×××
Кларк думает, что, наверное, надо было приехать к Найле и хоть раз выслушать то, что творится у неё в жизни, а не рассуждать о том, какая — её, Кларк, дно. Их отношения носили сразу несколько категорий: «ненавязчивые знакомые», «способ расслабиться» и «личный психолог». Чаще всего в одностороннем порядке, потому что это у Гриффин была тысяча и одна причина быть в пучине отчаяния и нуждаться в жилетке, которая выслушает, поймёт и что-то посоветует. Надо было заехать к Рейвен и узнать, как она. Рейес бы с вероятностью в шестьдесят процентов послала её к чёрту и была, в принципе, права, выставляя за дверь, потому что даже с дружбой Кларк не справилась. Надо было заниматься воспитанием собственного сына и, наверное, прикладывать хоть какие-то усилия, чтобы сохранить брак с Джимом, чтобы быть лучшей матерью, увидеть первые шаги, первое слово и режущиеся зубки сына, а не пропадать на тренировочном поле, дабы сдать экзамены и попасть в лучший департамент Лос-Анджелесса. Она ест мороженое прямиком из ведёрка и сидит в комнате, полной одиночества и мрака из-за задернутых занавески, пока за окном солнце палит город, словно барбекю — неопытный поваришка, и зачем-то перечитывает их с Блейком переписку. Bellamy, 8:36, pm. Мне скучно, Гриффин. Не у кого отпить бурды из автомата. Bellamy, 11:12, pm. Элен зверствует. Причина — я. Bellamy, 4:58, pm. Морковка, в столовке был твой отвратный Цезарь. Может… Он не такой и отвратный. Bellamy, 9:45, pm. Я, конечно, понимаю, что подростки ближе тебе по духу и всё такое, но, чёрт, ты хоть жива? Или я уже могу выкинуть твой стол из кабинета и поставить туда автомат с кофе? : DЯ жива.
Но хотелось бы обратного. Она тяжело вздыхает, листает ленту в инстаграме от скуки и съедающих мыслей о том, что жизнь никогда не стоит на месте, она всё бежит/едет/летит, а Гриффин опаздывает раз за разом на остановку/такси/рейс и так каждый чёртов раз. «Джозефина Лайтборн» выскакивает в рекомендациях, и Кларк, закусив губу, зачем-то нажимает на её аккаунт. «jo_light» выложила новое фото тринадцать минут назад. На фотографии лежащий на зелёной траве Беллами, в руках у которого по обоим сторонам хохочущие Огги и Майлз Блейки, испачканные то ли нутеллой, то ли кремом шоколадного торта, на заднем плане Чарли, тянущий поливочный шланг из рук что-то разъясняющей ему Мэди.В глазах у Беллами горит свет, и Кларк понимает, что скучает. Она уходит из департамента, и будто тут же он уходит из её жизни. Хочу, чтобы блондинка в моей жизни была одна. Кларк, похоже, тоже этого хочет.×××
Мерфи дежурит у её палаты почти ежедневно с того самого дня, когда узнает, что Рейес попадает в аварию. У неё задет позвоночник, и она огрызается на мир в разы чаще и больше, чем делала это, будучи вне стен госпиталя. У неё — совсем пергаментная кожа и тысяча причин выставить его за дверь, бросить парочку стаканов не со зла, он знает, а потому что она Рейвен Рейес, но сейчас она чувствует себя бесполезной калекой и у неё весь мир, не достигший любимого космоса, сгорает из-за недостатка кислорода, дома и свободы. Рейвен словно отрывают крылья и бросают где-то на свалке, как ненужную, использованную куклу, которая больше не нравится девочке, раньше её холившей и лелеявшей. Мир Рейвен не принимает. Рейвен решает ответить тем же. Джон тянется к ней, как последний пёс. Его знают все медсестры и лечащий доктор Рейвен, а автомат с кофе вообще считает лучшим другом. Мерфи сражается за Рейес больше, чем она — за себя. — Мы могли бы… жениться, уехать куда-нибудь далеко-далеко в медовый месяц, чтобы там только твои любимые звёзды, дорога и мы-мы-мы, — рвётся у него из горла светлым будущим, в котором всегда было место для неё. — Прости. Рейвен впервые смягчается почти до неузнаваемости, целует его в щеку, смаргивая чёртовы слёзы, в принципе отрицая у себя способность к разведению сырости, благодарит, и он всё понимает только по одному взгляду. Рейвен всегда любила космос. Очевидно, больше, чем его.×××
— Гриффин, открывай! Кларк не спешит этого делать, потому что не знает как реагировать на Джона Мерфи, который ей ни друг, ни брат, а просто человек Беллами. Он ломится к ней в квартиру в восемь вечера, когда на улице даже воздух, кажется, розовеет, и слегка спадает дневная жара, а третье ведёрко мороженого присоединяется к своим опустевшим собратьям. У Кларк на лице пятна от шоколада, недовольство всего мира и непонимание, залегшие вечной морщинкой на лбу. — Здорово выглядишь, — брякает он, криво улыбаясь. Джон Мерфи — сплошное нарочное искривление линий, представления о жизни и чувств к Рейвен. — Ты тоже. Как… она? — Медленно идёт на поправку, — поясняет он, заметно скисая. И Кларк всё понимает без слов. Не понимает только одного, ему, что, собеседник в её лице понадобился? Они ведь в тандеме такое себе олицетворение поддержки. — У Беллами день рождения сегодня. — Я знаю… — Почему тогда ты ещё не в доме, который стоит на ушах из-за детей Октавии? — Потому что мне там не место, — тушуется Кларк, отступая к кухне. — У вас с Рейес это общее всё решать за двоих? Мерфи опасно загорается, словно зажженная спичка, слишком близко поднесенная к бензину. — Не морочь ему голову. — Я не морочила ему голову, — щетинится Кларк. — Да ладно? Кларк вскидывает вопросительно бровь, а затем трёт лоб тыльной стороной ладони, когда вместо ответа получает всё тот же буравящий взгляд. — У тебя какие-то претензии ко мне? — Кроме того, что ты, блядь, та, из-за которой он забыл бывшую жену и, наконец, смог её отпустить, ни одной. Если едешь, собирайся сейчас же, хотя Блейк принял бы тебя и в таком виде. — Почему ты это делаешь? — спрашивает Гриффин, сжимая губы, всё ещё несколько растерянная из-за того, что услышала. — Потому что я привык заботиться о тех, кто мне дорог, — Джон выглядит беспечным, говоря такие ценные слова, и Кларк думает, что это у них с Рейвен парадоксально общее. — Ты дорога ему, а он мой лучший друг. Жду пять минут, потом уезжаю. Всё в твоих руках.×××
Беллами, уставший от игр с племянниками и взъерошенный, усаживается за стол, сложив руки и опершись на них подбородком. О усаживается почти так же, только голову клонит, улегшись на правую щеку. Дома всё ещё жарковато, поэтому они сидят на крытой веранде, где по-особенному тихо. Мэди и Левитт успокаивают детей наверху, давая им обоим передышку и время поговорить. Джозефина возится с десертом на кухне, удивив всех тем, что умеет готовить. Её рука в жесте поддержки накрывает его, парень усмехается и принимает её поддержку. — Мама всегда любила, — говорит О тихо и спокойно, — когда ты ужинал с нами за одним столом, она особенно ценила такие мгновения. Ты ведь чаще всего на смене пропадал, лишь бы мы ни в чём не нуждались. Рисковал неоправданно часто… — О, прекрати, пожалуйста, — взмаливается он, чуть сжав её стертые в мозоли пальцы от постоянных стирок вещей маленьких Блейков. — Я так люблю тебя, Большой Брат. Я знаю, последние несколько лет были ужасными. И я вела себя… отвратно. Прости меня. — Тебе не за что извиняться. Всё хорошо, О. Теперь всё хорошо, — он слышит шум в детской и смех и переводит взгляд на то, как расплывается в мягкой улыбке Октавия. — Ты чувствуешь его своим человеком? Мне нужно знать. — Да, чувствую. Левитт принимает меня со всеми заморочками и готов терпеть мальчишек. Мне кажется, я тоже готова принять его. — Хоуп долетела? — Да, — усмехается она, засияв, — говорит, что канадцы ей уже нравятся и что Шармейн звонит чаще, чем она предполагала. В общем, Хоуп потихоньку осваивается, вроде нашла подругу. — Я рад за неё. Она умная и храбрая, копия тебя в юности. Справится. — Я верю в неё. И уже скучаю. Могу спросить про… Кларк? — Мне нечего будет тебе ответить, прости. Девушка сильнее сжимает его руку. — Мне жаль. Беллами кивает. С лестницы спускается Мэди, ведя Чарли за ошейник. — О, он снова залез к Огги в кровать! — Оставь его, пусть раз в году порезвится вдоволь. Иди сюда, Мэд-с. Девчонка удивлённо моргает, а потом занимает место рядом с сестрой. — Устроили очную ставку? — Скорее, предаемся ностальгии. Мэди берёт ложку и пододвигает к себе торт, пока от него ещё что-то осталось, она с любопытством наблюдает за братом и сестрой, которые раньше напоминали кошку и собаку с вечной конфронтацией и ворохом упрёков-претензий, сейчас же она чувствует, что снова находится дома. Они почти неуловимы, эти изменения, но она видит, что Октавия больше не хмурится и вообще начинает светиться в последнее время. Мысленно Мэделин признает, что это во многом это заслуга Левитта. Парень по-прежнему, кажется, читает что-то мальчишкам, которые смотрят на него, разинув рты, и задают в минуту почти двадцать три вопроса; а он только улыбается им каждый раз (на это не способна даже она!) и отвечает, рассказывает красочно и так, что мальчишки всё больше проникаются дядей Левиттом, который как-то странно смотрит на их маму. Мэди знает только то, что парень по уши влюблен в Октавию и что она, в общем-то, тоже недалеко ушла от этого. Затем она переводит взгляд на Беллами и грустно поджимает губы от того, что он раз за разом смотрит на телефон. Ей нравилась в детстве Джина: она была словно сказочная фея. Разрешала ей рассматривать с ней модные журналы, покупала её любимое карамельное мороженое и очень сильно любила их брата. С разводом Беллами долго не мог смириться и пытался её вернуть. Мэди тоже этого хотела. А потом в его жизни появилась Кларк, которая его раздражала, которую он называл «не своей девушкой, хотя на ней была его любимая толстовка», которая утешала её, когда брат и сестра разругались в пух и прах и сказала, что «однажды Октавия одумается и поймёт, какой Беллами особенный». Мэди тогда улыбнулась и всё поняла. Но, как оказалось, у них всё было куда сложнее, чем хотелось бы ей. Младшая Блейк выныривает из своих размышлений и вслушивается в то, что говорит О. Беллами улыбается. — Когда ты, Мэди, стащила противень с кухни под всей шумихой и пошла кататься с горки во дворе, Линкольн сказал, что у нас, Блейков, проказы в крови. Семейная черта. Мэди скучала по нему так же, как скучали все. И когда у Октавии перехватывает дыхание из-за воспоминаний, девчонка пододвигается ближе к ней и крепко обнимает. Октавия никогда не была и не будет одна.×××
Джозефина откровенно скучает, смотря на то, как еда на столе не собирается исчезать. Все почему-то решили, что сегодня хороший день для того, чтобы поговорить о том, как болит всё внутри. Она не винит их, знает, что очень надо. Отец вновь отправляет SMS с треклятым: «Где ты, малышка?». Джозефина выключает телефон, думая, что она хотела бы быть где-то в Провансе, а дальше — не важно. И с кем тоже. Тут на кухню заявляются дьяволята, и Майлз обнимает её за ноги, пока она судорожно хватает воздух и ступорится из-за странного тепла. Люди её обычно не любят. — Ты что делаешь? Огги, терущий красные глаза, зевает и поясняет: — Он считает, что ты грустная, потому что тебя никто не обнимает. Всем иногда нужны обнимашки, даже таким супер героям, как ты. И тоже обнимает её.×××
— Кларк?.. Мерфи только усмехается, смотря на то, как оживает друг при виде Гриффин, и, проходя в дом, мимо Блейка, говорит: «Не благодари». Девушка смотрит на него долгие несколько секунд, а потом, сорвавшись с места, подбегает и обнимает, чувствуя, как его губы мимолетно касаются её виска. — Я скучала, — не подумав, говорит Кларк, потом вздыхает, но не забирает обратно слова, потому что не жалеет о них. — Прости, что всё так спонтанно. — Люблю сюрпризы, — смеётся. — Пойдём-ка к морю, а тут слишком шумно. — Уверен, что тебя не потеряют, именинник? — Я думаю, они будут не против, если я потеряюсь ненадолго с тобой.×××
Джон приваливается плечом к косяку, когда видит на блейковской кухне Джозефину. На ней какой-то дизайнерский комбинезон, с одной соскочившей лямкой, и двое мальчишек, которые, видимо, устали притворяться спящими и свалили под шумок из детской, пока ни Мэди, ни Октавии нет. Они втроём поедают гавайскую пиццу и о чем-то усиленно спорят, кажется… о супергероях? — Нет, Беллами — Капитан Америка, а Джози больше Чёрная Вдова, потому что, — Майлз лепечет это с набитым ртом, но девушка всё равно выглядит заинтересованной, хотя и морщится, — она знает другой язык и вообще она красивая. Меньше, чем мама, но красивая. Джозефина хмыкает. — Это дело вкуса, малявка. Не будь Октавия твоей матерью, ты бы этого не сказал. — Сказал бы! Огги откусывает кусок побольше, пока дольки ананаса соскальзывают на стол, а Лайтборн, он уверен, ругается на французском. Она всегда это делает. А потом поднимает взгляд и видит его. — Джон. — Ураган-Джози. Она улыбается. — Как Рейес? Снова тебя выгнала? Джон ухмыляется. Джозефина бьёт своей правдой, как обычно, в самое уязвимое место. И внезапно ему всё равно. Он садится с ними рядом, потрепав детей по голове, и ест пиццу, изредка смотря на Лайтборн. — На этот раз, похоже, навсегда. Джози кивает. — Эти дьяволята пропагандируют идею о том, что даже супергероям нужны объятья. Говорю заранее, чтобы ты не задавал глупых вопросов, на которые я не смогу ответить, когда сделаю это. — Сделаешь что?.. Девушка поднимается на ноги, пружиня шаг, и неловко обнимает его. Мальчишки удовлетворенно улыбаются, пока он пытается понять, что это значит.×××
Они идут вдоль береговой линии, как те парочки, что, наконец, остались одни. И Кларк нравится эта мысль. — Ну, и как «двери» с сыном? — Я закрыла их, — Гриффин садится прямо на песок, лицом к морю, где догорает закат, и её лицо приобретает слегка алый оттенок. Беллами пристраивается рядом, понимая, что это последнее, о чём она хотела бы поговорить, но он всё ещё не понимает, что между ними. — Как и с Джимми. У них с Нэнси теперь отдельный мир, в котором мне нет места. Мы никогда не были семьёй. И не смогли бы. — Мне жаль, Морковка, — искренне отвечает он. — Знаешь, — Кларк смотрит за верхушкой раскаленного шара и говорит-говорит-говорит, — я всё это время так сильно старалась не быть похожей на маму, бежала ото всего, что хоть как-то могло сделать нас похожими. Не стала врачом назло ей, не осталась в родном городе назло ей, вышла замуж за Джимми назло ей. И в итоге многое разрушила и только недавно поняла, что в отношениях с детьми мы обе облажались. — Кларк… Она чувствует это изменение в интонации и медленно переводит взгляд на него. В сумерках не видно ни одной веснушки, но она, кажется, знает, местонахождение каждой, потому что как-то по пьяни считала их, стоя коленками на его сидение из кожзама в ровере, пока стекла машины запотевали от их сбитого дыхания и холода снаружи. Он не огрызался, не вёл себя как мудак и не останавливал её, хотя её звонок выдернул его из постели Эхо. Блейк не говорил ей этого, но она вдыхала запах чужих женских духов и впервые хотела, чтобы они принадлежали ей. Чтобы он не мог отвести своего чёртового гипнотического взгляда именно от неё, чтобы звал её по имени и касался тоже её. Ей ещё многого хотелось, пока алкоголь туманил рассудок, пока Беллами позволял быть так близко к себе и не острил, как раньше. А на следующее утро Кларк протрезвела, но от этих запретных желаний не избавилась. — Забудь про мои слова о том, что служба это не твоё, — он становится серьёзным и говорит тем голосом, в котором не приходится сомневаться. — Ты была одной из лучших в этом деле. Ты была примером. Несмотря ни на что, ты видела в людях свет, искала истину и добивалась справедливости. Ты боролась за каждого. И твой отец бы гордился тобой. Я горжусь тобой. И, эм… — Подожди-подожди, — Гриффин лукаво улыбается, — ты, что, смущен? О чём ты подумал? — Господи, Морковка!.. Начинается ливень, и за несколько секунд они успевают вымокнуть до нитки, но не уходят с опустевшего пляжа. Беллами смотрит на неё под углом, почти не смаргивая воду, а потом целует. В сухие, искусанные губы. Видят святые, как долго она этого ждала. А потом Гриффин, в своей излюбленной манере «я не заслуживаю никого на этой планете» срывается на горячую тираду, выговаривая, как на духу: — Я хочу предупредить, что у нас, возможно, будет всё ещё сложнее, чем было «до». Что я ужасна и что я могу разрушить всё одним своим существованием. Это сложно, Беллами. Быть с людьми такой, чтобы их чувства не были задеты, чтобы они были в безопасности всё время, чтобы чувствовали себя счастливой рядом со мной. Все, кто был, этого не чувствовали, потому что я, очевидно, бездарна в этом. Я боюсь, что могу испортить тебе жизнь. — Я думал об этом, когда ты переступила порог отдела, — откровенничает он, разминая плечи, и улыбается, — вылила на меня стакан воды и потом раз за разом не уступала мне в нашей конкуренции. Бесила меня так часто, что предложение об убийстве в доках и развешанных кишках в кабинете, больше не казалось мне абсурдной идеей. Но сейчас я понимаю, что просто боялся, что ты залезешь ко мне в душу и переворошишь там всё к чертям, потому что ты не отпускала ситуацию с моим напарником на самотёк. Ты думала, что дело в тебе. Но всё было немного иначе. Я боялся, что появится человек, который, зацепившись за меня из жалости, любопытства или другого чувства, выведет меня на эмоции, вернёт боль, которую я так сильно пытался не замечать. И ты сделала это. Вывела на эмоции. Но тогда я понял, что боль не равно вечные страдания, боль ещё и показатель того, что ты жив. Только преодолев её, ты сможешь идти дальше. Ты залезла в душу и осталась там, Кларк. Поэтому… Что насчёт наших дверей? — Я тоже не хочу их закрывать, Беллами.