***
— Мария Юрьевна, а Володя с Оксаной во сколько возвращаются? — Не знаю. Как когда. Не будет Володя с тобой говорить, и не рассчитывай. Да и о чём вам говорить? Хочешь сына забрать? Так с Даней и беседуй на эту тему. Но я бы не стала на твоём месте этого делать. — Я скучаю по нему. — Верю, только ведь и Вова скучал. И сын по нему тоже. А тебя их чувства не волновали, ты о себе думала. Теперь терпи. В жизни всё бумерангом возвращается. — Думаете, я зря приехала, думаете, он со мной домой не вернётся? — У него здесь дом. Не польстился мальчик на твою Америку. И девушка у него здесь. — Девушка — это отдельная статья. Она взрослая состоявшаяся женщина, поиграет и бросит. — По кому судишь? — Ну, а как? Зачем ей пацан? — Затем, зачем и она ему. — А ребёнок? Чужой ему совсем. — Ты своего чужому мужчине навязала, хотела, чтобы любил. Что ж ты Танечку осуждаешь? — На всё у вас ответ есть! — Лена надула губки. — Так у меня за плечами вся жизнь, это впереди ничего почти. — Как же, по-вашему, я поступить должна? — По совести должна, другом быть сыну. И с Володей говорить не с позиции силы. Обсудить, что ты для сына сделаешь, что он. Тогда разговор у вас получится. — Вы про деньги? — И про деньги тоже. Или это вопрос такой низменный, что ты его не замечаешь? Вот посмотри, ты в дом вошла — так по-людски бы это сделала, привезла бы подарки всем. Тому же Вове, детям его. Так оно делается, если по-людски, но ты ведь выше таких вещей. Тебе не до этого. У тебя есть ты. — Воспитываете? — Имею право. Я старая, а тебе элементарных вещей по жизни не объяснили. К людям с добром надо, тогда они тебе добром и ответят. — Ой ли! — Ой — да не ой. А люди, в большинстве своём — простые и добрые. Не все только себя видят и эгоизмом своим упиваются. Лене стало обидно: так её никто никогда по жизни не распекал. И почему, интересно, она эгоистка? Никогда бы не подумала, что её так называть можно. Только в доме она не своём, и ей в этом доме надо выжить и Данечку домой забрать.***
— Пап, курить будешь? — Данька вошёл в ординаторскую с нераспечатанной пачкой сигарет и новенькой зажигалкой «Зиппо». — Ну пойдём, покурим. Они, в накинутых поверх халатов куртках, вышли на улицу. — Куришь давно? — спросил Володя, затянувшись. — А ты? — С восемнадцати лет. Говори, что хотел, холодно. — Я никуда не уеду. Я к тебе насовсем, навсегда. И я не подумал, как это будет, если мама приедет. Я эгоист. — Есть в кого. — Папа, и за Олежку мне обидно, больно. Она права не имела его так обидеть. А он такой... прямо слова подобрать не могу, он настоящий. Только скажи, что у него было до тебя? Отчего ему кошмары снятся? — Зачем тебе? Пройдёт время, и он забудет. Родителей не выбирают, сын. Пусть думает, что это просто сны. Он хороший парень, настоящий, ты прав. И он мой сын на все сто. — Я так скучал по тебе все годы. Володя обнял Данила, прижал к себе. — Мы вместе, теперь и навсегда. Я тоже скучал, если бы ты только знал — насколько. — Вместе. Пап, я ещё спросить хотел, ты Олежке как отцом стал? Я не про то, что ты женился на его матери. Я про твои чувства, про отношение. Как ты сумел расположить его к себе, чтобы доверял? — Дети чувствуют фальшь, они либо доверяют, либо нет. К детям с открытой душой надо. Ты про Ваню, как я понял? — Про Ваню. Папа у нас серьёзно всё с Танюхой. Я люблю её, понимаешь? Ну что ты молчишь? Не веришь? — Верю. Дань, давай про Таню потом, тем более, что я между вами не стою. Тебе выучиться надо.Специальность получить. — Надо, а Ванька растёт, без меня. Непорядок. — Смешной ты. Сын давай решать проблемы по мере их поступления. И первоочередная проблема у нас — это твоя мать. Вот проводим мы её в её Америку, и будем думать — и про Таню, и про Ванечку. А пока пойдём домой собираться. Дома их ждал ужин, приготовленный Марией Юрьевной вместе с Леной. Мальчишки сообщили, что картошку с морковкой чистили сами.