На кухне появилась одна Оксана.       — Доброе утро, Данечка. Прости, я заспалась что-то, сейчас всё сделаю.       — Да я уже сам. Ты не беспокойся. Хочешь, тебе кофе сварю?       — Спасибо! Ты смотри на занятия не опоздай, я тебе сейчас на такси денег дам, папа сегодня не везёт нас. Он позже будет, я Семёнычу уже позвонила.       — На вызове он?       — Нет, он уснул. Ночью приступ был. — Олежка стоял в дверном проёме и, насупившись, смотрел на Данила.       — Приступ?       — Голова болела, — строго глянув на сына, объяснила Оксана. — У него такое бывает, если не успеет купировать боль в самом начале, то потом всё сложнее. Посттравматическая энцефалопатия. Ничего, поспит и отойдёт. Олежа, Сашеньку буди, и давайте завтракать. Мне сегодня надо пораньше выйти.       Даня сам не понял почему, но вдруг почувствовал себя совершенно чужим. Выпил кофе, съел бутерброд. Олежка тоже пил чай, сидя напротив, но не проронил больше ни слова.       Оксана после завтрака убрала посуду, выдала всем, включая Данила, чистые выглаженные рубашки, а Дане ещё и халат в пакете.       Вышли из дома они все вчетвером, мальчишки направились в школу, а Даня с Оксаной поймали частника. Ехать им было в одном направлении. Институт всего в паре кварталов от бюро.       Оксана этим утром разговаривать была совсем не настроена.        На лекциях Даня практически был и отсутствовал. Включил диктофон и погрузился в свои мысли. Реальность, в которой он оказался, совершенно не соответствовала его ожиданиям.       Он не смог стать самостоятельным и взрослым, каким хотел быть в свои восемнадцать лет. Наоборот, он стал излишне зависимым. А самое главное — ничего с этой зависимостью поделать не мог. Что безумно раздражало.       Раздражало совместное проживание с семьёй отца. Они все были нормальными и даже милыми, и любил он своих сводных братьев и сестру, и жена отца ему тоже нравилась. Ещё там, в Америке любил, но там он их не ревновал, а тут ревновал. Ему не хватало отца, о котором он столько мечтал. Столько, что почти придумал его. Только в реальности он не совпал с придуманным. И опять-таки, оказался не хуже, просто другим.       Безумно бесила материальная зависимость. Своим приездом он вогнал отца в жуткие расходы. И хотя ему никто слова по этому поводу не сказал, переживал Даня неимоверно. Но опять-таки ничего поделать не мог.       Мать тоже зудела, каждый раз, когда он с ней разговаривал по скайпу. Уговаривала вернуться, не маяться дурью. Плакала, что приложила столько усилий, чтобы вырвать сына из этого кошмара российской жизни. Что делала всё только ради его блага, а он, неблагодарный, так с ней поступил.       Даже влюбиться у него по-человечески не получилось. Его всеми силами отталкивала сама Татьяна, хотя он видел и чувствовал, насколько симпатичен ей. И ещё эта лекция об ответственности от отца.       Короче, попал так попал. И единственным правильным решением вчера казалось уехать, снять квартиру, найти работу в госпитале и накопить денег на учёбу там, в Америке. Жить самостоятельно, независимо, разговаривать с мамой и папой по скайпу и обрести душевный комфорт.       Он уснул вчера с этим правильным решением. Только утро внесло свои коррективы.       Первым делом он осознал, что отказываться от Татьяны не хочет. Она нужна ему. И второе — приступ отца, в котором, похоже, не только он сам винил себя, но и Олежка, и Мария Юрьевна, и Оксана, пусть она вида и не показывала.       Короче, куда ни глянь, везде сложности.       Он перешёл из одной аудитории в другую, и снова включил диктофон, погрузившись в решение своих непростых жизненных проблем.       Прежде чем принять непростое решение «Быть или не быть», постановил переговорить с Татьяной, и с отцом ещё раз.       На деле же вышло всё не так, как планировалось.       Как только Данил пришёл на работу, Пётр сразу забрал его в секционный зал. Третий санитар заболел, а два вскрытия шли параллельно. За одним секционным столом — Татьяна с Петром, а за другим — отец с ним.       — Даня, результат нужен срочно, так что давай работать. Описательную часть я сделал сам, вскрывать станешь ты, я рядом.       — Владимир Александрович! — Даня хотел возразить, объяснить, что работает без году неделю и совсем мало чему научился.       — Я помню, как меня зовут, — невозмутимо ответил Володя, — Итак, существует несколько методов исследования органов…       — По Абрикосову и по Шору.       — Правильно, какой предпочтительней?       — Шора, то есть метод полной эвисцерации, удобнее тем, что позволяет до конца исследования сохранить анатомо-топографические связи органов. При вскрытии по методу Шора органокомплекс, извлечённый из трупа, помещается на препаровальный столик дорсальной стороной кверху. После исследования органов, расположенных на этой стороне, изучаются органы, находящиеся на вентральной стороне комплекса.       — Дорсальная сторона — это…       — Та, что со стороны спины, вентральная — с противоположной, то есть со стороны живота.       — Молодец. Делай кожный разрез.       Следующие два с половиной часа пролетели для Данила как одна минута. Это было нечто неповторимое и невообразимое. У него до этого момента в голове просто не укладывалось, что вскрытие мёртвого тела может быть красивым. Профессиональным — да, познавательным — да. Исследовательским — тоже да. Но это было именно красивым.       Он понял, что такое анатомический театр. Слова, ранее просто произносимые, обрели звучание, музыку. Он увлёкся процессом, стал его частью. Он понимал, что, зачем и почему. Действия приобрели особый, невероятный смысл.       Но кроме всего этого, он был настолько восхищён отцом, что даже слова, чтобы выразить свои чувства, найти не мог. Он оказался способен лишь слушать, исполнять и отвечать на вопросы.       Володя находился рядом с сыном до последнего шва, до омовения тела перед отправкой его в холодильник.       Когда всё закончилось, уже моя руки и снимая фартук с нарукавниками, Володя спросил:       — Даня, сильно устал?       — Папа, Владимир Александрович, можно, я пока совсем не научусь, буду работать с тобой?       — Ну, это как получится. Нас трое. Если будет возможность, почему бы и нет.       — У тебя так здорово учиться.       — Вот тут ты прав, Даня. — У раковины оказалась Татьяна, тоже закончившая вскрытие. — Я в ГИУВе сколько проторчала, больше чем полгода, а основные знания получила всё-таки от твоего отца. Он умеет учить. Это талант. Быть самому прекрасным специалистом и уметь учить — всё-таки разные вещи.       — Особенно «симптому очка» я тебя научил, — вспомнил Танин ляп Володя.       — Владимир Александрович! Меня Семёныч и так заставляет теперь черновик писать и давать на проверку, а только затем переписывать.       — Правильно делает, краснеть за тебя вовсе не хочется.       — Папа, а сам ты как учился?       — Нормально учился, как все. Сначала доводишь навыки и профессионализм до автоматизма. А уже потом начинаешь видеть особенности, необычности, нестандартности. Нюансы, одним словом.        Вот так Даня понял, что никуда не уедет. Свою жизнь тоже надо шлифовать, действия оттачивать до автоматизма, чтобы видеть и ценить нюансы. А учитель у него — каких поискать.