Полюбить самого себя — это начало романа, длящегося всю жизнь. Оскар Уайльд
Шарль рассматривал рисунок на предплечье с каким-то странным выражением. Выражение это не нравилось Этелберту де`Шамэ от слова совсем. Это был почти восторг, почти нежность, почти… влюблённость. Изображение было абстрактным, но с явно растительными мотивами, чем-то очень напоминающее наброски модернистов. У Дарсии совершенно другой, с геометрическими мотивами и орнаментами, но Шарль находил его очень красивым, а главное — подходящим супругу. Пока вязь ильвэ была бледной и сероватой, «устояться» она должна была лишь спустя шесть лет после заключения союза, а прошло только два… Впрочем, Шарлю чудились в сером проблески золотых искр, и этот факт его смутно радовал. Это же заставляло его друга беспокоиться. Этелберту хотелось бить в колокол и кричать: «Караул!», но Шарль будет первым же, кто этого не поймёт. Управляющий семейным банком де`Шамэ бывал в гостях у своего друга нечасто. Эт недолюбливал заседателя парламента. Дарсии также не нравился друг супруга, недвусмысленно демонстрировавший, что за «дорогого Шарло» он готов рвать глотки и неважно кому. Мужчины, прекрасно чувствующие взаимную неприязнь, соблюдали вражеский нейтралитет, и потому Этелберт всё больше зазывал друга за пределы его нового дома. — Шарло, может, ты оторвешься, наконец, от созерцания своей конечности? — Может быть, — граф лукаво улыбнулся и стал расправлять закатанный рукав, пряча рисунок ильвэ. — Я думал, будет многим хуже, а он довольно красивый. — Очень похоже на твою первоначальную оценку супруга. — К нему это тоже применимо. Ещё одна очаровательная улыбка бесёнка. Тревога в душе русого инарэ от этой новой улыбки возросла десятикратно. Говорят, дружбу проверяют трудности. Управляющий мог согласиться с этим утверждением лишь частично. Дружба инарэ проверяется временем, впрочем, с учётом продолжительности жизни, то, наверное, абсолютно все чувства уместно внести в эту категорию. Эта же дружба жила уже долго, и ни у одного из мужчин не было повода сомневаться в её истинности. Тем сильнее тяготила Этелбетра неприятная, но неизбежная роль. Серо-зелёные глаза вгляделись в карие. — Ты его любишь? Шарль удивляется, хмурится и вновь улыбается. С прежней сердечностью, но инарэ видит, как напрягаются плечи и спина друга. — Ты не находишь свой вопрос несколько… компрометирующим, что ли? Моя личная жизнь — это такие мелочи и глупости на фоне изменений в обществе. Я слышал, твой отец расквитался с кем-то из конкурентов. Этелберт прикрывает глаза и сдаётся на волю победителя. Ну зачем он переводит тему, почему не слушает… Инарэ помнит друга ещё совсем юным. В старшей школе прозвище шэрэ прилипло к наследнику де`Кавени намертво, что было не удивительно. Черные кудри Шарля, а кроме того, невероятное упрямство и твердолобость действительно роднили его с баранами. Недостатками эти качества Этелберт никогда не считал. Упорство друга его всегда искренне восхищало, особенно упорство в тех вещах, где он был не очень хорош. Вдобавок к этому прилагался лёгкий и весёлый характер. Что бы там ни говорил сам о себе Шарль, а нрава он был доброго. Живой и вспыльчивый, он быстро отходил, редко мог подолгу злиться и был сострадательнее многих своих погодок. Он никогда не бывал в компании задир и главных школьных грубиянов, что не мешало ему много драться и даже, напротив, несколько в этом способствовало. Наивное детское «Добро должно быть с кулаками» со временем трансформировалось в «Добро должно быть изворотливым и твориться исподтишка, чтобы Зло его не уличило», хотя суть его от этого мало изменилась. Шарль де`Кавени так и остался борцом: умеренным, здравомыслящим, почти смирившимся с тем, что в одиночку мир не перебороть, хотя порой всё же порывался что-то натворить, и обычно это заканчивалось тем, что он выкидывал коленца, а ему и ближайшему окружению за это попадало. Этелберт от этого любил друга только сильнее. Всегда было парадоксально, как добродетельные черты Шарля выходили ему боком, но факт оставался фактом. Конечно, такому непоседливому сначала юноше, потом мужчине нужно было верное дружеское плечо. Управляющий его подставлял и нёс по жизни титул верного друга с той гордостью, с какой оруженосец несёт штандарт своего господина. Они хорошо дополняли друг друга. Романтизм и возвышенность одного нужно было периодически остужать приземлённостью другого. Любовь к искусству мирно соседствовала с любовью к науке, и оба были довольны и горды друг дружкой. Но обязанность быть другом не всегда приятна. За неё приходится платить и обидой, и ссорами, и драками, и даже обвинениями и отречениями от всех прошлых лет. Этелберт надеялся, что сейчас до этого не дойдёт. Уходя, он мягко придержал друга за локоть и заглянул в глаза. — Шарло, ты, конечно, можешь на меня обидеться, но только ты выбрал неподходящий объект для своего чувства. Много раз за два года он пошёл тебе на уступки? А ты ему? Где твои духи? Где выходы в свет и литературные вечера? Шарль высвобождает локоть плавно, глаз не отводит и голоса не повышает, но уж лучше бы накричал. — Эт, дорогой мой, это немного тебя не касается. Я даю тебе советы по поводу Марлен? Нет. Вот и ты меня, пожалуйста, не тревожь своими домыслами, хорошо? Всего доброго, где-то через месяц свидимся. Управляющий уходит. Уже на улице бросает на особняк отчаянный и злой взгляд. Если бы мог, вытащил бы друга из этой норы, как такса лисицу за хвост, только вот как объяснить лисице, что это вовсе не её родная нора, а просто хорошо замаскированная клетка?..***
Шарль, лежа на кровати, лениво потянулся. Дарсия, лежащий рядом, щурясь, по-хозяйски прошёлся рукой по белому боку супруга и задержал руку на его бедре чуть пониже выступающей тазовой косточки. После сдвинул ладонь ещё дальше к паху, самыми кончиками пальцев касаясь жестких черных волосков, словно завитых колечками. Шарль ударил по бесцеремонным пальцам несильно, но чувствительно и предостерегающе. Синие глаза лишь насмешливо сверкнули. Руку Дарсия убирать и не подумал, но всё же сдвинул выше на выступ косточки. — Шэрэ. — Что? Шарль чуть вспыхнул и даже изогнулся, отстраняясь. — Кажется, так зовут чёрных овец. — По-твоему это комплимент? — Прости, я не хотел тебя обидеть. Но твои кудри… — Да, я понял. Чёрная овечья шкура. Хорошо, что не стригут. Музыкальные пальцы скользнули в чёрные волны рассыпанных по подушке волос. Дарсия подсунул руку мужу почти под затылок, сжал кулак и несильно потянул. — Нет, состригать такое кощунственно. Почти чёрный шёлк. Разжав кулак, Дарсия убрал руку и приподнялся на кровати. С сожалением оглядел супруга и встал окончательно. — Ты помнишь, куда мы сегодня поедем? — К вашему Главе? Помню. Но не понимаю зачем. — Всё за тем же. Продемонстрировать богатство, семейность и состоятельность. — Маан, какой бред… Дарсия неожиданно рассмеялся. Шарль, который уже сел, с удивлением посмотрел на мужа. Тот, отсмеявшись, уселся рядом и потянулся к чужой шее. Граф покорно откинул голову, открывая доступ к вене. Заседатель парламента почти каждое утро начинал с глотка крови. Свою отдавал редко и крайне неохотно. Шарль же шёл на уступки. Действительно во многом. За два года он свыкся с навязанной ролью и как мог пытался что-то из неё выгадать. Не мытьём, так катанием, не катанием, так упорством, как капля за каплей пробивает камень. Инарэ никуда не спешил. Он неспешно разбирал дела своих земель, старался лишний раз не нервировать супруга, и тот ожидаемо смягчился. Да, характер у него всё такой же скверный, но всё же Дарсия не был лишён и достоинств. На них и нужно опираться и давить. Не сильно, но постоянно. За укусом следует лёгкий поцелуй в шею, а после в плечо. — Риидэ тебе вроде бы нравился. — Твой наставник Амори — да. Его дом, а главное большинство гостей — нет. — Тогда можешь не беспокоиться. Это частный визит. Нас пригласили на юбилей, а такие вещи риидэ всегда отмечает узким кругом. — А как я в «узкий круг» вхожу? — Ты же мой муж. Этого достаточно. К тому же твоё общество риидэ любит. Ладно, одевайся. До поезда осталось не так много времени.***
Амори де`Дюмма встречать во двор не вышел, слишком занят был развлечением других гостей. Супруги же чуть опоздали из-за задержки паровоза и потому попытались влиться в коллектив как можно незаметнее. Совсем не заметно, конечно, не вышло, хотя бы потому, что юбиляр насмешливо сверкнул глазами. Дарсия сделал какой-то извиняющийся жест и даже приложил руку к сердцу, Шарль же просто обратился на гулкой речи. «Дорогой мальчик, если ты хотел появиться незаметно, то подсолнух в петлице не лучший способ не привлекать внимание». «Инэ, в тот день, когда я появлюсь в обществе без какой-нибудь экстравагантности, на меня обратят больше внимания. И вообще, если что, у меня есть душераздирающая байка для ваших гостей, как мы с вашим учеником бродили по полям в поисках цветка, который меня устроит. Полчища врагов, политический заговор, бои, погони, благодарность от Князя идут бесплатным бонусом». Юбиляр фыркнул. Глава синей партии почти не появлялся на публике и даже в парламенте. Последние годы он сильно болел, и, хотя был ещё не очень стар, недуг подтачивал его силы. Руки его постоянно были в перчатках. Тоже эксцентричность некого рода, на деле же разумное предостережение. Почти разлагающаяся плоть — сомнительной красоты зрелище. Множественные язвы были не только на кистях рук. Судя по высоте ворота, они добрались уже до шеи, а значит, преемника Глава назначит очень скоро. В избранном обществе званого ужина было комфортно. Вечер проходил уютно и даже весело. К Шарлю относились, в общем-то, доброжелательно. Он слегка сцепился с инарэ, занимавшим пост советника министра печати, но довольно дружелюбно сводил конфликт на нет, пока не вмешался Дарсия. Дипломатичность к достоинствам заседателя парламента не относилась никогда. Шарлю пришлось успокаивать уже мужа. В итоге из одной неприятности он вышел с блеском, но с головой ухнул в другую. Супруги ругались посредством гулкой речи, но так сверкали глазами, что казалось, воздух между ними искрит. Ситуация чуть забылась, когда ночь перевалилась на другой бок и гости стали расходиться по спальням. Правда, Дарсия никуда не спешил и переглядывался с юбиляром. Когда откланялись последние гости, он мягко поднялся. «Пойдём». «Куда?» «А не всё ли тебе равно? Риидэ зовёт, пойдём». Шарль решил лишний раз не нарываться. Да, орать друг на друга они умеют просто чудесно, но надо же с этим что-то делать. Так недалеко и в оперные певцы податься — такими темпами он начнёт не просто высокие ноты брать, но и вещать на них довольно продолжительно. Еще чего доброго, освоит ультразвук, и истинное обличье станет ни к чему — и так будет общаться, как летучая мышь. — Шарло, ты не сильно устал? — хозяин дома был куда предупредительнее своего ученика. — Ты как-то сонно выглядишь. — Не беспокойтесь, инэ. А куда мы идём? — Мы едем. Совершим небольшую прогулку на один из моих заводов. Тут недалеко. Ты же не против посмотреть, как делают «Золотые кущи»? Шарль уважительно присвистнул. Самая дорогая кровь, смешанная с вином. Производство каждой бутылки — процесс кропотливый и долгий. Вот только… Граф бросил на мужа задумчивый взгляд. На экскурсию их везут тайком. Видно, Глава таки выбрал преемника и даже отрежет ему кусок от своего пирога. Завод в подарок. Недурно. Точно не «Кущи», но у Амори де`Дюмма много винодельческих заводов, и даже самый «худший» из них — «Осколки звёзд» — заветная мечта и предмет зависти очень и очень многих. — Шарло, вот какую кровь ты предпочитаешь? — Я не привередлив. Пью, что дают. — Четвёртую, — Дарсия поймал злой взгляд супруга и продолжил. — Резус значения не имеет, но лучше всего кто-то в пределах двадцати-тридцати лет. — Ты настоящий эстет и гурман, мальчик, это прекрасно, говорит о хорошем вкусе. «Зачем?! Тебе делать нечего?» «Уймись. Тебе хотят сделать приятное». «Не надо мне приятного. И бутылки, за которую можно выручить небольшой виноградник в долинах жаркой Иссаи, тоже». «Ну, конечно. Раньше ты себе такое позволить не мог. Да и сейчас не за свои деньги». Ненависть душила Шарля напополам с обидой. Он вон из кожи лезет в попытке угодить мужу, понравиться, а получает раз за разом удар под дых. Поездка в ограниченном пространстве экипажа становилась почти невыносимой. На самом заводе стало куда привольнее и интереснее. Юбиляр со смехом и умилением наблюдал за супругом своего ученика, который только что в ладоши не хлопал от восторга. Несмотря на поздний час, отдыхать на заводе и не думали. Тут работали в несколько смен, а процесс создания бутылки нельзя было прерывать, пока та не приобретала окончательный вид. Стеклодувы и маги работали в четыре руки: маленькие золотые искры огненной магии осторожно помещали внутрь стекла, ровняли его поверхность, и так слоями от донышка до горла. Это и позволяло хранить бутылки с кровью, как и должно, в холоде, а после доставать, легонько растирать, получать горячий напиток. Трение о стекло пробуждало магию, и та делала кровь чётко заданной температуры. Пироманов же среди инарэ не так много, огненная стихия плохо уживалась в крови ночного народа, а уж уговорить таких магов работать на заводе… — Инэ, сколько пиров у вас служит? — Трое. Ещё одна причина дороговизны каждой бутылки. К слову, Шарло, средний сын нашего дорогого князя тоже любит четвёртую группу. — Ему позволительно. А мне всё равно. «Да помолчи же ты!» Шарль почти выщерился, глядя в гневные синие омуты. Сдержал себя, но верхняя губа у него так и дрожала. «У меня для тебя тот же совет. Помолчи, Сия, иначе я гарантирую тебе — мы подерёмся». Следующий зал такого восторга уже не вызывал, хотя Шарль втягивал воздух, пропитанный спиртными парами, с одобрением. Много элитного красного вина, хотя изыски в виде шампанского, сухого, белого, коньяка или кальвадоса также были. — Осталась только святая святых — заборный цех. Только не кидайтесь на витрину, господа. В цех и впрямь не пустили, но гостей провели по стеклянному коридору, позволявшему видеть происходящее. Внутри, на помосте, стоял человек. Шарля сначала смутила его странная поза и то, сколько трубочек с иглами вводили ему в вены. — Инэ, зачем это? — Смотри, мальчик. Я думаю, ты и сам прекрасно всё поймёшь. Потом отдам тебе сердце, таким нечасто приходится лакомиться. Шарль не понял и не успел спросить, при чём тут сердце и зачем его отдавать. Человек на помосте дёрнулся, а стоящий рядом инарэ стремительно вогнал ему стилет в шею. Под углом, явно пробив артерию, и так же с другой стороны. Подержал, пока кожа под рукоятями двух кинжалов потемнеет от внутреннего кровоизлияния, потом быстро их извлёк, заменив стальные зубы на толстые длинные трубки. Связанная по рукам и ногам жертва уже почти не билась. Трубочки, которые шли от его тела к резервуарам, почернели. — Так происходит забор крови, — лекторский тон старшего инарэ во время происходящего казался неуместным. — Сейчас она поступает в специальную камеру, где её избавят почти от всей воды. Поэтому в бутылке она будет густой с очень насыщенным вкусом. Её отсортируют, и на смешивание со спиртным попадёт только обогащенная кислородом, которая пошла на первый круг. Та, что останется, будет задействована в марках попроще. Как только откачают должное количество, вскроют грудную клетку. Из сердца и печени кровь отжать сложнее всего, трубки и насосы туда не добираются. Но сегодня это и не нужно. Ещё горячее сердце — редкостный деликатес. Шарло? Мальчик, ты как-то нездорово выглядишь. Нездорово?! Шарль уже был готов сам умереть, прям тут. Вот Дарсия обрадуется, все земли перейдут ему и мужа можно будет прям тут же пустить на бутылочку крови. — Инэ, я выйду на улицу, хорошо? Мне как-то дышать трудно… — А… Кажется, я понял. Конечно, иди, Шарло. Моей дорогой Бэлле тут тоже иногда было плохо. Всё же чрезмерная чувствительность — не всегда хорошо. Но что взять с творческих натур… Что там ещё говорили мужчины, Шарль уже не слушал и слышать не хотел. Его шатало, почти выворачивало. Хуже всего было от того, с каким интересом и восторгом наблюдали его спутники. Дарсия почти лучился, граф физически ощущал его глубокое удовлетворение, словно бы это норма и вполне естественно убивать кого-то ради бутылки вина, пусть самого элитного и дорогого. На улице он упал бы, не перегнись через плетень. Свежий ночной воздух обострял чувства, а Шарль не хотел их обострять, ему уже дурно было от запаха свежей крови. — Инэ? Шарль обернулся на смутно знакомый голос. Мальчик, стоящий в тени, отшатнулся. Шарль с досадой подумал, что наверняка было от чего. Глаза-то, скорее всего, горят алым. — Тсс. Не бойся. Тим, кажется? Что ты тут делаешь, ты же домой собирался? Мальчика спустя столько лет узнать было непросто, хорошо, что вообще припомнил. Тот отсоединился от стены. В лунном свете блеснула цепочка, пристёгнутая к браслету на руке. — Мама умерла, инэ. Пришлось искать работу. — Ну, теперь ты хотя бы не напоминаешь ходячий скелет. — Лучше бы напоминал! Тут не лучше, чем на ферме. Откармливают, смотрят за тем, чтобы был здоров, но заставляют работать, и ещё это! Юноша дернул рукой так, что цепь загремела. — А сейчас ты как тут оказался? Вас что же, заставляют работать и по ночам? Тим как-то странно подёрнул уголком губ. — Бывает. Но тогда дают отоспаться днём. Нет, сейчас я тут не для работы. Граф ещё раз окинул мальчика взглядом. — Мастерам на закуску, чтобы за ночь не оголодали? Юношу так передёрнуло, что ответа не потребовалось. Ну ещё бы. Мастеров, конечно же, нужно подкармливать, но незачем тратиться на содержание доноров, когда есть служки. Теперь мальчик наверняка идёт отсыпаться с «ночного дежурства». А цепочка волочится по земле, хитроумно встроенная в узкий желоб, проделанный в земле. Вроде и ходи везде где хочешь, вроде и не уйдёшь дальше цепи. Шарль неспешно подошёл и отогнул браслет. Человек посмотрел на упавший кусок металла с открытым ртом. — Уходи отсюда. Но не сейчас. Где-то час спустя. — Инэ! — мальчик ухватил инарэ за руку, заглядывая в глаза. — Я прошу вас, тут ещё и Мари… Шарль тяжело вздохнул, пряча глаза. Впрочем, хуже быть уже не могло. — Где сторожка надзирателей? — За вторым цехом. Там много домиков, этот самый высокий. — Стой тут. — Инэ… Шарль не любил оборачиваться. Когда тело рассыпалось на стайку летучих мышей, это, во-первых, было больно, во-вторых, некомфортно. Мыши норовили разлететься и заверещать, а удерживать их коллективным бессознательным было непросто. Одна мышь отделилась и устремилась внутрь завода через крохотное окошко под самой крышей. Остальные полетели к сторожке. Добрая сотня цепких лапок ухватилась за карниз, и мыши повисли вниз головами. Потом они спикировали вниз, сплетаясь воедино. Осталось всего трое, они и полезли внутрь. Видели они не очень хорошо, но зато с разных ракурсов. Связок ключей было около двадцати, но на заводах стража была, как и везде, — ленивая. Ключи и кандалы у разного рода заключённых были из одного металла. У служек — самые дешёвые. Мыши забирали связки, передавали инарэ и вновь спускались и забирали ещё. Всего пришлось перетащить пять. Стражи были тут же. От них разило кровью и спиртным. Шарль со злорадством подумал, что за надзирателями на подобного рода заводах нужно следить ещё качественнее, чем за всеми остальными. Мышь на заводе наблюдала за оставленными инарэ. Те неспешно шли назад, к экипажу и к Шарлю, которого там не было. Граф спешно бросился назад, вновь рассыпавшись на фрагменты из сотни маленьких живых тел. К чести Тима, он не заорал, когда стая мышей, ухнув с неба, побила его крыльями по всем частям тела. — Вот тебе связки. Будете бежать — бегите осторожно. Никаких полей и лесов! Вам нужны города, уходите с местности без людей как можно скорее. — Инэ, а к вам… — У меня разорённые земли, и после того, что я увидел сегодня, сомневаюсь, что там людям хорошо живётся. — Но вы же добрый… Летучая мышь с пике ударила инарэ в грудь, входя под ткань так просто и естественно, словно бы залетела в грот пещеры. Шарль с тревогой посмотрел на вход. — Живо отсюда. Бегом! Тим умчался. Шарль провёл рукой по волосам и глубоко вздохнул, успокаивая сердце. Инарэ любезно обеспокоились его самочувствием и сели в экипаж. Они оживлённо что-то обсуждали, но Шарль привалился к плечу супруга и закрыл глаза. Слишком много пришлось пережить за короткий отрезок времени. Горячее крыло укрыло его как одеялом. «Прости. Я, кажется, совершенно напрасно на тебя накричал». «Ничего. Ты теперь преемник?» «Вроде бы да». Шарль слышал в голосе супруга ликование. Ну и хорошо. Хоть кому-то сегодня повезло. Экипаж мягко остановился во дворе. Гости и хозяин разошлись. Уже у двери спальни супругов нагнал кто-то из слуг. — Инэ Дарсия, хозяин просит вас к себе. Мужчины переглянулись. «Ложись без меня. Не думаю, что это надолго». Шарль так не думал. Что-то недвусмысленно подсказывало — доигрался. Он принял ванну, но заснуть так и не смог. Первые три часа сидения на кровати были особенно нестерпимы. Уже близилось утро, звёзды стали на порядок ярче. Наступал самый тёмный час. Смутная тревога в душе уже почти переросла в панику. Но даже это не помогло. Обострённые нервы не среагировали должным образом, когда дверь распахнулась, а скулу обожгло болью. Дарсия, не скупясь, отвесил мужу не пощечину, а полноценный удар кулаком. Граф, свалившийся на пол, отчасти от неожиданности, отчасти влекомый инерцией, посмотрел на взбешённого лорда снизу вверх. — Какого… — Это я должен у тебя спрашивать! Дарсия поднял мужа, ухватившись за грудки халата. Он почти шипел. — Твоя дурость почти стоила мне не только места, но и доброго отношения! Вот скажи, радость моя, ты всю жизнь был таким идиотом, или это замужество на тебя так действует? — Прекрати орать и объясни нормально! — Что тебе объяснить? Может, ты мне объяснишь, что твой подсолнух делает у сторожки, внутри которой три трупа инарэ? Шарль побелел и несколько обмяк. — Я никого не убивал… — Твои обожаемые люди постарались. Жалко ему стало! Жалко! Это твоя собственность?! Какого дьявола ты вообще туда сунулся?! Не твоего ума дело, как риидэ ведёт своё производство. — И это его оправдывает? Это позволяет ему быть чудовищем? — Посмотрите, какой моралист! — Дарсия встряхнул супруга так, что будь он яблоней, с него облетели бы и плоды, и листья, и часть веток. — А сам ты кровь пил не далее, как вчера вечером, в этом же доме! — Если бы я знал, какой ценой она добывается, в этом доме и ноги моей не было бы. Следующий удар пришёлся уже на другую скулу, только теперь инарэ полетел не на пол, а на кровать. Шарль не успел даже вдохнуть, когда стальные пальцы сжали горло. Граф посмотрел в синие глаза и только теперь по-настоящему испугался. От зрачка к кромке по радужке расползалось тёмно-бордовое марево. Вот теперь Дарсия был в бешенстве, в самой его неконтролируемой стадии. Шарль захрипел. — Отпусти… ты меня задушишь… — Ах, ты не появился бы в этом доме… — инарэ не слушал и, наверное, плохо видел, глаза ему застилала пелена чистейшей ярости. — Ты же у нас такой чистенький. Прям образец для подражания, и всё равно, что в твоих землях люди мрут как мухи, потому что у кого-то не хватало мозгов грамотно ими управлять. И не важно, что кто-то чуть по миру не пошёл в одной рубашке. Меня риидэ из такой грязи вытянул, какая тебе и не снилась. А ты имеешь возможность жить как жил только благодаря мне. — Ты меня за… задушишь… Шарль инстинктивно выпустил ногти и попытался упереться ногой мужу в живот. Ногти уже впились обезумевшему инарэ в предплечье, но тот словно не заметил дорожек крови и боли. Пальцы лишь сильнее сдавливали чужое горло. Убить инарэ ещё суметь нужно, но, если он свернет шею, вернуть её на место не получится. — А теперь скажи мне, что ты этого не хотел. Тебе дорога была в учителя, да в койку покровителя побогаче. А раз так, раздвигай ноги, сокровище моё, и отрабатывай вложенные в тебя средства. Шарль извернулся и взбрыкнул. Хватка на горле ослабла, он судорожно глотнул воздуха, получил удар в живот и выдохнул с таким трудом завоёванный кислород. Граф никогда не считал себя слабым в физическом плане, но рука, вновь сдавившая шею, была куда сильнее. Как и чужое тело, почти выдавившее остатки кислорода. Из глаз потекли слёзы. Дышать получалось через раз. Он бы кричал, да только не мог. Руки заломили и почти выкрутили. Чтобы абстрагироваться от происходящего, пришлось уйти в боль. Это было не трудно, боли было хоть отбавляй. Когда солнце выглянуло из-за горизонта, Шарль наконец смог проораться. Дарсия неудачно оперся на его левое плечо, и кость, не выдержав еще и веса инарэ, сломалась. Утро начиналось потрясающе.***
Тяжёлый запах крови бил в нос, но не пробуждал жажды. Шарлю от него хотелось вырвать, да только нечем. Он стоял в отдалении от супруга и Главы, которые оживлённо обсуждали вчерашнюю бойню. Всего сбежало два десятка служек. Да, они убили стражей, двух пьяных и одного сменщика, но и ушли недалеко. Теперь двадцать изломанных тел беспорядочно раскинулись среди виноградников. Завязи были частично повреждены, инарэ в истинной форме не очень-то церемонились. Мальчика и девочку среди тел Шарль не искал даже глазами. Ему и без того было тошно. — …Конечно напишут в газетах! В назидание остальным. — …Неблагодарные ничтожества! О них заботятся, а они… — Инэ, мне так жаль… — Что ты. Эти паразиты часто норовят сбежать. Это мне жаль. Ты приехал ко мне в гости с супругом, а тут такое. Последние две фразы Шарль опознал без труда. Никакого отклика они в нём не вызвали. Он прощался со всеми на автомате. Хорошо быть аристократом. Маску вежливости вкручивают в лицо так умело, что она не падает, даже если внутри ад. Или ледяная пустыня. А впрочем, всё равно… Шарль чуть приходит в себя, только когда Дарсия убирает у него с лица вуалетку, а потом и шляпу. Паровоз мчится быстро, но очень ровно, гул колёс в полупустом купе первого класса почти не слышен. — Шарло… Шарль вздрагивает всем телом, «отмирает» и отстраняется от руки, нежно касающейся скулы. Синяков на лице нет, они сошли меньше чем за полчаса. Плечо побаливает, но кость тоже быстро срастётся, где-то за неделю. Перелом закрытый, с таким организм и сам прекрасно справится. — Шарль… Я не хотел. Правда. И подсолнух я заметил первым, больше его не видели, и никаких подозрений на твой счёт… — Мне всё равно. — Шарло… Карие глаза неожиданно наливаются огнём, они смотрят в раскаивающиеся синие без капли прощения. — Не зови меня так. Никогда. Я устал и хочу поспать, прежде чем мы вернёмся в столицу. Шарль отворачивается к окну и закрывает глаза. Дарсия его больше не трогает, и это единственное, за что он действительно благодарен мужу.***
— Я тебя прошу. Хотя бы дважды в неделю. Спустя три месяца Шарль смотрит на мужа спокойно и равнодушно. Это теперь привычное его выражение, и оно пугает и Дарсию, и Этелберта, и Роярна, и слуг. — Хорошо. По вторникам и пятницам. Инарэ смотрит на супруга в полнейшем замешательстве. С его стороны это была шутка, а Шарль проявил деловой подход. Он теперь занят, почти всегда занят и нечасто бывает дома. Он постоянно инспектирует свои владения, и среди управляющих уже полетели головы. Он в ужасе от разрухи и бедности, в ужасе от того, как живут его люди. В ужасе от своей жизни, от роскоши вокруг и больше всего от мужа, который уже язык стесал извиняться, который почти вымаливает совместные ночи и который уже через две недели после отказов со стороны Шарля притащил в дом любовника. В картине мира Дарсии это было нормально. В картину мира Шарля кто-то ткнул сигарой, и хрупкая бумага загорелась, огонь от центра поспешил к краям. Дым у этого костра был горьким. — Вторник и пятница тебя устроит? Лорд неуверенно кивает. Ему как никогда хочется стиснуть упрямого мужа в объятиях и не выпускать. Растормошить, увидеть прежнее пламя, но приходится только молиться на тлеющие угли. Любовники утоляют похоть, но и только. В груди всё так же неутолимо голодно сосёт. Это ужасное чувство почти ушло за два года брака, а теперь оно кажется даже более острым, чем раньше. «Шарль, я тебя ни в чём не ограничиваю. Я только хочу…» «Ни в чём — это значит, мне тоже можно налево ходить?» Синие глаза сверкают, но Шарль не успевает распознать, что таится в их глубине. Дарсия опускает голову. «Если тебе это нужно». Когда он наконец уходит, Шарль роняет голову на руки и молча рыдает. Он теперь так может. Он теперь вообще много чего может. Контролировать себя и не крушить всё кругом — тоже. Ему тошно, ему так невыразимо тошно. Так хотелось любить. По-настоящему любить. А теперь некого. То, что осталось от сердца, слишком крохотный кусочек. Он никого не вмещает. Там едва-едва хватает места на самого себя.