Два слова о скверных историях

Хмурая топь, вопреки моему ожиданию, оказалась совершенно не хмурой. И когда мы въехали в деревеньку с таким странным названием, я, несмотря на совершенно «убийственное» настроение (во мне кипело желание кого-нибудь порешить, особенно кого-нибудь синеглазого, черноволосого и имеющего привычку сначала очаровывать людей, а потом их доводить до отчаяния), всё-таки отметил, что в округе не наблюдается ни одной топи, а в солнечном дне нет ничего хмурого. Всюду обман… Всё так же, не говоря друг другу ни слова, мы подъехали к постоялому двору, и Рубен, остановившись возле крыльца, осторожно спустился со своей лошади и кинул повод подбежавшему к нему чумазому мальчишке. Я нехотя последовал его примеру, стараясь не смотреть, как он, хромая, идёт в сторону крыльца — чтобы не сорваться, не подхватить, привычно подставляя плечо. Однако вскоре мне всё же пришлось на него взглянуть, так как Рубен стал участником довольно любопытной сцены. Из дверей трактира на крыльцо выскочил пожилой кэналлиец — высокий, статный, с поседевшими висками — и разве что не упал ниц перед поднимающимся по лестнице Аррохадо. — Soberano! La gioria de santa Oktavia! Estas vivo! * — громко воскликнул старик на кэналлоа, не сводя радостного взгляда с Рубена. Отец он ему что ли? Я покосился на своего спутника; тот, несмотря на стремление отыскать своих людей, отчего-то взаимно доволен не был, а старик продолжал трещать на проклятом, непонятном мне языке: — Mucho tiempo te buscaban! ** — произнеся это, он вдруг поймал руку Рубена и попытался поднести её к своим губам, очевидно, для поцелуя. Твою же… Я захотел отвести взгляд, но не смог… — Se tranquiliza, Juan! *** — отмер наконец Рубен, ловко выхватывая свою руку до того, как седой человек успел её поцеловать, а потом, плохо скрывая раздражение, произнёс, косясь в мою сторону: — No hables en exceso con el. El no sabe mi nombre. **** Так, значит?! В этот момент я отчаянно пожалел, что никогда прежде у меня не возникало желания выучить язык кэналлоа. Знай я его хоть немного, суть этого странного приветствия для меня не осталась бы загадкой. Рубен же, неожиданно улыбнувшись, хлопнул старика по плечу и, уже не таясь, обернулся ко мне: — Ричард, позволь представить тебе моего боевого товарища и друга, Хуана Суавеса. Наверное, удивление, одновременно возникшее на моём лице и роже этого самого Суавеса, было совершенно одинаковое. Чему удивлялся Хуан, я представить себе не мог, а вот у меня на языке крутился вопрос: «В вашей армии нормально боевым товарищам и друзьям лобызать друг другу руки? М-м-м?» Я бы ещё понял, если бы седой приходился моей закатной твари отцом. Но друг… — Хуан, — продолжил Рубен, и, слава Создателю, теперь он, соблюдая приличия, говорил на талиге, — позволь представить тебе герцога Ричарда Окделла, благодаря помощи которого мне удалось избежать смерти и в столь короткий срок добраться сюда. Лицо Хуана вытянулось ещё больше, но потом он, словно очнувшись, схватил мою руку и начал её радостно трясти. Чудной какой-то, честное слово… Хорошо хоть слюнявить не стал. Я глупо растянул губы в подобии вежливой улыбки, так ничего и не понимая. На том, можно сказать, моё приключение и закончилось. Рубен устроил меня в небольшой отдельной комнатке и велел хозяину, который, кстати, не удивлялся вообще ничему, принести мне ужин, велел ложиться спать и ушёл… Обидно было до такой степени, что пропал полагавшийся мне зверский аппетит. Есть я не стал. Лёг, не снимая одежды, на вполне приличную, пригодную для сна постель и закрыл глаза. Лежал я так долго. Внутри всё кипело от обиды… Так прошло около получаса, может, больше. И когда я всё же поддался усталости и начал проваливаться в дрёму, в комнату вошёл Рубен. Я, разумеется, глаз не открыл, сделав вид, что сплю. Он дохромал до моей кровати, тяжело опустился на её край и какое-то время просто молча сидел рядом. Я от всей души порадовался тому, что лежал лицом к стене; в противном случае, притворяться спящим у меня вряд ли получилось бы. Сердце бухало так, что, казалось, Рубен должен был его услышать. — Спишь? — спросил он без особой надежды. Я, понятное дело, не ответил: «Сплю!» — Что ж, — произнёс он спустя несколько секунд. — Возможно, оно к лучшему. Я пришёл проститься с тобой, Рикардо. Мы снимаемся и выступаем в сторону Агариса через пять минут. Ты же остаёшься на поруках Хуана; когда проснёшься, он тебе всё объяснит. Желаю тебе спокойно и быстро добраться до дома. Я замер и, кажется, перестал дышать вовсе. Вот ведь сукин сын! Бросает меня, сбегает, пользуясь тем, что сплю! Так хотелось подняться и ударить его прямо в красивое лицо, так, чтобы кровь залила тонкие губы, подбородок и струилась по удивительно светлой, нетронутой загаром шее. Но я сдержался и, не издав ни звука, продолжил притворяться спящим. — Ты можешь не верить, но я очень рад, что встретил тебя — и, конечно, дело не в том, что ты тащил меня на себе всё это время, Дик. Просто я… — он замолк и выдохнул как-то печально. — Кошки бы подрали это всё… А потом его пальцы легли на мою макушку и осторожно зарылись в волосы, ласково перебирали их, поглаживая, прощаясь… И тут до меня дошло, что ему совершенно не всё равно. Было бы иначе — он бы не зашёл, в лучшем случае оставил бы записку перед тем, как двинуться на дальнейшие приключения уже без меня. Но он зашёл. Опустился до этого невинного, но такого уязвляющего его прощания. Кошки бы подрали это всё! Я впился ногтями в собственные ладони, чтобы не ответить, не выдать своё присутствие, и в зажмуренных глазах защипало, по уткнувшемуся в подушку лицу потекли горячие слёзы — тихие, но горькие. Он, ещё раз вздохнув, поднялся, постоял немного, словно желая что-то сказать; и в конце всё же произнёс: — Hasta pronto, mi muchacho. ***** — после чего быстро, насколько это ему позволяла больная нога, пошёл прочь. Нужно ли говорить, что я опять ни кошки не понял из сказанного, кроме, пожалуй, того, что больше я Рубена Аррохадо никогда не увижу. И от этого понимания мне захотелось сдохнуть прямо здесь и сейчас.