Дорога, ведущая вдаль

      Павла вызвали к главврачу. Вот куда ему совсем не хотелось, так это на ковёр к шефу. Он и так явился на работу в тёмных очках, и весь день ходил в маске. А ещё с перевязанной рукой.       Злился неимоверно: это же надо, какая-то назойливая букашка, подбежала и прокусила кисть, да ещё как прокусила. Раны такие, от зубов, как правило, инфицированы и заживают плохо, а потому плановые операции вместе с побочными заработками летят к чёртовой матери. Недели на две летят.       Он вчера просто свалил с места, где подрался с этим сопляком, так мерзко присвоившим его ребёнка. Нет, сына он не любил, равно как и дочь от Маши. Он вообще не любил детей. Никогда не умилялся им и не понимал. Он любил женщин. И очень любил, когда они его любят. Но везде свои издержки, и любовь ему надоедала. А его партнёрши считали своим долгом осчастливить его отцовством, курицы и дуры.       Последнее время ему совсем не везло. Он ошибался. Ошибся с Татьяной, просто не поняв, кто она на самом деле, и насколько волосатые лапы у её родственников. Выкинул перспективную девушку из жизни явно зря, позарившись на Марию. Тоже рассчитывал на покровительство её отца. Но облом. Мало того, что тот его сразу принял в штыки, так ещё и протекции отказался оказывать. Можно подумать, что Маша — подарок. Нет, для счастливой жизни дочери нужно обустроить зятя как следует. Хотя какое-то время ему казалось, что он любит Машу. Но прошло, как только на горизонте появилась другая, правда, она очень быстро надоела, но её сменила следующая. С ней он тоже расстался, вдруг осознав, что годы идут и надо определяться, а вот для определения вполне подходила Татьяна. И что, что он её не любит? Она перспективна. Да и сын общий — аргумент.        То, что у Татьяны такой молодой и такой борзый любовник, он не подумал. Он вообще этого сопляка в расчёт не брал. А кого брать? Студент первого курса. Понятно, что это блажь и что всё временно. Удовлетворение физических потребностей. Таня темпераментная штучка. Конечно, зря полез в драку, не сдержался, эффект петуха. А теперь последствия налицо и на лице, и рука прокушена.       Вопросов главный задаст — не счесть. Павел недоумевал, почему не взял больничный. Сегодня он бы очень пригодился, листок этот нетрудоспособности.       Пока шёл в административный корпус, придумал историю, по которой драка была случайной, он ребёнка защищал от пьяного папаши, а девочка не поняла благих намерений и укусила.       Только история сочинённая не пригодилась. В кабинете шефа находился его бывший тесть, полковник Луговских, и Завьялов.       Разговор выдался тяжёлый. Вернее, даже не разговор, а монолог главного. Он знал всё. И о личной жизни, и о вчерашней драке, и о сломанной руке ребёнка, которому хирург даже не попытался оказать медицинскую помощь. Причём главный понимал, что травма была нанесена неумышленно. В состоянии аффекта, так сказать. А вот неоказание помощи… Отвечать было нечего.       — Мне написать заявление на увольнение? — только и смог произнести Павел.       — Ну, как хотите. Я говорил вам всё вовсе не для этого.       — С меня взыщут алименты?       — Нет.       — Что тогда?       — Не ищите встреч с вашими бывшими женщинами, оставьте в покое и забудьте, что это ваши дети. Вот требования их родителей. Иначе в ход пойдёт заявление о неумышленном причинении вреда здоровью средней степени тяжести и неоказание медицинской помощи.       — Всё?!       — Всё, вы не поверите. Я сам почти не поверил. Но вот за вашим моральным обликом теперь буду следить я, если вы останетесь у нас работать, конечно.        Павел благодарил и благодарил. Всех, и главврача — больше всех.        Володя, Семёныч и полковник вышли из кабинета с каким-то чувством брезгливости. Видели бы сейчас ловеласа Павла те, которым он морочит голову.        — Вова, ты на работу? — спросил Семёныч.       — Да, я вслед за тобой.       — Поговорить бы, — попросил полковник.       — Ну вы тут говорите, а я поеду, Танечке подсоблю, а то одну девочку на всё бюро оставили.       С этими словами Семёныч сел за руль своего автомобиля и поехал на работу.       — Владимир Александрович, я хотел о детях, о наших.       — Да, понимаю.       — Объяснялись мы с Таней о ней и сыне вашем. Вы поймите нас правильно, у вас хороший мальчик, но…       — Но ему только лишь девятнадцать. Я понимаю, и вас, и его, и её. Выхода не вижу. Если вы об этом. Он её замуж позвал, она согласилась. Вы в курсе?       — Нет. Так далеко — не в курсе.       — Так вот, жить он собирается с ней у нас. Комната у него маленькая, но поместимся, не вопрос.       — У нас большая квартира и ребёнок присмотрен. Жена с Ванечкой помогает. Почему не у нас?       — Наверно, потому, что старший сын приводит сноху в отцовский дом.       — Да он у вас с принципами. Достойный сын своего отца.       — Он хороший сын.       — Я знаю, Владимир Александрович. Надо собраться и обсудить всё. А может, и ничего, может, мы зря переживаем. Может, они счастливы будут.       — Дай Бог, чтобы счастливы.

***

      Домой Павел вернулся расстроенный. Он сам не мог объяснить себе свои ощущения. Вроде бы отделался лёгким испугом. Его не уволили, не наказали. Но было грустно и тошно.       Оглядел пустую квартиру. В ней не было намёков на присутствие женщин. Они как мотыльки — залетали на свет, махали цветными крылышками, а потом сгорали. Не оставляя после себя ничего.       Но ведь они сами… Сами!       Ему даже не нужно было прилагать особых усилий, чтобы женский мозг, только глядя на его образ успешного, интересного мужчины, преобразовывал этот образ в свою собственность. А дальше…       Дальше женщины по собственной инициативе шли к нему в постель, получали свою дозу удовольствия, придумывали себе любовь, и пытались стать вечными спутницами.       Какая роль была его?       Отводилась ли ему вообще какая-то роль. Или он был жертвой?       С другой стороны его всегда всё устраивало.       Всегда, только не сегодня. Сегодня было грустно и очень одиноко. Павел заказал пиццу, поел. Вымыл посуду. Сел за комп. Немного почитал статьи по своей специальности, а затем открыл фотографии. Удалял многочисленные фото своих партнёрш. Долго разглядывал снимки со свадьбы.       А ведь Маша его любила. И, кажется, он её любил тоже. Зачем позволил жить с родителями? Почему отпустил?       Искал ли в браке с ней выгоду или пытался быть счастливым?       Она верила ему, верила, когда ни один другой человек бы уже не верил. Любовь слепа. А может быть, просто Маша такая? Нет, не глупая влюблённая барышня, а его человек? Может быть, он зря её оттолкнул? И у них дочь, он бы смог её любить, если бы она была рядом, на глазах.       Они всё ещё женаты официально.       Она не захотела подавать в суд, а он? Почему на развод не подал он?       Павел снова и снова задавался этим вопросом. Ответ пришёл неожиданно.       У него не возникло желания освободиться от Маши. Она ему нужна!       Лёг спать с мыслью, что завтра обдумает всё снова.       Нет, уснуть не мог. Долго лежал и вспоминал. Всё вспоминал: и сгоревший омлет, и недожаренную картошку, и то, как хвалил её еду, когда…       Когда она была рядом.       Всё-таки он полнейший идиот. Но...       Они ещё женаты официально. Она ждёт его. Он уверовал в это и набрал номер её сотового телефона. Долго слушал гудки, и в тот момент, когда уже собирался нажать на сброс вызова, услышал её голос.       — Алло!       — Маша, это я. Прости! Знаю, что не можешь, но всё равно прости меня.