Never leave

Рыжий шипит, дёргается, никак не хочет ровно сидеть на стуле, пока я пытаюсь обработать его раны. Не понимаю, когда это он успел стать таким невыдержанным. Эх, помню былые времена… Ичиго был тогда таким… Хотя, почему был, он и сейчас такой… Всё такой же по внешности, по характеру; всё такой же сверхэмоциональный. Даже не постарел ни капли, а ведь он человек… В человечьей так сказать «шкуре», пусть, его душа теперь идёт по летоисчислению шинигами, но ведь тело как-то за тринадцать лет постареть должно было, как-то странно. На вид ему всё-также пятнадцать, может, семнадцать, но никак не двадцать семь… — Ты чего творишь?! — Вскрикивает он, выводя меня из раздумий. Мда… Вылить весь бутылёк с перекисью, пусть и на глубокую рану Ичиго, конечно перебор, да и пострадавший не очень так рад… Проводя пальцами по плечам, двигаясь к локтям, приподнимаю его руки. По телу Ичиго пробегает сотни тысяч мурашек, от чего тот вздрагивает. Будь это хотя бы лет десять назад, я бы сейчас сказала бы по этому поводу что-нибудь язвительное, подколола бы, эх, будь я не женой Ренджи, а он не мужем Иноуэ. Что со мной сегодня такое? Дрожащие руки, вся в раздумьях… Ох, как сложно. Дрожащими от волнения руками беру бинт и туго начинаю обматывать верхнюю часть тела мужчины. Эх, «мужчина»… Точно, что мужчина: мощные, мускулистые руки, широкие плечи, рельефная, пусть и в ранах, спина… Накаченный до беспредела пресс так и хочется потрогать и пощупать, проводить пальчиками вверх и вниз, но мне сейчас только и остаётся, что смотреть на Ичиго, сидящего на стуле в одних только трусах, и перематывать ему раны. И когда же он стал мужчиной? Ещё лет десять назад он в моих глазах был лишь парнишкой, который вечно ворчит и хмурится, а вот, сейчас передо мной сидит взрослый, именно мужчина. Он стал взрослым не лишь внешне, но и внутри… Сейчас, даже когда он сидит, я всё-равно не могу посмотреть на рыжика сверху вниз — больно бугаем вырос. Хотя, сравнивать его с бугаем — не очень правдоподобно и честно, вот Кенпачи Зараки — тот ещё бугай, а Ичиго, скорее, на шкаф похож. Хорошо закрепив конец бинта, я преступила к рукам, становясь уже не сзади «шкафа», а перед ним. Не успела я и взять бинт, как меня за запястье, чуть ниже раны, хватает Ичиго. Беспокойства в его глазах не было предела. — Ты ранена? — Брови перестают хмурится, лишь в изумлении изгибаются. Отряхнув свою руку, делаю вид, будто бы ничего и не было. Не хочу, чтобы он беспокоился за меня. Слишком много проблем я принесла ему, он столько раз спасал меня, чтобы один момент я решила стать сильнее, дабы такого не происходило больше, чтобы он не волновался, не пекся обо мне. Хотя, с чего я взяла, что он волновался обо мне? Может, это просто чувство жалости или ещё чего. Он вырывает руку и, схватив мою, тянет на себя и крепко накрепко прижимает к себе. Лёгкая небритость на его лице немного колит мою щеку, но я, пожалуй не оттолкну его, не так уж и неприятно. Обхватываю его спину и взаимно обнимаю. от него пахнет ни одеколоном, ни ещё чем, от него приятно пахнет, от него пахнет особенным запахом, от него пахнет запахом Ичиго. А ещё он очень тёплый, даже не тёплый, а скорее горячий. В замке кто-то провернул ключ. Входная дверь скрипнула. Со стороны выхода послышался недовольный возглас. Ичиго, ослабив хватку до нуля, разомкнул руки на моей спине и, когда я отошла от него буквально на метр, встал со стула и поплёлся встречать сестру. Вот неугомонный. Мы ведь даже перевязку не закончили, а он тяжёлые сумки пошёл тягать. Не остановишь ведь, непробиваемый же. — Я персики купила, как ты любишь, Ичи-нии. А ещё авокадо, — как-то странно и мило протягивала Карин, а на лице у рыжего появился еле уловимый румянец. Хм, странно… Но всё же что это такое «авокадо»? Своё последнее предложения я озвучила вслух, на что Ичиго дал какой-то очень непонятный ответ, показывая мне грушу с крайне тёмным зелёным оттенком кожуры: — Хрень, на вкус как тёртые яблоки с тыквенными семечками. — Что ты мелешь? Братик, ты идиот! — Выкрикнула Карин, разворачиваясь к своему братцу спиной и выкладывая продукты на стол. — Ну, ладно, на вкус, как сырая картошка, подумаешь, немного по другому выразился. Всё-равно, сути не меняет: авокадо — хрень! — Съязвил он, как ребёнок закатывая глаза и выставляя язык. Глядя на эту картину, можно ещё очень долго смеяться, но, младшая из Куросаки лишь «случайно» наступив братцу на ногу, превратила эту картину маслом в комедию погорелого тетра. — Ага, ты кроме своих сочных персиков ничего не любишь! — Ох уж это краснеющее лицо. Ох уж это самодовольное выражение лица. Ох уж эти Куросаки. Очередная истерика Ичиго, на которую младшая лишь кривляется, а рыжий из-за этого краснеет уже от злости, ещё громче кричит и начинает что-то швырять в неё. Это что-то похоже на картошку, но с какой-то ниткой на конце. Карин же пускает в ход тоже какую-то неопознанную вроде как еду, но только уже красного цвета. Сюда только Зараки кенпачи не хватает: сейчас бы параллельно всему этому безумию начал мечом махать и вызывать Ичиго на сражение. Ну, а ещё Ишшин-сана — вечно что-то непонятно вопящего. Вот точно картина была бы полная. Мне в лоб прилетает какая-то штуковина. Со рта срывается противное и шипящее «с», а рыжий нелепо чешет затылок, по которому три раза вдалбливает кулаком Карин, а после ещё и я в навесок добавляю пару ударов по этой бренной голове, и плевать, что он больной не только на голову. Ох уж эти Куросаки, с ними ни дня покоя. *** Вот, за окном только светило солнце, как налетели серые тучи, а спустя какое-то время и вовсе полился дождь. В комнатах вмиг стало темно, ведь лучи солнца перестали попадать в помещение. В Сейрейтее сейчас наверняка светит солнце, щебечут птички, резвятся пьяные лейтенанты. Эх, ох уж эта Мацумото, объявившая три года назад, что каждые три месяца третьего числа — день лейтенанта, под этим понтом все и набухиваются в хлам. Третье ноября, по идее, что в Мире живых, что наоборот должна быть холодрыга, но в этом году какая-то аномалия — в Каракуре чередуются дни «припекающий солнцем» с «льющим из ведра», а вот в Обществе душ, как сказал Урахара, вчера выпал снег, а сегодня утром растаял. Бред полный. Хотя, со снегом мог постараться любой шинигами, обладающий «холодным» занпакто, или же Маюри со своими «совершенно ничего не портящими» исследованиями и опытами. А в мире живых… А в мире живых, кажется, лишь два рыжих лучика солнца освещают улицы, мрачные, серые, полные грусти и печали улицы. Ичиго, несмотря на все раны, сегодня весело как никогда ранее, а ну, и Юзу, и Карин, и даже Ишшин-сан находятся дома и дальше целую неделю будут находится, как тут не радоваться. Этот дом вновь наполнился криками безумного отца, спорами двойняшек. В этом доме вновь полный хаос, вновь происходит какое-то сумасшествие, вновь выплёскивается большое количество реяцу. В этом доме вновь я. Где-то, в той самой привычной мне кухне, Юзу пытается отогнать свою сестру от недоделанного салата. На диване между собой о чём-то спорят старший и младший Куросаки, на удивление, даже не дерутся и не орут, а лишь спорят. Где-то на втором этаже балуется с реяцу Казуи. Кажется, я вновь чувствую себя лишней здесь. — Ну и сколько раз тебе повторять, что реяцу — это не игрушка? Нельзя с ней играть, ты можешь себе и окружающим навредить! Казуи, ты опять к Урахаре заходил? — Вопил вдруг включившийся отец внутри Ичиго. Огромная волна реяцу тут же выплеснулась, но на этот раз уже с самого горе-папаши. Пф, пытается впихнуть в сына то, что сам не может контролировать, чего сам не умеет. — Ичи-нии! Не кричи на него! Давайте лучше поужинаем? — Приятным и девчачьи-при девчачьим голоском проголосила Юзу. Мягкая улыбка, приглашающая всех к столу, прям осветила помещение. Её все очень давно не видели, все сильно соскучились, по большей части и Ичиго, но он, какого-то чёрта совсем не хочет показывать этого, как и про боль, и про физическую, и про моральную. Смех вновь разлился в пределах стен этого дома. Всех присутствующих озарила улыбка, уже и дождь давно прошёл. Время перевалило за полночь, а шум в этом доме никак не стихал. На подозрение, в Каракуре всё было сверх тихо: никаких пустых, никакого сумасшествия. Ну и хорошо, но может ли быть затишьем перед бурей? В конце-то концов, что-то за пустой был, царапины от которого со временем превращаются в глубокие раны?