Between

Донхёк придирчиво поправляет на столе салфетки, затем, подумав, перевешивает стеклянный шарик с самой нижней ветки сосны на ту, что чуть повыше, потом внезапно срывается с места, чтобы причесаться в сотый раз за вечер (а волосы всё равно торчат в разные стороны). Джемин, обычно активный сверх всякой меры, сейчас сидит спокойно, изредка пытаясь украсть что-нибудь со стола и проверяя время. Уже десять минут десятого, а Минхён с Джено обещали прийти к девяти точно. — Пусть только попробует ещё раз сказать, что я постоянно опаздываю, — бормочет Донхёк. И тут же в дверь звонят. Донхёк, выждав несколько секунд, чтобы не показывать своё нетерпение, идёт открывать. Первым заходит Джено с сумкой-переноской в руках. У него такой таинственный вид, что Донхёк невольно проникается, и увидеть реакцию Джемина ему хочется тоже. — Джемин-а! — зовёт Джено. — Я знаю, что ещё не полночь, но мой подарок слишком нетерпеливый. Джемин заинтересованно выглядывает в коридор. Когда он видит сумку, его глаза расширяются, но тут же становятся грустными-грустными. — Это всё очень круто, конечно, Джено, но у меня аллергия и… — Просто посмотри. Джено открывает сумку и осторожно достаёт котёнка, который выглядит слегка напуганным, но на руки идёт, начиная осторожно осматриваться. Джемин выглядит так, будто готов завизжать, но в последний момент сдерживается и только выдыхает тихое: — Вау, Джено, я люблю тебя. Он всего лишь шутит, и это предельно ясно по тону и контексту, но Джено всё равно выглядит безумно счастливым. Джемин подходит к нему и нежно гладит котёнка. Тот смотрит настороженно, но не отстраняется, и у Джемина в глазах почти что слёзы счастья. Он даже шмыгает носом, предупреждая о возможном проявлении эмоциональности, и Джено тут же реагирует: — Ты чего? — Всё нормально, — Джемин запрокидывает голову назад, чтобы слёзы не вытекали. — Это от счастья, не от аллергии, Джено. Донхёк чувствует себя так, будто вмешался в нечто принадлежащее только этим двоим и наконец переводит взгляд на Минхёна. А Минхён определённо издевается. Он одет в чёрные брюки и синюю рубашку, комплект вроде бы предельно простой, пусть и дорогой, но Донхёк всё равно не может не подавиться воздухом, потому что он не выдерживает. — Любуешься? — хмыкает Минхён, и Донхёк вздрагивает, потому что так оно на самом деле и есть. — Ещё чего, — достоинство-то нельзя терять. — Я всё равно здесь самый красивый. — И не поспоришь, — Минхён улыбается, но его тон — предельно серьёзный. Донхёк близок к инфаркту.

***

— Может, Карамелька? Остальные трое синхронно качают головами в ответ. — Персик? То же самое. — Изюм? Смотрите, он тоже такой маленький и морщинистый… — Джемин, радость моя, поешь, — советует Донхёк, отпивая из своего бокала с шампанским. Далеко не первого, но пьяным он себя не чувствует — поразительно и подозрительно. — Может, перестанешь думать о еде. — Будет Изюмом! — решает Джемин и смотрит влюблёнными глазами на котёнка. На самого Джемина смотрит влюблёнными глазами Джено. Донхёк закатывает глаза и косится на Минхёна — нет, на его влюблённый взгляд ответного не последует. А жаль. Донхёк, подумав, выпивает ещё. Он обычно не пьёт, но сейчас, раз уж предоставилась такая возможность, то почему бы и нет? — Тебе не хватит? — спокойно, но твёрдо спрашивает Минхён, и Донхёк отвечает уверенным: — Нет, я же совсем чуть-чуть выпил, хён, чего придираешься? — и продолжает вливать в себя шампанское. До полуночи ещё треть часа, а праздник уже безнадёжно испорчен. Виной всему — Джено и немножечко Изюм, но на благоразумность первого Донхёк всё же рассчитывал, оказалось — зря, поэтому на Джено злиться можно, а на милашку Изюма, свернувшегося клубочком у Джемина на коленях, — нет. На милашек, как считает сейчас Донхёк, злиться должно быть запрещено законом. Они пробовали поесть, но Джемин не мог отойти от Изюма, а где Джемин — там и Джено. Они пробовали пойти к Донхёку в комнату и в который раз смотреть уже оскомину набившие фильмы, но Изюму больше приглянулся ковёр, Джемину и Джено, соответственно, тоже. Донхёку и Минхёну ничего не оставалось, кроме как перебраться туда же, первому — с шампанским, второму — с соком. — Они похожи на женатую парочку, у которой родился малыш, — заявляет Донхёк внезапно, потому что раз ему в голову пришла мысль, то надо её непременно озвучить. — Какой прелестный, у него глаза Джемина, честное слово. Минхён тихо смеётся, и Донхёк кладёт голову ему на плечо, чтобы в следующий раз этот смех почувствовать. Всё кажется лёгким и правильным, но только в пределах того пространства, где они вдвоём. Отделить бы как-нибудь эту молодую семью, и замечательно. Когда до полуночи остаётся буквально пара минут, хитрый Изюм просыпается и бежит на первый этаж, смешно перебирая тонкими лапами. Не стоит и говорить, что Минхён с Донхёком в ту же секунду остаются наедине. Донхёк чувствует, что тело не слушается, и считает это достаточным оправданием, чтобы переместить голову с Минхёнового плеча на колени, чтобы видеть его лицо. Ему спокойно, комфортно и хочется говорить обо всякой ерунде. — Ты красивый, — Донхёк тянется рукой к щеке Минхёна и проводит по ней пальцами. Кожа мягкая-мягкая, такую бы трогать и трогать, тем более что Минхён не противится. — И очень умный. И такой… Уютный, понимаешь? — Я понимаю, что ты пьян, Донхёк. — И занудный. Какой же ты всё-таки занудный. — С Рождеством, — внезапно говорит Минхён и щёлкает Донхёка по носу. Уже, видимо, полночь. — Твой подарок под ёлкой, откроешь утром. — Подарок? — бестолково переспрашивает Донхёк. — А, точно. Подожди здесь. Он с заметным трудом поднимается и идёт к шкафу, где на полке, под слоем рубашек, спрятана упакованная в зелёную бумагу книга, та самая, за которую Минхён, по словам Джено, готов был душу продать. Донхёк собирается было достать её и торжественно вручить, но Минхён внезапно встаёт и подходит к нему, разворачивая к себе лицом и вынуждая тем самым оставить подарок на месте. — Твоих рук дело? — спрашивает Минхён, кивая куда-то вверх. Донхёк запрокидывает голову назад и видит, как мерно покачивается что-то, подвешенное под потолком. Омела. — Джемин… — вздыхает Донхёк. — Он же хотел, чтоб всё как в фильмах. Не знаю, на чей поцелуй он рассчитывал, но… — …, но под омелой оказались именно мы с тобой. Донхёк молчит некоторое время, соображая, что ему делать. Мозг, действительно немного пьяный, работать отказывается, выдавать нормальные идеи — тоже, зато сердце внезапно оживает и готовится своим бешеным воплем: «Поцелуй его!» заглушить голос разума, который сейчас, безусловно, не помешал бы. Всё, что Донхёк понимает — сейчас рождественская ночь, и пусть он не особо верит в её чудеса, можно допустить, что они всё же существуют, они с Минхёном стоят под любезно предоставленной Джемином омелой, Минхён такой крышесносно красивый и притягательный, что поцеловать его, даже не будь этой дурацкой традиции, очень хочется. И он всё ещё не отстраняется. Донхёку, видимо, придаёт смелости алкоголь. А может — отчаяние. Или, что вероятнее всего, и то, и другое. Он утыкается в чужие губы почти наугад, закрыв глаза, но всё же попадает, и это кажется ещё одной неслучайной случайностью. Дальше уже Минхён перехватывает у случая право управлять ситуацией, а у Донхёка — инициативу, целуя уже более осознанно и притягивая к себе ближе. Последняя разумная мысль, которую может сгенерировать Донхёков мозг: «Это гораздо круче, чем я думал», а дальше на мысли и времени не остаётся. Руки Минхёна — у него на спине, но тепло от объятий согревает Донхёка всего, полностью. Он наконец-то выбирается из грозившего поглотить его бушующего океана. Их поцелуй нельзя назвать страстным или несдержанным, он скорее медленный, тягучий и осторожный. Будто они не потеряли терпение, а просто перешли на следующую ступень отношений, вполне осознанно и по обоюдному согласию, хотя до осознанности обоим слишком далеко. Донхёк на этой следующей ступени заново изучает Минхёна, вплетая пальцы ему в волосы, пробуя на вкус его губы и разделяя на двоих одно дыхание, Минхён точно так же изучает его, и Донхёк чувствует себя безгранично счастливым. Ему не нужна безрассудная яркая влюблённость, ему нужны чувства, к которым он смог прийти спустя время, основанные на понимании того, что этот человек — действительно твой. Ему нужно перестать врать самому себе и признать уже наконец, что Минхёна он любит, и это чувство — самое прекрасное, что с ним когда-либо случалось. Ему нужен Минхён. Здесь и сейчас. — Донхёк, ты не знаешь, где… О нет. Джемин появляется на пороге комнаты неожиданно. Донхёк буквально отшатывается от Минхёна, и жгучее чувство вины разливается по всему телу, стоит только посмотреть на ошарашенное лицо Джемина. — Только не говори, что ты сейчас изменил Джено. Донхёк хочет сказать, что этот поцелуй был чем угодно, но не изменой, но почему-то молчит. — Донхёк, ты… Ты же всегда говорил, что любишь его, и мне пришлось отступить, пришлось сдерживаться, но ты просто предал это всё и… Джемин не договаривает. Он резко разворачивается и сбегает вниз по лестнице, громко топая. Донхёк может поклясться, что видел у него в глазах слёзы. На этот раз — уже точно не счастья. — Донхёк? — зовёт Минхён осторожно. — Я… — Донхёк осекается. Его ломает от взгляда Минхёна, в котором надежды больше, чем когда-либо. Он не знает, что сказать, поэтому выбирает самое глупое, что мог: — …не готов сейчас об этом говорить. Дай мне немного времени. Он спускается вслед за Джемином, практически бежит и чуть не падает несколько раз, но за тем уже громко хлопает входная дверь. — Что случилось? — рядом неожиданно появляется Джено. — Он просто взял Изюма и ушёл, и… — Он думает, что я тебе изменил, — отвечает Донхёк. — И теперь, кажется, меня ненавидит. — Вот чёрт, — ругается Джено. — Надо было рассказать сразу. Сиди здесь, я с ним поговорю. На этот раз уходит Джено. Донхёк стоит словно в прострации, а когда возвращается в реальный мир, то видит Минхёна, который застёгивает пальто и смотрит всё с той же надеждой. Донхёк качает головой. Потом. Минхён уходит. Для Донхёка это, вне всяких сомнений, самое худшее Рождество за всю жизнь.