Когда мир катится в пропасть

      Весь учебный день прошел для Сансы как в тумане. Ее сегодняшняя рассеянность зашкаливала, слова преподавателей проходили мимо ушей, на вопросы она отвечала невпопад, на сольфеджио не могла сконцентрироваться на нотах, руки дрожали и заставляли скрипку фальшивить, а голос подвел ее окончательно — сегодня не удавалось выдавить из себя ни звука. Все ее мысли вертелись вокруг вчерашнего разговора с Серсеей о замужестве, и к ним настойчиво примешивались мысли о телохранителе, который заставил-таки ее нарушить голодовку. Странно, но злиться на него она почему-то не могла — слишком уж очевидной была его забота. Он явно делал это по своей инициативе, вопреки запретам Серсеи. И эти деньги, которые он всучил ей, грубо схватив за руку… Ее первым желанием было швырнуть смятые бумажки ему в лицо, но она почему-то не посмела. И не потому, что боялась его, нет — ее инстинктивный страх к нему куда-то исчез сразу после того, как в понедельник вечером он принес ей ужин в комнату. Впоследствии она даже позволила себе накричать на него… хотя это было так на нее непохоже.       Обедать она, конечно, не стала, чтобы не доставить Серсее удовольствия уличить ее в малодушии — услужливая Марея наверняка стучит ей о каждом шаге Сансы в стенах консерватории. Но мятые купюры она аккуратно разгладила еще на первой лекции под партой, сложила их по достоинству и завернула в тетрадный листочек, чтобы вечером, когда он будет ее забирать, вернуть ему обратно. Сейчас же этот тетрадный листочек странным образом грел ей пальцы, словно храня тепло единственного человека, проявившего к ней искреннюю заботу.       На индивидуальное занятие с Мариллионом Санса шла, как на плаху. Она совершенно не чувствовала в себе сил — ни физических, ни моральных — для того, чтобы петь. Каждая строфа арии, которую он велел ей разучить, напоминала ей о счастливых днях в Винтерфелле, о нежных заботливых руках матери, прикасающихся к ее волосам, о грустной улыбке Джона, заливистом смехе Робба, трогательном жесте Брана, которым он поправлял очки, несносных выходках Арьи и Рикона… и об отце. И если еще оставался хотя бы призрачный шанс, что она когда-либо увидит маму, братьев и сестру, то отец… она никогда больше не почувствует его надежного плеча, к которому склоняла голову в поиске утешения, никогда не услышит его спокойного голоса, как в те минуты, когда он объяснял ей сложные математические задачи, никогда не увидит его одобряющего взгляда, когда она старалась следовать его идеалам чести и благородства…       Слезы струились из глаз, и петь не получалось — голос продолжал дрожать и сбиваться, срываясь на всхлипы, а вскоре и вовсе потерялся в сотрясающих ее сдерживаемых рыданиях.       — Нет, это решительно никуда не годится! — Мариллион нервно зашагал по пустой аудитории. — Милая моя, в таком состоянии вы не сможете репетировать. Боюсь, что нам придется отложить наш совместный выход на сцену на будущей неделе. Надеюсь, Санса, вы меня понимаете, и не станете держать на меня зла.       — Конечно, сэр, — тихо отвечала Санса, вытирая слезы бумажной салфеткой, — я понимаю. Я действительно сейчас не в состоянии петь. И не уверена, что когда-нибудь смогу вернуться к этому состоянию.       — Обязательно вернетесь, милая Санса, — с легким раздражением проговорил Мариллион, собирая ноты в свой портфель, — но пока нам надо повременить с занятиями. Стоит ли говорить, что в пятницу наша встреча отменяется? Отдохните, соберитесь с силами, придите в себя… тогда милости просим, я всегда буду рад вас услышать и позаниматься с вами. А сейчас разрешите откланяться, у меня много важных дел.       Оставшись одна, Санса шмыгнула носом и взглянула на часы. Лишь начало пятого, а она сказала Псу забирать ее в семь. Ждет ли он ее на парковке или снова уехал куда-то, как вчера? Рассеянно собрав вещи, она зажала в ладони сложенную пополам бумажку с завернутыми в нее деньгами и вышла на крыльцо здания.       Ласковые лучики закатного солнца все еще золотили верхушки деревьев и крыши домов, но уже приобрели характерный багрянец в светлых бликах — близился конец лета, когда солнце исчезало за горизонтом уже к пяти часам, предоставляя возможность вечерней прохладе и осеннему ветерку, все чаще заглядывающему в гости, беспечно разрушать создаваемую днем иллюзию тепла и безмятежности. Санса зябко поежилась, тоскливо цепляясь взглядом за солнечный диск, словно могла задержать неумолимый ход светила на небе, и лишь теперь окинула взглядом парковку.       Машины нет, Пса тоже не видно.       «Какая идеальная возможность», — подумалось вдруг Сансе. Арья бы на ее месте не преминула воспользоваться этой счастливой оказией, чтобы сбежать.       Санса сделала шаг, спустившись вниз на одну ступеньку.       Сбежать. Прямо сейчас. Куда угодно, но лучше, конечно, на Север. Да, с собой нет ничего из вещей — но разве Арья стала бы думать о такой мелочи? У нее есть немного денег — Пес оказался довольно щедр этим утром. Их хватит, чтобы купить себе еды и продержаться несколько дней. А еще лучше — купить себе билет на поезд.       Еще один шаг вниз… Преодолена еще одна ступенька.       Нет, с поездом не получится — потребуют документы, а их у нее нет. Но вот на автобусе можно попытаться. Интересно, до какого города ей хватит этих денег?       Еще шаг, и еще ступенька.       У нее есть скрипка. Когда не станет денег, она может заработать их на улицах, выступая перед людьми. Подумав об этом, Санса тут же засомневалась. В теории это звучало неплохо и даже многообещающе, но хватит ли ей смелости, при ее-то застенчивости, встать посреди улицы, открываясь каждому любопытному взгляду, и начать петь или играть на скрипке в надежде на подаяние? Ей, девушке из древнего благородного рода, дочери Эддарда Старка?       Еще шаг.       Как хороша была эта иллюзия… Как сладко было бы поверить в то, что она действительно может сбежать… Как приятно было думать, что ее не станут искать, а если и станут — то не найдут… А если и найдут, то пожалеют и отпустят домой, к маме…       Мама…       На нижней ступеньке Санса остановилась, положила на нее футляр с бесполезной скрипкой и безо всякого сожаления села на него, прислонив голову к резным каменным перилам.       Нет у нее ни сил, ни смелости, чтобы сбежать. Чтобы отстоять свою честь и достоинство. Чтобы противостоять окружившим ее львам и шакалам, пытающимся сломить ее волю и заставить делать то, чего она не хочет. Чтобы защитить себя от издевательств.       Ей придется выйти за Джоффри. Теперь эта мысль, которая была противна ей по самой своей сути, прочно закрепилась в ее голове. Если она даст им то, чего они хотят, оставят ли ее в покое? Серсея обещала, что брак будет фиктивным, и на деле Джоффри не будет требовать от нее исполнения супружеского долга. И что ей разрешат поговорить и может даже повидаться с мамой. А они получат ее часть отцовского наследства, ведь не стоило труда догадаться, что им нужно…       Санса истерически хохотнула сквозь струящиеся по лицу слезы — и откуда они, проклятые, все еще берутся? Когда же они иссякнут?       Что ж, может быть, это выход. Зачем сопротивляться, зачем пробивать лбом стену, если можно уступить? Конечно, это будет не жизнь… Видеть каждый день ухмыляющееся лицо Джоффри и самодовольное лицо Серсеи… Но Боги, разве то, что сейчас — это жизнь?       Нет другого выхода. Нет…       Санса снова провалилась в тягучее забытье, теряя ощущение реальности происходящего. Сладкая греза заменила ей действительность — греза, в которой она все еще в Винтерфелле, в своей девичьей комнате с панорамным окном и большим балконом, выходящим в сад. В этой грезе она слышала голоса отца и Робба, буднично обсуждающих что-то в рабочем кабинете напротив ее спальни, победные вопли Арьи и Рикона, носящихся по саду вместе с собаками, звон посуды в столовой и спокойные материнские распоряжения относительно приготовлений к обеду…       — Леди Старк… — кто-то потряс ее за плечо, вырывая из желанного забытья.       Санса недовольно застонала и заставила себя посмотреть на нарушителя ее покоя. Это был Пес, и на его уродливом лице ясно читалась тревога.       — Вы давно тут сидите? Вы совсем продрогли… Почему так рано? Вы же говорили до семи…       Санса лишь сейчас ощутила, что обнимает себя руками и мелко дрожит от холода. Колени она подтянула к груди, а подол длинной юбки скрывал под собой ноги, но это почти не спасало — она чувствовала холод в каждом дюйме своего тела.       — Я… не смогла… занятия отменились.       — Почему же вы не позвонили мне?! — рявкнул Пес.       И тут же, скривившись, грубо выругался:       — Гребаное седьмое пекло! Ведь у вас нет телефона! Пойдемте в машину.       Санса честно попыталась встать, но не смогла преодолеть сковавшее ее оцепенение. Несмотря на холод, несмотря на душевную боль, сейчас ей было хорошо. Наверное, так чувствует себя человек, замерзающий насмерть среди снегов в далеком Застенье… Пусть ее оставят в покое. Пусть дадут ей просто тихо умереть.       Но Пес не дал — он вдруг легко, словно тряпичную куклу, подхватил ее на руки и понес к машине. Неожиданное тепло его тела и сила его рук снова напомнили Сансе отца, и она заплакала, прислонившись к его груди и орошая слезами лацканы черного пиджака.       Пес никак не отреагировал на такую ее слабость и поставил ее на ноги возле машины, одной рукой открывая дверь, а другой — придерживая за талию, чтобы она не упала. Усадив Сансу на заднее сиденье, он вернулся за скрипкой и бросил ее в багажник, Санса же закрыла лицо ладонями и опустила его на колени, горько и безутешно плача в ожидании, пока Пес сядет за руль и отвезет ее в ненавистный Президентский дворец.       Но телохранитель неожиданно сел не на переднее сиденье, а на заднее, рядом с ней, сильными руками взял ее за плечи, приподнимая голову, и крепко прижал ее к себе, не давая отстраниться.       Он держал и одновременно обнимал ее, большой теплой ладонью гладя ее по голове, по узкой спине, по выпирающим лопаткам, утешая ее, словно маленького ребенка.       — Ну-ка, пташка, выкладывай, что случилось. Тебя кто-то обидел, пока меня не было?       Она отрицательно покачала головой, шмыгая носом и вдыхая его запах — мужской, без примесей сигаретного дыма, но с угадывающимися нотками выпитого вчера алкоголя.       — Почему же ты плачешь? Еще утром ты рвалась в бой, как настоящая амазонка… я подумал, ты уже идешь на поправку… Что случилось?       — Ничего, — выдохнула она, чувствуя, как слезы капают ему на белую рубашку. — Ничего не случилось.       — Здесь был Мизинец?       — Нет… Никого не было.       — Тогда что?! — прорычал Пес, и она услышала, как этот низкий скрежещущий голос зарождается в его груди.       — Все хорошо…       — Ответь мне, девочка, иначе мы никуда не поедем.       Его сердце стучало, будто отбойный молоток, и Сансу пронзила мысль, что он, должно быть, жалеет ее… И тут ее прорвало:       — Они убили моего отца… обвиняют его в убийстве президента, но это неправда… отец не мог! — Санса вдруг разразилась новым приступом рыданий. — Они убили Леди… они держат меня взаперти… отобрали у меня все — документы, деньги, телефон… они хотят заморить меня голодом, если я не сдамся… следят за мной в консерватории, чтобы я ни с кем не общалась… они хотят выдать меня за Джоффри… они не дают мне позвонить маме…       Последние слова она произносила почти нечленораздельно, захлебываясь слезами и бессовестно вытирая глаза и нос о рубашку Пса, в то время как он продолжал прижимать ее к себе и гладить по голове.       Как ни странно, после выплеснутой череды жалоб Сансе стало легче, будто тяжелый камень, заполнивший без остатка ее душу, вывалился наружу и дал ей возможность дышать.       Пес вздохнул и проговорил ей в макушку — она чувствовала его дыхание в своих волосах:       — Все это, конечно, скверно, девочка. Отцу твоему уже ничем не поможешь. Но все остальное можно попытаться решить. Сейчас поплачь, сколько тебе надо, а когда успокоишься, я дам тебе телефон, и ты позвонишь матери. Попросишь или ее, или брата, или ваших людей приехать, чтобы забрали тебя отсюда. Пусть в суд подает, в конце концов, за насильственное удержание человека взаперти.       Санса всхлипнула и подняла опухшее лицо, чтобы поймать взгляд телохранителя — она не могла поверить в то, что услышала. Его серые глаза казались темными в сгустившихся сумерках и смотрели прямо и жестко. Он не стал удерживать ее в объятиях, когда она отстранилась от него, но его рука все еще покоилась у нее на талии.       — Насчет еды — это ты сама же и чудишь. Хотела бы — ела, я давал тебе такую возможность. Я уже говорил тебе — плюй на всех и заботься о себе сама, раз уж здесь нет никого, кто мог бы позаботиться о тебе. Если не хочешь есть у Серсеи — сейчас, после того, как ты позвонишь матери, мы поедем куда-нибудь в город, подальше от центра, найдем тихий ресторанчик и закажем тебе нормальной еды. Что касается Джоффри… тут я тебе не советчик, делай, как считаешь нужным. Но сейчас не средневековье, девочка, и никого не имеют права насильно выдать замуж. Пораскинь мозгами, подумай, и если тебе это выгодно — выходи за него. Если ты его не хочешь — никто не может силой затащить тебя к алтарю и заставить сказать «да».       Санса снова всхлипнула, вытирая рукой слезы. Теперь, после того, как Пес проговорил все это вслух, ей даже на мгновение показались глупыми собственные беды и страхи.       — Ну что, успокоилась? — он поднял руку к ее лицу и вытер пальцем мокрую дорожку на ее щеке.       Она кивнула в затаенной надежде, что он сейчас исполнит свое обещание… И верно, ее ожидания не обманулись — он пошарил в кармане и достал телефон. Совершенно простой, кнопочный.       — Номер матери помнишь?       Она кивнула и, колеблясь, взяла телефон из его руки.       — Не беспокойся, он «чистый». Я купил его для… личных звонков. Этот номер никто не знает и не отслеживает.       Санса слушала его вполуха и дрожащими пальцами уже набирала заветный номер… Каково же было ее разочарование, когда она услышала, что телефон абонента недоступен! Она сделала еще несколько попыток, но с тем же результатом.       — Телефон выключен, — потерянно сообщила Санса Псу.       — Еще чей-нибудь помнишь? Домашний? Брата? Подруг?       Затеплилась новая надежда — Санса припомнила номер Робба, поскольку он всего на три цифры отличался от материнского, и набрала его. Равнодушный голос автоответчика сообщил, что Робб сейчас тоже недоступен.       Домашнего телефона она не знала — никогда не звонила себе домой. С подругами было хуже — ни одного номера она не знала наизусть, звонила всегда по записям в телефонной книге. Только номер Джейни Пуль она припомнила с пятой попытки… И, замирая, слушала длинные гудки.       — Алло? — раздался на том конце знакомый настороженный голос.       — Джейни?! — воскликнула Санса. — Джейни, это ты?       — Санса? — в голосе подруги ей послышалась тревога.       — Да, это я! Джейни, ты знаешь, что с моей мамой? Я не могу ей дозвониться — телефон отключен… и у Робба тоже…       — Санса… извини, я не могу сейчас говорить, — забормотала Джейни в трубку, — я перезвоню тебе позже, хорошо? Пока.       Она отключилась, а Санса осталась сидеть в недоумении.       — Что? — спросил Пес.       — С ней что-то не так. Она не захотела говорить… Не ответила даже на простой вопрос.       — Да и хрен с ней. Не вешай нос, пташка, — подбодрил ее Пес, — мы попытаемся снова. А теперь поедем ужинать.       — Но что скажет на это Серсея?..       — Серсее об этом знать не обязательно. Пусть думает, что ты до сих пор голодаешь. Ты должна была освободиться сегодня только в семь, так что у нас еще уйма времени. Я знаю одно местечко… там готовят волшебный куриный бульон…       При мысли о курином бульоне рот Сансы наполнился слюной, оттесняя на дальний план тревожные мысли о странном поведении Джейни. Она действительно не могла припомнить, когда последний раз нормально ела.       — Спасибо, — искренне сказала она, глядя Псу в глаза, и прикоснулась к его руке.       Смотреть на него было вовсе не страшно. Как она вообще могла бояться его, когда он проявил к ней столько человеческой доброты? Да, шрам действительно сильно уродует его лицо, но разве это имеет какое-то значение для нее?       Пес ничего не ответил, только отвел хмурый взгляд и вышел из машины, чтобы пересесть за руль.       ххх       Они сидели за столиком в полумраке маленького, но уютного кафе, и Сандор украдкой наблюдал за тем, как деликатно, с аристократической аккуратностью Санса Старк доедала куриный бульон.       Истерические всхлипы уже прекратилась, но лицо все еще выглядело опухшим, хотя даже это не могло испортить ее трогательной естественной красоты. Грустные голубые глаза прятались за полуопущенными темным ресницами с едва заметным медным отливом; несколько шелковистых прядок непослушно выскользнули из растрепавшейся длинной косы, отброшенной за спину — глядя на эти медные волосы, Сандор все еще ощущал их мягкость кончиками своих загрубевших пальцев, а их тонкий сладковатый запах волновал его, как тогда, когда он держал ее в объятиях, успокаивая и непозволительно близко склоняя лицо к ее макушке.       Эта девушка казалась ему настоящим чудом, которое не могло случиться в реальной жизни, полной дерьма, крови, подлости, грязных политических игр и циничных убийств. Было что-то неправильное в том, что она сидела за столиком в одном из захудалых кафе этого погрязшего в мерзостях города и ела самый обыкновенный куриный бульон — отчаявшаяся, заплаканная и подавленная. Такие девушки должны жить в прекрасных дворцах со светлыми мраморными колоннами и паркетными залами, улыбаться и играть на белых роялях мелодии старинных рыцарских баллад, вдыхать запах свежесрезанных роз, подаренных воздыхателями, сраженными их красотой, и питаться спелой душистой клубникой, запивая ее нектаром райских цветов.       Сандор, чувствуя себя чуть ли не злодеем, посягнувшим на недозволенное, проследил взглядом линию длинной шеи, заканчивающейся трогательной ямкой между выступающими под кожей ключицами в неглубоком вырезе трикотажной кофточки, и судорожно вздохнул. Снова в сознании вспыхнули фантомные ощущения: ее хрупкая спина под его пальцами, вздрагивающая с каждым горестным всхлипом; ее до невозможности тонкая талия, которую хотелось обхватить обеими ладонями — он был уверен, что при этом его пальцы сомкнутся между собой, — настолько узкой она была; ее неровное дыхание, при каждом судорожном всхлипе обжигающее грудь огнем сквозь ткань его рубашки; тепло ее тела под мягким трикотажем светлой кофточки — он с замиранием сердца подумал, как было бы приятно прикоснуться к ее коже, не прикрытой никакими одеждами, ощутить ее бархатистую гладкость пальцами, а еще желаннее — губами…       Сандор поймал себя на том, что забыл выдохнуть, и с усилием вытолкнул воздух из переполненных легких. Выдох получился рваным и хриплым, и Санса бросила на него бесхитростный взгляд. Он хотел отвернуться, чтобы не смущать ее, но не смог, продолжая смотреть в манящую глубину этих ясных девичьих глаз, чувствуя, как медленно и неотвратимо тонет, сгорает, растворяется в их прозрачной кристальной голубизне… Ресницы Сансы дрогнули, но не спрятали от него изумительно-притягательных глаз, и в ее взгляде он не видел больше прежнего испуга — она смотрела на него открыто, доверчиво и просто.       Надо было срочно что-то сказать, чтобы разорвать эту опасную безмолвную связь между ними, и Сандор заставил себя произнести первое, что пришло в голову:       — Что, уже не страшно?       Вопрос прозвучал как-то слишком по-хамски, да еще и губы предательски дернулись, сложившись в кривую насмешливую ухмылку, которую он сам в себе ненавидел.       — Не страшно что? — не поняла Санса, хлопнув длинными ресницами.       — Смотреть на меня. Мое лицо больше не пугает вас?       Санса смутилась, ее щеки внезапно порозовели, и она на мгновение опустила глаза. Но тут же подняла снова:       — Нет. Ваше лицо — это точно не то, чего мне следует бояться.       Он хмыкнул, чтобы скрыть собственное волнение — сердце предательски забилось, а ладони вдруг вспотели, словно у подростка в пубертате. Эта юная девушка, едва вышедшая из безмятежного детства, действовала на него совершенно неправильно, и он никак не мог понять, что с ним творится всякий раз в ее присутствии.       Пока он усиленно подыскивал подходящий ответ, она вдруг сказала:       — Странно…       — Что? — насторожился Сандор.       — Я не могу избавиться от ощущения, что где-то уже вас видела. Но ведь этого не могло быть, верно? Если бы мы встречались, я бы вас запомнила…       — Ну еще бы, с моей-то рожей, — подтвердил Сандор, не сумев скрыть горечи.       Она смутилась, а он внезапно ощутил холодок, пробежавший по спине.       Неужели она смогла что-то рассмотреть в тот вечер, в такси, когда он пытался предупредить ее о покушении на отца? Тогда он был в капюшоне, лицом к ней не поворачивался и старался, как мог, изменить голос, поэтому не думал, что она сможет что-то увидеть и запомнить…, но все же такая вероятность оставалась, и это встревожило Сандора.       — Если вы не бывали в Дорне в последние несколько лет, вряд ли мы могли где-то встречаться, — уклончиво ответил Сандор, избегая упоминания о нынешнем годе, который он провел в Королевской Гавани.       — Нет, в Дорне я не бывала, — лицо Сансы вдруг приобрело мечтательное выражение. — Папа обещал однажды свозить нас всех на побережье Летнего моря… Но так и не сложилось. А теперь уже…       Сандор почувствовал, что разговор может перейти хрупкую грань, после которой опять начнутся слезы, и поспешил перебить ее:       — Я хотел спросить… Вы говорили о какой-то убитой леди, там, в машине, когда перечисляли мне свои неприятности. Кого вы имели в виду?       — Леди… — все-таки Санса опять опечалилась, — это моя собака. Папа подарил нам всем хаски, когда они были еще совсем крохотными щенками. Леди была… чудесной собакой. Она была такая добрая, веселая, воспитанная…       «Не сомневаюсь, при такой-то хозяйке», — почему-то подумал Сандор, мрачнея.       -…она никому ни разу не причинила зла. Не то что не укусила, но даже не облаяла… Она любила ласку и всегда виляла хвостом, когда кто-нибудь говорил ей доброе слово… Она все понимала…       Седьмое гребаное пекло! Ну кто тянул тебя за язык?! Вот, опять по нежным бархатистым щечкам покатились крупные слезы… Хренов недоумок, лишиться бы тебе гребаного языка…       -…они усыпили ее… — Санса тихонько всхлипнула и сглотнула слезы, — хотя она была ни в чем не виновата! Это Нимерия, собака моей сестры, напала на охранника, когда они сбежали… Укусила и поцарапала когтями… А они… они… я просила… я умоляла…, но они… ведь это была не Леди… она не такая…       Сандор не выдержал и положил руку на ее дрожащую кисть, легонько сжимая пальцы.       — Простите, леди Старк. Я вовсе не хотел, чтобы вы снова расстроились. Прошу вас, хотя бы на время забудьте о плохом. Сейчас нам придется ехать во дворец, и наверняка леди Серсея захочет снова говорить с вами. Вам нужно быть сильной…не показывайте ей, насколько вам плохо.       — Да, вы правы, — Санса решительно отерла слезы свободной рукой, даже не попытавшись высвободить другую руку из его ладони.       Напротив, она слегка сжала пальцы Сандора в ответ, словно в благодарность за понимание.       — Ваша сестра… Вам что-нибудь известно о ней? Ее не нашли?       — Не знаю… мне ничего не говорят. Телефона у нее нет, как и у меня, поэтому и связи между нами нет никакой.       — Жаль. Обещаю, если я что-нибудь узнаю о ней, сообщу вам.       — Спасибо… Я тоже хотела вас спросить… Можно?       — Конечно, — Семеро, все что угодно, лишь бы не плакала…       — Как вас зовут? Ваше настоящее имя? Ведь человека не могут звать Псом…       — Почему же? — он снова хмыкнул. — Это прозвище прилипло ко мне намертво, и я вовсе не против…       — Я не буду называть вас Псом, — решительно заявила Санса, упрямо вскинув подбородок, — прошу вас…       — Сандор, — ответил он послушно.       — Сандор, — повторила она, и в ее устах его имя прозвучало так проникновенно, что толпы мурашек галопом побежали по его напряженному телу.       Он поймал себя на мысли, что хочет сидеть здесь вечно, любоваться ею, слушать ее голос… Пусть говорит что угодно, пусть хоть зачитывает состав блюд из ресторанного меню, лишь бы говорила… Это было так волшебно — смотреть на нее, не таясь, и видеть ее ответный взгляд, манящий, дурманящий, из которого хотелось напиться, как из прохладного колодца, внезапно возникшего посреди знойной пустыни…       — Нам пора, — разрушая наваждение и спасая себя, скрежетнул зубами Сандор, — если мы опоздаем, придется отвечать на вопросы. Сделайте еще одну попытку дозвониться матери, и поедем.       Он оставил ее за столиком наедине с телефоном, а сам отошел к барной стойке, чтобы расплатиться за ужин, но больше для того, чтобы дать себе возможность успокоиться, выпустив ее из поля зрения. Эта девчонка слишком волновала его, а это граничило с безумием — какое он имеет право глазеть на нее и воображать, что гладит ее обнаженные руки? Хуже того — не только руки… Он безродный Пес, убийца, лишь чудом не ставший причиной смерти ее отца, ему следует держаться подальше от благородной девицы, и уж точно не разводить с ней задушевных разговоров… Слегка привел ее в чувство, выслушал, накормил — и довольно.       Довольно.       -…Очередное циничное убийство кандидата в президенты! — захлебывался эмоциями от попавшейся под руку сенсации журналист на экране. — Кхал Дрого, уверенно лидирующий в нынешней предвыборной кампании на пост президента, сегодня, во время публичного интервью был убит выстрелом в голову. Это уже третье за последний месяц громкое убийство видного политического деятеля, не считая покушения на Эддарда Старка, советника ныне покойного президента Баратеона. Представители Федеральной службы расследований пока отказываются от каких-либо комментариев, однако как нам сообщил источник, близкий к силовому ведомству, пожелавший остаться неизвестным, следствие располагает данными, что убийца — снайпер-профессионал. Да-а-а, нынче в Вестеросе президентская гонка становится небезопасной. Очевидно, кое-кому очень не хочется упустить шансы на успех, но кто же заказчик всех этих громких убийств?..       Расплатившись, Сандор украдкой взглянул на Сансу — он не хотел бы, чтобы она снова впала в ступор, услышав новость об очередном убийстве. Но, судя по огорченному выражению лица, она по-прежнему не могла дозвониться матери, задумчиво вертя в руках бесполезный телефон. Сандор подошел к столику, пытаясь встать так, чтобы закрыть собою экран телевизора, и она сразу же отдала ему телефон, молча покачав головой.       Они вышли из кафе — она впереди, он на полшага сзади. Открывая ей дверь, он будто бы случайно коснулся рукой ее плеча, склонившись к ее макушке, и снова вдохнул волшебный аромат — нежности, женственности, чистоты… Отгоняя морок, тряхнул головой — хорошо, что она ничего не заметила. Он открыл перед ней заднюю дверцу машины, но с удивлением услышал:       — Можно, я сяду впереди?       Растерявшись, он хотел было спросить, зачем, но промолчал. Не его это дело — указывать благородной леди. Надо помнить свое место,       — Как пожелаете, миледи.       — Зовите меня Санса. Пожалуйста.       — Хорошо, Санса.       Она села вперед, а у него еще была возможность сделать несколько глубоких вздохов, пока он обходил машину, чтобы сесть за руль — следовало успокоить сердцебиение и унять мелкую дрожь.       Ехали они молча. Сандор был сконцентрирован и всю дорогу сдерживал себя, чтобы не повернуть голову и не посмотреть на нее. Сам же он замечал боковым зрением, как она бросает на него взгляды. Ему было любопытно до чертиков, с каким выражением она на него смотрит — озадаченно?.. настороженно?.. благодарно?       Его правая половина лица была нормальной. Когда-то, еще в юности, он порою смотрел на себя в два зеркала — одно напротив другого, — и представлял, каким бы он был, если бы братец не наградил его этой кошмарной травмой, сломавшей ему всю жизнь. По молодости у него была мечта заработать денег на пластическую операцию, избавиться от собственного уродства или хотя бы сгладить его… И его желание попасть в Дорнийский легион отчасти было продиктовано именно этой мечтой, ведь бойцам самого элитного подразделения, коим легион считался по праву, платили нереально большие деньги.       Со временем мечта потеряла свою прелесть. Он видел, что девушек, встречавшихся на его пути, интересовала в первую очередь внешняя привлекательность его товарищей, даже если за ней ничего не стояло… Девушки куда охотней заводили отношения с красавчиками, а невзрачных на вид парней чаще всего обделяли вниманием — благо выбор мужчин в военных частях был весьма богатым. Сандора воспринимали больше как друга, и гораздо реже — как сексуальный объект, но никогда и никто не интересовался его внутренним миром, его желаниями, его стремлениями… Лицемерие, везде и во всем, было противно ему еще больше, чем собственная рожа. И тогда он сделал свое уродство в некотором роде вызовом миру. Пусть смотрят, пусть видят то, что хотят видеть. Пусть пугаются, избегают его, отводят глаза — таким образом отсекается фальшь, которую он ненавидел всей душой.       Но рядом с этой девушкой ему впервые за долгие годы захотелось быть нормальным. Таким, каким она видит его сейчас, глядя лишь на правую, здоровую сторону лица…       Жаль, что это невозможно. Да и что, собственно, изменилось бы? Он так и оставался бы всего лишь бездельником-телохранителем, таскающимся за своей подопечной как собачий хвост. А она… была и будет благородной леди, девушкой из высшего общества, летней пташкой, невесть как впорхнувшей в этот гадюшник…       К счастью, дорога была недолгой, и он вскоре избавился от необходимости гадать, о чем же думала Санса, глядя на него в машине.       В холле администратор сразу же доложил им, что леди Баратеон желает видеть леди Сансу немедленно, поэтому Сандор молча проводил девушку к кабинету хозяйки. На секунду остановившись перед закрытой дверью, Санса подняла на него глаза, словно пойманная в клетку птичка. Она искала поддержки — он прочитал это в ее взгляде. И легонько сжал ее предплечье чуть повыше запястья.       — Запомни, пташка, — прошептал он, опять скатываясь в недопустимую фамильярность, — что бы ты ни сделала, все можно исправить. Все… кроме смерти. Но иногда, чтобы выиграть войну, стоит поддаться и проиграть битву.