Дорога, ведущая вдаль

      Утро выдалось суматошным. Олежка сломал очки, у Сашеньки заболело горло, а Настя не захотела утром вставать. Позавтракали, собрались и поехали на работу. В машине молчали.       Лена к столу не вышла. Но, как рассказал Олежка, она ночью заходила к ним в комнату и разбудила всех, уронив те самые очки, на которые он впоследствии наступил.       Её целью был Данил, она его подняла, и он ушёл к ней. До утра не возвращался. Появился только за завтраком, но не проронил ни слова.        Володя высадил Даню у института, не забыв пожелать удачи на зачёте. Тот сухо ответил: «Спасибо!». И ушёл.       Володя припарковал автомобиль у здания бюро, помог выйти жене.       — Вов, какая муха его укусила?       — Я ночью с Леной разговаривал. Она хочет его забрать.       — Вова, он сам решит. Не маленький мальчик. Не дёргайся, выпей валерианы. Подожди немного, он придёт и всё расскажет, пару часов подожди. Господи, если бы я могла тебе помочь.       — Ты помогаешь, Ксю. Ещё как помогаешь. Всё, беги, а то вон шеф твой косо смотрит, аж окно приоткрыл.       В ординаторской Володя холодно поздоровался с Семёнычем и Татьяной и засел за микроскоп.       Семёныч тоже был молчалив и явно не в духе. Вскрытий не было, а потому занимались микроскопией и написанием заключений.       Время тянулось и тянулось. А в ординаторской висела полная и совсем непривычная тишина. Нарушать её никто не собирался, каждый ушёл в свои думы и свои проблемы.       Ровно в два тридцать в дверь ординаторской постучал и вошёл Данил уже в халате. Помялся немного, и, не взглянув на отца, попросил аудиенции у Семёныча.        Семёныч вышел с ним. А вот Володе стало просто физически плохо. Голова, так и болевшая с ночи, совсем раскалывалась, сердце сжалось, ныло и отказывалось стучать.       — Владимир Александрович, может, воды или чаю? — спросила участливо Татьяна.       — Нет, спасибо! Всё нормально.       — На нормально похоже слабо, но дело ваше.       Очень хотелось побыть одному, наедине с самим собой. Подумать, взвесить, успокоиться. Найти внутреннее равновесие. Принять неизбежность окончательного отъезда сына. Володя почему-то не сомневался в его отъезде.       Душа болела так, что рвалась из тела.       Закончив писать очередное заключение, Володя прибрался на столе и собрался уходить.       — Таня, скажешь Семёнычу, что вернусь где-то через час. Пойду, пройдусь, чувствую себя не очень.       — Хорошо, я передам. Я поговорить с вами хотела.       — Потом, хорошо? Всё потом.       — Конечно.       Минут через десять после ухода Володи, в кабинет вернулись Семёныч с Данилом.       — Таня, где Завьялов? — спросил Семёныч.       — Плохо себя чувствует, пошёл пройтись. Сказал, будет через час.       — Ох, Даня, доведёшь ты отца. Ну что творишь-то? Ты ему сказал, что ты с ним остаёшься? Ты хоть что-то объяснил?       — Да, вчера говорил. Я же думал, так будет лучше. Так радовался приезду матери. Хотел, чтобы они помирились. Чтобы отец и мать по-человечески относились друг к другу. Знаете, как это жить с постоянным ощущением, что надо быть дипломатом и не сказать лишнего? Потому что вспыхивают и один, и другой. Я же мечтал, чтобы она приехала, посмотрела, что я устроен, что ни в чём не нуждаюсь, чтобы порадовалась за меня. И спокойно ехала к себе домой. А на деле всё стало только хуже. Причём, у меня такое чувство, что она всё ещё любит отца, и ищет хоть какие-то проявления былого чувства у него, а он никак, просто никак. В результате она бесится.       — Даня, он пережил её предательство, разлуку с тобой. Это тяжело, мой мальчик, пойми, это очень тяжело. Я твоего отца знал до его встречи с Оксаной. Ему повезло, что она появилась в его жизни.       — Я не знаю, что тут происходило, он звонил, каждый день звонил, и мы говорили. Если бы я знал…       — Ты был тогда совсем ребёнком. Потом появилась Оксана, Олежка, затем родные дети. Но тебя он любил больше всех, всегда. Я думаю, что он просто боится твоего отъезда.       — Поселить их в одной квартире было ошибкой? — Даня смотрел в глаза Семёныча, ища там ответы.       — Однозначно! Но что ни делается, делается к лучшему. Этот период пройдёт, и всё вернётся в свою колею.       — Папа сложный человек.       — Простых людей не бывает. Одно дело, когда живёшь рядом, бок о бок трёшься ежедневно, и другое — когда любишь на расстоянии, и бок потом не таким уютным кажется, как ты представлял. Может быть, оденешься и рванёшь за ним?       — Где я его найду?       — Где была ваша старая квартира? Где он вырос, где жил до развода. Тут же не так далеко. А именно с тем местом связаны самые тёплые воспоминания.       — Думаете? Тут совсем рядом, квартала четыре. Такая квартира была замечательная. Большая, светлая.       — Иди к нему.       Семёныч из окна смотрел, как Даня, уже в куртке и шапке, бежал по снегу, поскользнулся у ворот, но удержался на ногах и побежал дальше.       — Неужели он уедет? — как бы для самой себя спросила вслух Татьяна.       — Никуда он не уедет. Ещё одна страдалица. Он меня просил дать ему дополнительную работу или устроить в ритуальные услуги, там платят больше. Ему деньги нужны. Парень-то в аховом положении оказался, и он это всё осознаёт. Танечка, ему за учёбу платить надо, и на тебя деньги тоже нужны. Он с пустыми руками к тебе не приходит, и Ване что-то принести надо. Мальчик порядочный, глуповат, правда, даже не глуповат, а наивен, но это поправимо. Он собирался стать свободным взрослым человеком, а оказался в тюрьме нашей действительности. Вот и вся его проблема.       — Думаете, вся?       — Вся… почти. Ты мне лучше вот что расскажи — Павел действительно к тебе ходит?       — Был несколько раз. Только я вашей Маше не конкурент. Даром он мне не нужен. И не ко мне он ходит, а к моему отцу. Ему страсть как хочется в госпиталь ведомственный попасть, да к папе под крылышко. Что вы смеётесь, Владимир Семёнович?       — Да представил, как тепло у твоего папы под крылышком Павлу будет. Уютно, аж страшно подумать.       — Вот и мне страшно подумать. Я просила папу повременить. Пусть они с Машей решат уже что-то.       — Нет, Танюш, тут надо вырезать его, как опухоль раковую, может, тогда моя дочь поумнеет и нормального парня найдёт. Сил у меня на них нет. Понимаешь, кончились. Одна мечта осталась — отдать их мужьям и принимать дома раз в неделю в гости. Риту бы ещё полгода до института довести. А сил нет. Маленькие были — куколки да и только, а выросли, и что из них вышло? Не зря столько пословиц и поговорок про взрослых детей сказано. Пока маленькие, так ведь не налюбуешься, а чем старше, тем больше душа за них болит. Пошли труп принимать, санитар у нас в полном отсутствии. А труповозка прибыла.

***

      Володя действительно был там во дворе своего старого дома. Присел на лавочку, самим же расчищенную от снега. И смотрел на свои старые окна. Воспоминания не приходили, слишком болела голова, настолько, что шевельнуться невозможно, да и мысли только усиливали боль. Надо бы подняться, дойти до дороги, поймать такси и доехать до дома. Странное сочетание — от дома до дома.       Дом был здесь, вон в тех окнах, с давно чужими занавесками и совсем не мамиными цветами на подоконнике. Здесь, на этой самой детской площадке, играл он сам, и его мама в то окно кричала:       — Володя, домой!        На этой детской площадке в песочнице возился Даня, и уже Лена из того же самого окна звала его.        А вот тут останавливалась «Скорая», завозившая его домой после смены. Как давно это было, как давно.        Жизнь прошла.       В глазах темнело. И в голове стучала мысль, что надо подняться и поймать такси. Какого чёрта ушёл от всех близких? Там бы хоть помог кто.       — Папа, папа, тебе плохо? Пошли до дороги, поймаем машину и домой.       Данька помог Володе подняться со скамейки, и они пошли.