Мало же радостей приносит тебе любовь. Ты подобен тому, кто во время засухи льёт воду в разбитый сосуд. Ты отдаёшь, что имеешь, и тебе ничего не даётся взамен. «Рыбак и его Душа» Оскар Уайльд
Дом на улице Гиацинтов не нравился Шарлю никогда. Ни в первый день знакомства с сыновьями Дарсии, ни теперь, когда отношения с супругом хуже некуда и в особняк в районе Изумрудного дола возвращаться не хочется вовсе. Особняк же семьи де`Кавени Шарль закрыл. Поддерживать здание в жилом состоянии и при этом там постоянно не жить было дорого, а граф теперь очень тщательно следил за собственными финансовыми возможностями. Медная колотушка отозвалась ужасным грохотом. Шарль поморщился. Всё же он купит сюда колокольчик, сколько бы это ни стоило, ибо этот грохот невыносим совершенно. Дверь медленно открылась. — Доброго дня, инэ. — Доброго дня, Бертран. Молодые господа дома? Дворецкий почтительно принял цилиндр и пальто графа, сделал приглашающий жест в комнату. — Только иррэ Эрнест. Иррэ Альфред на учёбе в старшей школе. — Разве Эрнест сейчас не учится? — Инэ, сейчас два часа по полудню. У иррэ обед и получасовой отдых. Правда он уже заканчивается. Пойдемте, я вас провожу. Коридоры в доме Младших Господ были длинны и просторны. При всей нелюбви Шарля к подобным домам он всё же не мог не отдать должного этому месту. В особняке на улице Гиацинтов было светло, красиво и уютно. Оранжерея была почти так же хороша, как и та, что располагалась в особняке Дарсии. Поэтому Шарль прекрасно понимал Эрнеста, который проводил тут обеденные часы, да и вообще бывал в обществе цветов чаще, чем где-либо. — Вайрэ? Юноша, который полулежал на кушетке, запальчиво вскочил, уронил с колен книгу, задел тетради, лежавшие на низком столике, и те веером разлетелись по полу. Вдвоём с Шарлем беспорядок удалось быстро ликвидировать, после чего инарэ вновь присели на кушетку. — Извините, я бываю неловок. Что-то случилось? Вас отец прислал? Шарль отрицательно покачал головой и, достав платок, приложил к губам пасынка. — Вытри, ты испачкался. Эрнест стушевался окончательно, опустил глаза, осторожно промакивая уголки губ. От него остро пахло кровью — видимо, дегустация состоялась не так давно, но ел он не очень аккуратно. В его возрасте вполне простительно. Шарль терпеливо ждал, а заодно разглядывал юношу. Эрнест был младшим из сыновей Дарсии и ни внешне, ни внутренне не походил на отца. По крайней мере, так казалось Шарлю. Средне-русый, а не беловолосый, голубоглазый, довольно высокий, но не стройный, как отец. Силуэт у Дарсии был очень эффектный: при высоком росте он обладал широкими плечами, длинными ногами, узкими бёдрами и тонкой талией. Выходило то, что портные называют «типичной рюмочкой», то есть атлетический мужской силуэт. Эрнест же был несколько прямоугольным. Эффектности в нем было немного, хотя гармоничное лицо отдавало той особой аристократичной породой, какую так ценит свет. Кисти рук, пожалуй, то единственное, что у отца и сына было идентичным: те же длинные пальцы музыканта, те же жесты. Голубые глаза встретились с карими неожиданно. — Вайрэ, вам нездоровится? Вы так устало выглядите… Хотите кофе или, может, крови? — Не нужно. Мне не плохо, не переживай. Как продвигается твоя учёба? Эрнест пожал плечами. — Да как у всех. Я не великий математик, мне больше нравятся естественные науки. Но неудов мне никто не ставит. Наставник вроде бы не жалуется. — Тебе не скучно заниматься на дому, без сверстников? — Да я привык. Вы же тоже так учились. Вайрэ, зачем вы пришли? Шарль невольно улыбнулся. Да, прямолинейности мальчику не занимать. Эрнест от увиденного не поёжился, нет, но ему не нравилась комбинация из тёплой улыбки и грустных глаз отчима. Словно бы у него был траур, но какой-то постыдный, который почему-то нельзя носить на всеобщем обозрении и он принуждён был улыбаться. — Хотел позвать тебя в театр. Если ты, конечно, не занят. — В театр? — Эрнест искренне удивился, уронил платок, который всё ещё сжимал в руке, нагнулся поднять и ударился о столик. — С вами? — Ты занят? Или не любишь театров? — Люблю! Просто это неожиданно. Вы раньше не звали. Шарль покаянно опустил голову. Два года он был непростительно халатен. Теперь самое время это исправлять. — Теперь буду, если ты, конечно, захочешь. — А Альфред? Его вы тоже зовёте? — Твой старший брат скорее всего откажется. — Что вы, он тоже любит пьесы. Даже больше меня. Мы же на пьесу? — Да. В «Коверэ» дают «Белые дни». Вы их видели? — Нет. Кажется, нет. Тогда я скажу Альфу, что вы нас звали? — Конечно. Только напиши мне, если он всё же откажется. Я пойду. И так отвлёк тебя. — О, вайрэ, вы меня ничуть не отвлекли. Приходите когда хотите. Но я учусь почти постоянно, только на выходных и свободен. Но если у вас есть время в обеденные часы, то тем более приходите. До вечера. — До вечера, Эрни. Юноша гостя не провожал, но Шарль уходил в хорошем расположении духа. По крайней мере, пасынки относятся к нему без предубеждения, а это уже неплохо. Граф на прощание аккуратно снял кольцо колотушки из держателя в виде оскаленной пасти, чем-то смутно напоминавшей морду летучей мыши. Ужасный всё же грохот, кощунственно такое оставлять в доме с детьми.***
Экипаж остановился у парадного подъезда. Эрнест сбежал по ступенькам легко и радостно, Альфред же спускался с чинной медлительностью. Пожалуй, даже слишком чинной для иррэ. — Здравствуйте, вайрэ. — Здравствуй, Альф. Моё приглашение не было для тебя слишком обременительным? Инарэ сел напротив отчима и откинул вуалетку. Шарль мягко улыбнулся точной копии супруга, только девятнадцатилетней по виду. Альфред поправил белые волосы, чуть примявшиеся шляпой. Солнце уже садилось, но молодые иррэ не были приверженцами ожогов. — Что вы, вайрэ. Я рад нашей поездке и вашему обществу. «Эрнест сказал: вы думали, что я откажусь. Я вам неприятен?» Граф опустил веки, тень от ресниц легла на белые скулы густыми синими мазками. Альфред был не только прямолинеен, как и брат, но и проницателен. Он видел порой даже более глубоко, чем Шарлю хотелось бы. «Нет, мальчик, если позволишь так тебя называть, ты мне не неприятен. Мне действительно так казалось. Ты похож характером на отца, а Дарсия к театру равнодушен». Синие глаза смотрят пристально, но в них нет угрозы, недовольства, злобы. Просто какое-то всеведение, словно бы через плоть, кости, кровь он видит самые сокровенные тайны сердца. «Он вас обидел?.. Не отвечайте. В конце концов, мне было шесть, когда нашей матери не стало». Альфред как-то порывисто взял брата за руку, слегка сжал и тут же отпустил. Этот мимолётный жест был проделан очень быстро, но старший инарэ понял всю его глубину и интимность. Он посмотрел на братьев по-другому, и ему стало очень жаль этих юношей, ещё мальчишек. Сейчас, в полутьме экипажа, сидя бок к боку, они казались очень похожи. Рядом с братом Эрнест становился на порядок краше, в нем появлялась какая-то стать. Два волчонка, привыкшие полагаться на самих себя да друг на друга. Отсюда такая тяга Эрнеста к брату. Куда угодно, лишь бы с ним, а там трын-трава. Теперь Шарль отчётливо представлял их в пустом доме Младших Господ. Таком большом, необжитом и пустынном. Он стал уютным потому, что они его обустроили, подстроили под себя. Это была их нора. Так же, как норой самого Шарля всегда был особняк в районе Неба Древних. Дом Дарсии был им троим одинаково чужд. «Он же навещает вас? Хоть иногда?» Альфред посмотрел куда более открыто и за время их двухлетнего знакомства впервые улыбнулся. «Навещает. Раз в полгода. Ему незачем нас видеть, счета говорят больше, чем родные сыновья. Вайрэ, в нашем доме вам всегда рады. Приходите, когда пожелаете. Мы с Эрнестом слишком заняты, вы же знаете: мы учимся и нам неприятно бывать в районе Изумрудного дола, поэтому не могу обещать ответных визитов, но мы, видит Маан, действительно не имеем ничего против вас. Вы, несомненно, хороший и достойный инэ, но вам не повезло, так уж сложились обстоятельства. Я, может, и похож на отца, но куда меньше, чем вы, верно, думаете». — Так ты будешь не против моих визитов? — Нет, вайрэ. И спасибо за колокольчик. Вы представить себе не можете, как ненавистна мне была колотушка. Эрнест прыснул и тут же спрятал улыбку в кулак. Альфред поддержал брата насмешливым взглядом, как эстафету передав его Шарлю. Его любезно пригласили в лагерь заговорщиков. От такого удовольствия он никак не мог отказаться. Шарль улыбнулся. Ни нежно, ни заговорщицки, ни просто радостно. Это был вежливый оскал союзника, демонстрация клыков, заточенных под совершенно другое горло.***
В антракте братья заспорили. Даже не сколько из-за пьесы, сколько из-за своих внутренних вопросов. С диалога вслух они срывались на гулкую речь, и нить беседы для всех посторонних быстро терялась. Шарль не стал их беспокоить. Он ехал в театр за успокоением и эстетическим наслаждением. Второе не получил, так как не достиг первого. Он почти не запомнил действия, не мог на нём сосредоточиться. Нужно было ехать в консерваторию. Музыка была бы благоприятнее. Сглупил. Ну, ничего. Мы учимся на своих ошибках. Инарэ легко поднялся. — Вам принести что-нибудь из буфета? Братья синхронно покачали головами. В исполнении Эрнеста, с его шестнадцатилетней запальчивостью, жест вышел особенно сердитым. Шесть лет — совсем небольшая разница в возрасте для инарэ, да что там, та разница, что между ним и Дарсией, — смехотворна, особенно когда уже лет под шестьсот, но в поведении братьев она чувствовалась. Альфред был сдержаннее, Эрнест эмоциональнее, но и искреннее брата. Закрывая дверь в ложу, Шарль с какой-то долей зависти подумал, что иметь брата или сестру — это здорово. Сложно сказать, когда ты один. Абсолютно один… В фойе было много ценителей «высокого искусства», но тех, кто реально говорил о пьесе, — единицы. Шарль не стал среди них задерживаться, хотя и приметил знакомые лица. Полгода назад он бы подошёл. Пусть просто поздороваться, но подошёл бы. Почти схватив в буфете бокал на тонкой ножке, он фактически выбежал оттуда из-за созерцания четырнадцати полуголых юношей и девушек. Шестеро из них почти падали от избыточной кровопотери. Шеи у всех кровили, и алые проблески в глазах театралов не сулили им ничего хорошего. Граф Крови еле пристроился у дальней стены в компании картин, отображающих действие спектаклей. Портретов актёров не было. Их и не должно было быть, ибо людей никто не рисует. А для инарэ, даже не знатного, из самого простого сословия, работа актёром — унизительная работа. Рассматривая картины, Шарль отстранённо размышлял, как всё вывернуто и искривлено. Красота и искусство стали чем-то недостойным, а порок теперь в цене и обоснован. Убивать — право инарэ. Насиловать, принуждать, запрещать, рушить семьи — право инарэ. Разделять и властвовать — право инарэ. Не только в отношении людей. В отношении друг друга тоже. Шарль встретился глазами с тоскливым взглядом напротив, смутился и увидел смущение напротив. Он шагнул вперёд и вбок, не сразу осознав, что всматривается в отражение, и ожидаемо налетел на кого-то стоящего рядом. — Маан… Извините! По белой сорочке инарэ растекалось бордовое пятно. Как рана, а на деле всего-то красное вино. Мужчина спокойно чуть оттянул мокрую ткань, прилипшую к телу. С фрака вино стекло, в бокале же его осталось меньше половины, основная его часть была на рубашке и верно даже стекла под жилет. — Нужно соли… — Не заботьтесь об этом. Я всё равно хотел уезжать. Шарль вздрогнул, сделал шаг назад и посмотрел на инарэ, которого так неаккуратно облил. Тот ответил столь же внимательным взглядом глубоких, насыщенно серых глаз. Длинные чёрные волосы мужчины были завиты. Граф отстранённо подумал, что сейчас уже никто не вьётся, да ещё и так, крупными спиралями. — Вам так не понравилась постановка?.. Глупый и ненужный вопрос, но ему слишком неловко от пролитого вина, инарэ же уже и думать о нем, видно, забыл. — Актёры нынче никакие. Дирекция совсем не заботится о составе труппы. Выбирают самых смазливых и начисто забывают, что в театре главное не гладкость мордашки. Впрочем, это ворчание старого маразматика. Всего доброго, инэ. За рубашку не переживайте. Инарэ откланялся, а Шарль отставил пустой бокал и вновь обернулся к зеркалу. Обернулся и порадовался, что избавился от бокала заблаговременно.***
Уже ночью, лёжа поверх нерасстеленной кровати в своей комнате, Шарль стаскивал с шеи чёрный шёлковый платок. «Эт?..» Отклика не было долго. Шарль хотел было ещё раз позвать, силы «докричаться» до друга должно было хватить. «Шарло? Ты чего?» «Эт, сколько мне лет?» «Что должно было случиться, чтобы ты не помнил?» «Эт, сколько мне лет? Внешне». Заминку в голосе друга Шарль распознал моментально. «Двадцать четыре». «Я сегодня был в театре. Наивный идиот, думал, не различат с пасынками». «Шарль…» «Молчи. Я видел себя в зеркало. Мне минимум двадцать шесть — двадцать семь. И я продолжаю стареть». «Ничего удивительного. С твоим-то мужем». Шарль резко разорвал связь и уткнулся носом в подушку, глуша рыдания. Где-то за стеной недвусмысленно и сладострастно застонали. Вой сдержать удалось лишь частично. Граф откинулся обратно на спину, зажимая рот рукой и впиваясь в ладонь клыками. По щекам от зажмуренных глаз текла кровь. Крупные багряные капли набухали на густых ресницах и стекали по белой коже. В ночном свете они казались чёрными. Ну зачем было делать это в кабинете, в двух шагах от его спальни? Сильнее унизить? Да некуда больше унижать, некуда…***
Тонкие пальцы разломили горячий ещё багет. Шарль кощунственно зарылся в мякоть хлеба, выскребая её из-под румяной корочки. Вредная привычка ещё со времён детства. Так и не отучился, а надо бы… Дверь в Жёлтую гостиную приоткрылась, и первым, что заметил Шарль, стали длинные ноги в разрезе покрывала. Уже потом инарэ разглядел заспанную мордашку в веснушках и расслышал тоненькое «ой!», прежде чем дверь вновь закрылась. Шарль спокойно отправил в рот мякиш и запил его кофе. В чём Дарсии не откажешь, так это во вкусе. Таких длинноногих ещё нужно было уметь находить. Заседатель парламента появился четверть часа спустя, когда Шарль уже заканчивал завтрак. Синеглазый инарэ был уже полностью собран и готовился к выходу. — Ты вчера был в театре? — Был. — Вчера был вторник. Не мог явиться раньше? — Я был дома ещё до полуночи. Если ты не можешь усмирить своё вожделение, то что я могу с этим сделать? Дарсия отпил из кружки и откинулся на спинку кресла. — Будь добр, бывай дома по вторникам и пятницам. У нас договор. — Хорошо. Но ты будешь развлекаться со своими пассиями в своей комнате. Синие глаза сузились полунасмешливо. — Ревнуешь? — О, Маан. Куда мне. Я так виртуозно не умею подмахивать. А что до ласки ртом, так у нас и вовсе ни разу до того не доходило, так что в этом я уж точно профан и совсем не конкурент твоим «пташкам». — Если бы ты не увиливал от своих обязанностей… — Принеси мне документ, где будет прописано, сколько раз и в каких позах следует отдавать супружеский долг, ткни меня в него носом, и я с тобой соглашусь. — У меня сейчас нет времени на этот разговор и твою истерику. Уж лучше бы ты оставался в пределах своего спокойствия. — А я разве взволнован? Шарль цепко ухватил руку поднявшегося супруга и приложил себе к груди. — Тон моей речи ровный. Никаких истерий, что ты. Одно пожелание, по поводу твоей комнаты. Вот и всё. Если для тебя это неудобно, я всего-то переберусь на другой этаж. Дарсия высвобождает руку неспешно. Шарль действительно не скандалит. Он спокойно реагирует на нападки в свой адрес. Заседатель парламента напрасно пытается разбудить прежний огонёк. Он скучает по бурным реакциям своего супруга, по алым отблескам в карих глазах без блеска за сенью густых ресниц, по страсти их прошлых ночей. Шарль всегда ему противился. Даже поддаваясь, противился, и это сопротивление было драгоценно. Теперь он покорен. Даже в противостоянии своём покорен, и это, как ни странно, ужасно. Когда дверь вновь закрывается, Шарль осторожно сжимает в кулаке фарфоровую чашечку. Та изломанными осколками своих рёбер впивается ему в руку. — Ксан! — Да? — Я разбил чашку. — Инэ, боюсь, эта четвёртая из набора. Осталось только две. — Жаль. Что ж, куплю другой и буду с ним аккуратен.***
Шарль отставил почти не пригубленный бокал и проскользнул в смежную гостиную. На вечер к де`Вистам его вытащил Этелберт. Когда-то интересное общество стало невыносимо скучным. Графу Крови не хотелось говорить ни о литературе, ни о живописи, ни о чужих детях. Не хотелось флиртовать и блистать. Дарсия сломал его куда сильнее, чем он смел надеяться. Теперь хотелось только в какой-нибудь уютный склеп и чтобы ближайшие лет сто его никто не трогал. Как жаль, что так не получится. В смежной гостиной он с тихим стоном опустился в кресло у камина, откинув голову и закрыв глаза. Сколько он так просидел, Шарль не взялся бы сказать. В себя его привёл посторонний шорох. Инарэ тут же выпрямился и посмотрел в сторону, откуда шёл звук, столкнувшись с уже знакомыми серыми глазами. — Простите, я вам помешал. Сейчас уйду. — Сидите. Раз вы сюда пришли, значит, вам покой нужен не меньше, чем мне. Но я-то ладно, что взять с ископаемого, с которого, так сказать, песок сыпется. Но вы-то ещё молоды. — Последнее время мне кажется, что от моей молодости остался только отзвук. Вы не сердитесь за вино? — Что вы, — Инарэ, напротив, неожиданно улыбнулся. — В Спарре считалось знаком искреннего расположения пролить на кого-то вино. Будем считать, что мы следовали старинному обычаю. — Рау! Я ищу тебя битый час, а ты прячешься по пыльным закоулкам. О! Шарль, какая встреча. Лорд Дешэм выплыл из полумрака, рассеивая его своими золотыми кудрями и жёлтыми глазами. При взгляде в глубины этих слишком мудрых для шестнадцатилетного тела зерцал пробирала дрожь. Желтоглазый инарэ встал подле кресла друга, не переставая улыбаться. — Шарль?.. Вопрос из уст сероглазого инарэ прозвучал со странным оттенком, но разгадать его граф не успел. — Рауль, мон дирэ, позволь тебе представить — Шарль де`Кавени. Мой мальчик, ты имеешь счастье созерцать самого страшного затворника наших дней — Рауль де`Сарэ. Соболиные брови Шарля взлетели вверх. — Господин Рееры? — Меня сто лет так не называли, — инарэ изящно склонился. В их веке такому изяществу и импозантности в таком простом жесте можно было только позавидовать. — Бывший палач столицы к вашим услугам. — Бывший? Разве де`Сарэ сместили с должности? — Скорее солнце сядет на востоке. Нет, на этой должности мой сын, но он не держал в руках ничего тяжелее рапиры, да и той тренировочной. Времена поменялись, головы больше никто не рубит. И я, как ни странно, рад этому факту больше других. Разрешите нескромный вопрос, это же вы супруг лорда Дарсии? — Я, монсеньор. — Маан, мальчик, вы радуете меня всё больше. Дешэм, он просто сокровище. — А я тебе что говорил? Шарль поспешил вмешаться, дабы не вышло конфуза. — Лорд Дешэм, очень нехорошо получается. Мне вы о своём друге ничего не говорили. Желтоглазый инарэ весело блеснул глазами, а бывший Господин Рееры расхохотался. Вначале как-то натужно, словно его горло отвыкло от этого занятия. — Чудо! Просто бриллиант! Инарэ протянул Шарлю руку, и тот, перегнувшись через кресло, дотянулся до неё. Рауль подался навстречу, и оба мужчины зависли в одинаково неудобной позе. — Я рад нашему знакомству, Шарль. Вы, ей-ей, умеете проливать вино. — Знал бы, что так удачно, так в бокале у меня ничего бы не осталось. Мужчины расцепили руки. — Не забудьте только их вымыть. Шарль вспыхнул и ухватил руку инарэ ещё раз. — Как не совестно вам говорить такие вещи! Серые глаза потеплели. Руку из пожатия Шарля инарэ убирал крайне неохотно. — Мальчик мой… Где вы были лет двести назад?.. — Боюсь, ещё даже не в материнской утробе. — Жаль. — Ну, ну… — Лорд Дешэм похлопал друга по плечу. — Зато теперь я знаю, как вытащить тебя в свет. Шарль, вы же поможете мне в этом нелёгком начинании? — Всегда к вашим услугам. Господин Рееры с наигранным стоном откинулся в кресло. — Какой кошмар. Мало было по мою душу одного кровопийцы, так ещё один нашёлся. Бедные мои старые кости! Оставьте меня спокойно рассыпаться в моём склепе. — Нет, моё милое ископаемое. Ты будешь выбираться в свет. Хотя бы ради этого чудесного самородка. С кем ты ещё поговоришь на старом наречии? Лорд Дешэм подмигнул Шарлю и сжал другу плечо. Если бы Шарль не знал теперь наверняка, он сказал бы, что палачом был именно желтоглазый инарэ. Но нет. Представителем одной из древнейших профессий был самый утончённо-вежливый и приятный из всех его знакомых. Граф посмотрел в бесспорно породистое лицо с чудесной родинкой над изящно очерченной верхней губой с искренним расположением и сожалением. Он совершенно не мог представить своего собеседника на эшафоте с двуручником, обагрённым кровью, в камзоле с вышитой чёрной петлёй и перевёрнутым крестом на спине. Единственное, что мог вообразить, — Рееру, стелющуюся под ноги этому мужчине. К таким ногам, да ещё и в туфлях с алмазными пряжками, совсем не грех упасть.