Два слова о скверных историях

Отчаяние, которого, по сути, быть не должно было, не отпускало меня который день. И сейчас, когда я уныло бродил по крепостной стене родного замка, бездумно пялясь куда-то на юг, в сторону, где, по моему разумению, должен был находиться проклятый город Агарис, оно угнетало меня ничуть не меньше, чем в тот день, когда я вынужден был расстаться с Рубеном. Так глупо… Так больно… И ведь не поделишься ни с кем. Благо, родные моё угнетённое состояние списывали на потрясение и шок от пережитого плена. Эх, если бы… И только сейчас, бесцельно слоняясь по замку, к великой радости матушки, не имея желания покидать его унылые и по-прежнему покрытые вековой плесенью застенки, до меня начала доходить причина этой хандры. Как бы по-идиотски это ни звучало, но по всему выходило, что я просто банально влюбился. Трепетный юноша, блять… И предметом этой кошкиной влюбленности была не хорошенькая дочка мельника или какая-нибудь высокородная прелестная эреа, нет. Я сох по зловредному синеглазому кэналлийцу, который имел наглость поматросить надорского герцога и бросить. Где тебя искать теперь, Рубен Аррохадо? И нужно ли? Стоит ли унижаться ещё больше и навязываться человеку, которому, в сущности, до тебя дела нету? Очнись уже, Окделл, погляди правде в глаза и забудь всё как страшный сон. И всё же, стоило мне только закрыть глаза, как на внутренней поверхности век возникал навеки запечатлённый там образ моей синеглазой твари, увиденный мной через окно крохотной комнатки постоялого двора. Спустя несколько минут после того, как Рубен вышел из моей комнаты, я услышал доносящиеся со двора голоса, конское ржание, топот, и, конечно, вскочив, бросился к окну. Спрятавшись за пыльную гардину, я молча и скорбно наблюдал, как они, кэналлийцы проклятые, уезжали с постоялого двора. Несколько человек, следовавшие за Аррохадо, теперь оседлавшем чёрного великолепного мориска, громко переговариваясь на кэналлоа, потянулись к воротам. А сам Рубен теперь так мало походил на того человека, которого я тащил на себе через непролазный корявый лес. За ворота, не оглядываясь на прошлое в моём лице, выезжал не лихой, ставший мне почти родным кэналлийский пират, а благородный хлыщ в дорогой, украшенной перьями шляпе и лежавшем на плечах атласном плаще. Сплошная утончённость и красота, от которой становилось больно глазам. Думаю, ему такому вполне мог позавидовать сам Кэналлийский Ворон, о неотразимости которого ходили легенды по всему Талигу. И глядя, как Рубен расплывается в моих глазах чёрным размытым слезами пятном, я понял, насколько идиотскими были мои поползновения и желания, обращённые в его сторону. Где он и где я, пусть хоть трижды герцог, надорский заморыш и увалень? Да о чём мы вообще говорим, Ричард? Утрись и забудь! Но забыть не получалось. Ни по пути домой, когда я молча и угрюмо трусил по бесконечным дорогам Талига в компании Хуана, заботящегося обо мне, словно наседка-переросток, да ещё троих его оставленных Рубеном соотечественников. Ни теперь, когда я унылой тенью слонялся по родовому замку. Безумное лето подходило к концу, а подступившая к воротам осень нагло окрашивала северные надорские леса в уже заметную желтизну. А ведь дальше станет ещё хуже… Осень в Надоре может пережить только очень счастливый человек, коим я и был раньше до всего вот этого. Теперь же даже ещё не погасшим летом я готов был добровольно сунуться в петлю. Однако позорно свести счёты с жизнью мне не позволила матушка, полагаю, совершенно случайно. Вызвав меня однажды утром в главный церемониальный зал, огромный, сырой и тёмный, который на моей памяти открывали лишь по очень важным случаям, почтенная эреа Мирабелла, скорбно поджав губы, сообщила мне о полученном накануне из Олларии письме, в котором от лица Его Величества Фердинанда, потомка Марагонского ублюдка и тронозахватчика, мне прислали приглашение в школу оруженосцев. Я выслушал волю короля без особого интереса и, сухо кивнув, подтвердил своё согласие ехать, отметив мелькнувшее на лице матушки облегчение. Боялась, что заартачусь? Устрою скандал? Или просто герцогиня устала от созерцания моей вечно унылой физиономии? Ну так радуйтесь. Уеду. И плевать, что в Загон, по мне так хоть в сам Лабиринт. Какая разница, где сохнуть от снедавшей меня тоски? *** (Спустя полгода) Весеннее солнце заливало площадь Святого Фибина, согревая и подбадривая застывших на ней в ожидании своей участи выпускников. Мы стояли ровной линией, вытянувшись в струнку, плечом к плечу, не смея щуриться или даже лишний раз моргать. И конечно, дело было не в том, что во главе нашей линии восседал на белом жеребце, краснея толстой рожей, капитан Арамона. Никто из нас уже давно не считал его полноценным руководством, а если точнее, то мы перестали считать Свина авторитетом после истории с его подвешенными к потолку панталонами. И всё же каждый с трепетом ожидал момента распределения, даже те из нас, кто точно знал, кому будет служить три следующих года. Что уж говорить обо мне? Я из надёжных источников в лице некого друга семьи был осведомлён о том, что Его Высокопреосвященство строжайше запретил кому-либо брать в оруженосцы сына Эгмонта Окделла, то есть меня. Не стать тебе, Окделл, оруженосцем, ой, не стать! Впрочем, плевать. Не очень-то и хотелось три года прогибаться перед каким-нибудь Честным дураком, типа цивильного коменданта. Но и возвращаться в унылый Надор, который меня едва не прикончил за пару недель после возвращения из плена, я категорически не собирался. А потому, стоя сейчас на этой залитой солнцем площади, я молил Ушедших только об одном — пусть после того, как всё будет кончено и остальных «жеребят» разберут по стойлам, мне позволят отправиться в армию, на первых порах сгодится и Торка. Надежда на то была. План довольно тщательно продуман, сообщники предупреждены. Йоган пообещал посодействовать со своей стороны. Запасным вариантом был Арно, который, прижав ладонь к сердцу, заверил меня, что если с Торкой дело не выгорит, он станет писать брату Эмилю, генералу кавалерии Южной Армии, с просьбой приютить друга, но на это бы потребовалось время. Я мечтал свалить из Олларии сразу, возможно, в одном обозе с близнецами. Вот только бы ничего не приключилось. Запели медные трубы. Ветер, тёплый и весенний, торжественно рванул развевающиеся над площадью флаги, и распределение началось. Колиньяр, Арно, Придд, отпрошенные в Торку Катершванцы (ребята, подождите меня!), счастливо ринувшийся к своему адмиралу Альберто, неловко путающийся в собственных ногах Константин Монро… Я не завидовал, упаси Создатель, тихо радовался за друзей и нехотя, желая задобрить старозаветных богов, пытался радоваться и за врагов. Всё закончилось быстрее, чем ожидалось. И вот я один в компании ещё нескольких неудачников застыл на площади в ожидании, когда ещё раз взвоют медные трубы. Пора бы уже, честное слово, иначе можно поджариться здесь. Ну же… — Ричард Окделл, — вместо ожидаемой меди я услышал раздавшийся над площадью голос. Негромкий, ленивый, отчего-то смутно знакомый… Может, показалось? Я даже покрутил головой, цепляясь глазами за вытянувшуюся от похожего удивления рожу Свина, который не хуже меня знал о запрете кардинала. Но голос продолжал: — Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу. Ну ни хуя себе! Трубы так и не запели, возможно, потеряв от удивления дар речи, как, впрочем, и остальные присутствующие на площади. Я, всё ещё не понимая, что происходит, сделал шаг вперед и, скорее, интуитивно, чем осознанно зашагал туда, куда мне было совершенно не нужно. Всё ещё не понимая, с какого перепуга Алва вдруг решил нарушить запрет Дорака и… Да зачем он вообще решил взять оруженосца? Эстебан столько раз говорил, что маршал принципиально не берёт себе оруженосца. Разглядеть сидящего на трибунах Алву мне мешало бьющее в глаза солнце, да, признаться, я не слишком и старался пялиться. Насупившись, я шагал, нарочно уставившись вниз. Пусть не думает, что я счастлив больно. Впрочем, с чего ему думать? Все знают о давней вражде между нашими родами. Неспешно поднявшись на галерею, мысленно повторяя про себя положенные слова, которые вдруг пригодились, я остановился возле кресла Первого маршала и, понимая, что неприлично до бесконечности пялиться на его модные, начищенные до блеска сапоги, тяжело вздохнув, поднял глаза. — Я, Ричард Окде… — заученная клятва вмиг испарилась из моей головы, стоило лишь взглянуть в лицо сидящего передо мною человека, терпеливо ожидающего именно этого момента. Синие глаза, насмешливо и так привычно поблескивающие из-под полуопущенных ресниц, скользящий по идеальным губам, затянутый в парчу палец… И что мне прикажете со всем этим делать?