Это проблема рабства. А мы пытаемся разрешить её, развлекая рабов. «Женщина, не стоящая внимания» Оскар Уайльд
— Мон арэ, могу я с вами поговорить? — Разумеется, Алер. Шарль отложил свои переводы и справочники и повернулся к донору, который уже успел сесть на самый край стула рядом. За четыре года он вытянулся, возмужал и женился, а потому стал даже серьёзнее, чем был, хотя, казалось, куда уж больше. — Мон арэ, вы же знаете, я женат. Граф ободряюще улыбнулся. Он не понимал тревожности своего любимчика. Попросит отпустить? Он, конечно же, отпустит и назначит содержание. Неужели Алер этого не знает? — Бланш ждёт ребёнка. — Так это же чудесно. Тебя можно поздравить или ещё рано? Молодой мужчина как-то скованно улыбается и потирает руки. Он очень взволнован, последний раз он так нервничал, только когда Шарль выкупал его у прежних владельцев. — Инэ, дело не в этом. Не знаю, одобрите ли, но мы с Бланш хотели предложить вам создание своего Кровного Дома. Соболиные брови поползли вверх. — Кровного Дома? Я, право, думал, что ты попросишь освободить тебя от должности донора, а ты ещё и своих детей норовишь отдать вековому чудовищу. — Во-первых, мон арэ, вы ещё молоды. Во-вторых, уж точно не чудовище. В-третьих, но не в-последних, этим я как раз обеспечиваю им будущее. — Алер, одна твоя просьба и я выбью тебе титул. У твоих детей будет возможность учиться в высшем учебном заведении. — Если их не выпьют до совершеннолетия. — Да с чего ты взял, что их выпьют?! Шарль неожиданно для себя рассердился. Он ведь хотел как лучше и делал как лучше, разве нет? Молодой мужчина напротив вздохнул и посмотрел на инарэ как-то особенно проникновенно. — Мон арэ, я всегда знал, что мне очень с вами повезло. Позвольте говорить с вами открыто. Я уверен, вы поймёте. Если уж вы не поймёте, то больше надеяться вовсе не на что. Скажите мне, почему все так рвутся в доноры к знати? — А в доноры рвутся? — Да, мон арэ. Когда я был ещё мальчиком на ферме и к нам приезжал мой прежний покровитель, тех двоих, которым он симпатизировал, забили. Другие дети же и забили, потому что они отняли у них возможность вырваться из ада фермы. Конечно, у инэ Мирсара они не прожили бы долго, я и сам бы умер, если бы не вы, но даже это представляется лучшим исходом, чем ферма. На ферме ты ещё большая вещь, чем когда ты донор. Вещь общественная и с тобой можно делать всё что угодно. Можно пить бесконтрольно, бить, мучить, издеваться, насиловать, лишь бы следов слишком явных не оставалось. Все без исключения девушки выходили бы с ферм беременными или с детьми, если бы могли понести от инарэ. У людей ведь нет выбора. Рождаешься, до пяти лет находишься с родителями, а потом ферма по забору крови. С семнадцати лет, если никто не забрал, идёшь работать на завод, фабрику или ещё куда, где тебя сгибают в бараний рог и ты умираешь под забором без должной помощи, когда тебе ещё и пятидесяти нет. Доноры же могут и до девяноста дожить. Живут в тепле, роскоши, регулярное здоровое питание, никаких невыносимых нагрузок. Вероятность насилия или бесконтрольного распития — это ведь такие мелочи в сравнении с этим. Участь знатных людей немногим лучше. Да, образование — это плюс, и возможность трудиться кем-то кроме разнорабочих на предприятиях с физической нагрузкой тоже, но как выживают такие люди? Они не могут торговать, да и земли-то у них одна лишь видимость. Мон арэ, инарэ не пускают людей никуда и никогда. Даже знатные, мы под вашей пятой. Знатным родам приходится растить своих детей на роль доноров и постельных грелок, или ещё лучше — содержать свои фермы, только элитные, с чистенькими во всех смыслах мальчиками и девочками. А вы говорите титул… — Алер, я вполне могу содержать твою семью так, что никто никого не тронет. Дам под твоё начало кусок своих земель… Донор тяжело вздохнул. — И всё же вы не поняли. На мой век вашего сострадания хватит. И на моих детей, и даже, возможно, внуков, но потом это всё же закончится. Всё равно придётся идти на поклон к другим инарэ. Так не лучше ли с самого начала выбрать себе хороших покровителей? Вам же нравилась моя кровь. Это во многом вопрос наследственности, так что есть надежда, что у моих детей и внуков будет не хуже. Вы рассудите с моей позиции, я же не враг своим детям. Вас я знаю и могу быть спокоен, что даже когда мои кости давно истлеют, мой род хотя бы какое-то время проживёт безбедно. Дарственная знатности — это не дарственная свободы, мон арэ. Я знаю, вы хотите как лучше, но как лучше не получится, потому что весь вопрос в том, кому и как себя выгоднее продать. Под конец монолога Алера Шарль уже опирался виском о подставленный кулак и хмурился не переставая. Донору было странно видеть своего покровителя на порядок старше, выше и… злее. Вместе с возрастом пришли некие новые качества, которые ещё не проявились должным образом, но уже проглядывали. С супругом граф оставался сдержанно-вежлив, а когда мог — ещё и холоден, но последнее случалось нечасто, у Шарля был слишком живой и горячий темперамент. Но появилось и кое-что другое. Намётками, в зачаточном состоянии, но всё же оно было. Расчётливость, злость, тяга к интригам. Шарль, наконец, «распробовал» газеты, научился читать между строк и выводить причинно-следственные связи между написанным и мнением общества. Общество от этого сильно потеряло в его глазах, оно оказалось ведомым и глупым. Им удивительно просто было управлять. Граф возобновил свои выходы в свет. Теперь они были менее помпезны, но он только вновь привыкал и пробовал тихонько манипулировать окружающими. Это тоже оказалось просто. У карих глаз появился прищур, а в их глубине тревожные огоньки. Если бы Дарсия бывал с мужем на светских раутах, то, верно, пересмотрел бы своё беспечное отношение к супругу. Теперь Шарль тоже щурился и думал. Размышления были невесёлыми, и граф неосознанно перебирал пальцами правой руки, проворачивая вокруг своей оси массивный перстень со шпинелью — подарок Рауля, который тот снял со своей руки. — Мда. А ведь всё куда хуже, чем я смел надеяться… Алер, извини, я задумался, — Шарль поспешно выпрямился, и его грозный прищур исчез. Видимо, мысли его ушли куда дальше создания Дома. — Я принимаю твою точку зрения и буду содержать твою семью и Дом, если получится его создать. — Спасибо, мон арэ. Я… За дверью раздался приглушенный женский визг. Звук шёл словно издалека, откуда-то снизу, но источник его точно был в особняке. Шарль сорвался с места и помчался на звук в один из нижних боковых коридоров. Крик уже стихал, сменившись всхлипами. — Маан… Граф сошёл в коридор с боковой лестницы очень медленно. Так же медленно опустился на колени подле распростёртого на полу Сиприана. От донора пахло спиртным, немного, но пахло. Под рыжей макушкой на дорогой ковёр уже натекла лужа крови. Кричала кухарка, уж зачем подалась в этот коридор посреди дня… Ксан присел рядом с Шарлем, предупредительно-вежливо его придерживая. — Инэ, не трогайте. Можете испачкаться. Шарль не двинулся, только поднял голову, чтобы посмотреть на супруга. Дарсия выглядел смущенным и даже расстроенным, уже одно то, что он неловко потирал шею, о многом говорило. — Не смотри на меня так, я не специально. Шарль, проигнорировав руки дворецкого, подхватил Сиприана под мышки, придвигая к себе и словно баюкая. От рыжей головы, когда она коснулась рубашки, на животе графа расположилось алое пятно. Сердце, обычно стучавшее как барабан, больше не билось. — Мон арэ, вы в порядке?.. Небо… Алер так и не сошёл с лестницы, а разглядев всю картину, осторожно удалился. На стремительно белеющие щёки рыжего донора закапали кровавые капли. Ксан поспешил увести кухарку и оставить двух господ разбираться между собой. Когда шаги и всхлипы стихли, Глава Синей партии опустился рядом с супругом и осторожно коснулся его плеча. Шарль никак не отреагировал и низко склонённой головы не поднял. — Чем он тебе не угодил? У тебя доноры закончились? Сказал бы, у меня есть с первой положительной мальчик, я бы тебе его отдал. Голос у графа звучал удивительно ровно, только глухо. Он поднял к лицу руки, наверное, утереть последние скупые слёзы, за завесой волос было не видно. — Шарль, я не специально. Это был несчастный случай, правда. Я его даже не трогал, толкнул совсем не сильно, он в ногах запутался, опрокинулся назад и встретился затылком с углом. Вон, смотри, отметина осталась. Сиприан действительно лежал в том месте, где коридор делал резкий поворот. Архитекторы, дабы визуально его смягчить, сделали несколько лишних углов, между которыми стояли вазы с цветами. Получался довольно красивый изгиб полукругом, да ещё и декорированный. Шарль поднял голову, внимательно осматривая угол. На ней и впрямь было тёмное пятно, а ковёр подле ног донора пошёл волной. Похоже, действительно зацепился. — Если бы он не пил, ничего бы не было. Зачем вообще держать у себя пьяницу? Ты же не дегустируешь его кровь, пока он такой, а он постоянно такой. — Люблю рыжих, — признание вышло очень легко. Шарль поднял голову и посмотрел на Дарсию. На щеке у графа был широкий мазок крови. Руки были обагрены, и, когда он стирал свои слёзы, видно, испачкался кровью Спирана. — Просто смотреть на них люблю. Очень живые, тёплые. Почти солнце, особенно когда с веснушками. — Я тебе завтра же рыжего найду. Не пьющего и с хорошей кровью. — Не найдёшь. У него был буйный темперамент, он никогда меня не боялся. А ты притащишь тихого зашуганного мальчика. — Да тебя никто не боится, и мальчик из зашуганного скоро станет наглым, как и все твои доноры. Шарль неожиданно улыбнулся. Как-то тихо и вместе с тем зло. — А ведь он и тебя не боялся. И ты взбесился. Может, сказал что-то не то, Сиприан это запросто мог. Я верю, что ты несильно толкнул. Просто переставил вещь, которая мешала. А вещь упала и разбилась. И твой бесполезный муж расстроился, потому что это была любимая его вазочка, а она взяла и разбилась. Как некстати… — Что ты несёшь?.. Дарсия стал подниматься и отодвинулся от Шарля, который нес какую-то ахинею. — А бесполезный муж ещё и говорит какие-то странные и неприятные вещи. А ты ведь и так расстроен, да, Дар? Тебе неприятно, что из-за такого пустяка столько дискомфорта. Подумаешь, человек. Их на улице немерено — выходи, бери любого. — Или говори так, чтобы я понимал, или молчи! Дарсия уже злится, его раскаяние окончательно сошло на нет. А вот Шарль улыбается, и его улыбка стоит того, чтобы её перенял Дезирини. — О, тебе не нравится? Ты не прочь ещё и меня заткнуть? Нет ничего проще. Надо было только придушить получше. Ещё не поздно это исправить. Глава развернулся на каблуках и вышел. С Шарлем говорить бесполезно, он сейчас слишком расстроен и взволнован. Шарль же не был взволнован. Он спокойно смотрит вслед супругу и, последний раз проведя рукой по рыжим волосам, целует донора в лоб. Ах, лучше бы ты меня придушил. Чтобы не мучился. Мёртвым хорошо, мёртвым спокойно… Так спокойно… …Через три дня Дарсия прислал-таки ему парочку доноров. Хорошие мальчики-шатены, не забитые, чистенькие, оба с четвёртой группой крови, только разным резусом. Наверняка не откуда-нибудь, а из княжеских ферм выпросил. К мальчикам прилагались дорогая шкатулка и брошка в виде хризантемы с лепестками-гранатами. Жест извинения, очень дорогой и знаковый подарок. Брошь Шарль отнёс ювелиру, как и шкатулку. Он справедливо рассудил, что подарки Дарсию делать никто не заставлял, а значит, он не сможет взыскать их стоимость в случае чего. Или они тоже входят в сумму вложенных в него денег и их тоже придётся отрабатывать? Деньги, вырученные за брошь и шкатулку, пошли на закрытый счёт. Средства с него Шарль никогда не тратил, только пополнял. Козырная карта в кармане. Пусть будет, когда противник нещадно жульничает, играть честно — неуместное благородство.***
— Руку выше. Выше, Шарль, и прижми локоть к корпусу! Идея попросить помощи у Рауля в вопросе тренировок уже не казалась блестящей. Она перестала быть такой, ещё когда Господин Рееры в первый раз при спарринге выбил его с тренировочной площадки и граф стесал плечо о землю. Что уж говорить о тренировках со шпагой. Тычки, уколы, насмешки, замечания и подножки сыпались в таком изобилии, что впору было бежать без оглядки. Но упрямство, треклятое упрямство заставляло вновь и вновь вставать в позицию и терпеть замечания, нещадный психологический и физический пресс. Когда Рауль наконец сказал: «хватит», Шарль, не притворяясь, рухнул на песок тренировочной площадки. Рубашка была мокрой насквозь, отросшие волосы тоже, а после они наверняка будут ещё и в песке. — Шарло, поднимайся, тут не место лежать, — старший инарэ легонько ткнул носком сапога любовника в бок. Шарль не отреагировал, даже век не поднял. — Шарль, вставай. Рубашка будет грязной, а ты весь в поту, ещё простудишься. — Не могу. — Можешь, не устраивай мне тут младшую группу частной школы. Шарль не стал спорить. Подниматься тоже. Господин Рееры со вздохом подхватил графа под мышки и перетащил на траву, благо зима давно закончилась и весенняя зелень была уже густой и пригодной для того, чтобы на ней лежать. Несмотря на обращение как с кулем картошки, Шарль улыбнулся. — Твоё постоянство очаровательно. Даже когда земная ось сдвинется, я буду точно уверен в трёх вещах: в том, что я инарэ, в том, что солнце встаёт на востоке, и в том, что ты будешь меня таскать, кидать и швырять, но не переносить и не перекладывать. — Будешь тяжело ранен — буду перекладывать. И молитвы читать, и ночи не спать, и припарки делать. А ты всего лишь устал. — Устал. Рау, да я немощь невиданная. — Радость моя, ты гордец и торопыга. Ты совершенно не умеешь ждать, тебе подавай все и сразу. А гордец ты потому, что очень много о себе мнишь. Ты расстраиваешься, что не можешь выстоять против меня. А с чего вдруг ты должен, м-м-м? У тебя истинное обличье проклюнулось? Дар в тебе проснулся? Ты моего возраста? С какой радости ты должен быть мне равен? — Я ничего такого и не ждал… — Ещё как ждал! Не победить, но выстоять, не выстоять, так не вылетать, как щепка, из круга. Гордыня, Шарло, — это твой злейший враг. Тебе так часто говорили, что ты в чём-то хорош, что когда вдруг ты оказываешься слабее кого-то, это уязвляет твоё самолюбие. Слабее быть нормально. Нормально быть не самым сильным, ловким, метким. Это всё приходит с опытом. Ты ещё хорошо держался. Но вот это, — Рауль несильно хлопнул Шарля по животу, а тому показалось, что его попытались раздавить в самом мягком месте, — никуда не годится. У тебя крепкая конституция, сбитая. Всё, поздно быть изящным светским мальчиком, пора обрастать мышцами. Ты весь какой тоненький, звонкий, вот только это странно смотрится при тех изменениях, что с тобой произошли. Твоя манерность больше не уместна, пора уже вырасти из котёнка в рысь. Шарль тяжело вздохнул, всё ещё не открывая глаз. Он вообще весь их разговор так и лежал. — А ты жесток. — Я жесток. Это разные вещи. Я тебя люблю. По-своему, но люблю, и всё, что говорю, уж точно не во вред тебе и не ради того, чтобы уязвить или оскорбить. Но ты хочешь очень многого и разом, а так не бывает. Я не спорю, я не лучший учитель. У меня есть знакомые среди военных, я подыщу тебе наставника из их среды. Будет проще и уж точно не будет такого напора и давления. — Нет. Шарль сжал сухие пальцы, наверное, даже слишком сильно, потому как Рауль чуть закусил нижнюю губу, но смолчал. — Не нужно мне никаких других договорённостей, если нужно вылетать, как щепка, из круга и сдирать кожу ради того, чтобы заниматься с тобой, я это как-нибудь претерплю. — Упрямец. Слово получилось очень нежным, сказанным явно с улыбкой, и Шарль улыбнулся в ответ на эту интонацию. Гибкие зелёные стебли упруго пригнулись, и это был единственный звук, который выдал то, что Рауль улёгся рядом. — Рубашка будет грязная. — Не будет. Что у тебя вообще за мания к моим рубашкам? — Ни у кого в Реере больше нет кружевных жабо. Как не любить? И волосы тоже никто не вьёт. Зачем, к слову? Они у тебя прямые. — Если бы ты знал, как трудно отделаться от привычки, которой больше сотни лет. — Я надеюсь, у меня будет возможность убедиться в правоте твоих слов. — Будет, — Рауль стремительно приподнялся на руке и поцеловал графа в лоб. Как покойника, — ты будешь жить долго, куда дольше меня и не в том смысле, что я умру раньше. Шарль поморщился и открыл глаза, вглядываясь в серые. — Рауль, ты не умрёшь. — Умру. Тебе неприятна эта тема, как и моя старость, но это то, чего не изменить. Мы все смертны, и даже своего наместника безносая рано или поздно к себе заберёт. Я к этому не стремлюсь, но не боюсь и не оттягиваю. Меня там давно ждут. Ты меня отвлек, и мы опять в разговоре ушли не туда. Но раз заговорили о будущем, то могу тебе погадать. — Погадать? Шарль приподнялся на локте, и всё тело тут же заболело. Регенерация — и благо, и наказание одновременно. Обменные процессы идут быстрее, но и молочная кислота также копится в мышцах куда активнее. — Ой, как морщишься-то, словно лимонной настойки выпил. — А давай мы тебя тоже погоняем по плацу, пока стоять не сможешь. Я посмотрю, как ты тогда посмеёшься. Замечание Рауля не уязвило и не заставило раскаиваться, он всё так же бессовестно посмеивался, протягивая Шарлю руку, дабы поднять его с земли. Граф поднялся и неспешно пошёл к дому, хотя ноги были против такого над ними издевательства. — Ну не страдай. Сделаю тебе ванну с солью, и вновь будешь порхать. Зато я теперь знаю: перед тем, как выпускать тебя на конную прогулку, нужно хорошенько тебя помутузить на плаце. — Тебе лошадей жалко, я понять не могу? Я ни одну не загнал. — Лошадей мне не жалко, пусть хоть массово ноги попереломают, я боюсь, что ты себе шею свернёшь. Ты прямо-таки неприлично лихачишь. — Просто кто-то слишком аккуратничает. — Есть ещё вариант — у кого-то есть инстинкт самосохранения. А у кого-то нет. — Кто-то обещал погадать, — Шарль поспешил перевести тему в другое русло, ибо Рауль в своём занудстве порой становился невыносим. — И ванну. — Где у меня ванная, я думаю, ты в курсе. А гадание тебе будет. А пока бонус — тебя ждёт множество неприятностей из-за твоего упрямства. Но мне жаль эти неприятности. У них навряд ли такой же крепкий лоб.***
Шарль ушёл в воду по шею. Хотелось и с головой, но соль бы щипала глаза. Ванная комната в замке палачей ему всегда импонировала своим оформлением. Милые старомодные завитушки из золота, лепнина, ванна с высоким бортом, медные краны, вода в которые подавалась нагретая подземными печами и котлами. В Реере таких уже нет. Под домами знати паровые котлы, да что там, под всей столицей гидростанция, которая даёт электричество княжескому дворцу и основным улицам, хотя большая часть города так и живёт на газовых да на масляных фонарях. Тут же славная старина без всякого электричества, хоть подчас это и не совсем удобно. — Откинь голову. — У меня шея затечёт. — Откинь, пока прошу по-хорошему, иначе очень живо воссоздадим полотно Верраса «Обезглавливание графини де`Вер». Граф со вздохом приподнялся и откинул голову на край ванны, держа её над подставленным тазом на ажурной табуретке. Рауль тут же вылил ему на волосы какой-то травяной настойки и, закатав рукава выше локтей, запустил пальцы в смоляные волосы, взбивая густую пену. Шарлю было не то чтобы удобно, но он не противился. Спорить со старшим инарэ иногда было себе дороже. Граф тихонько вздохнул, расслабляясь и концентрируясь на ощущениях тёплой воды, массирующих движениях и запахах живицы, чернокорня, репейника и берёзовой коры. — Это же нужно было так волосы изгваздать… Господин Рееры что-то бурчал под нос, а Шарль невольно улыбался. Рауль мог сколько угодно быть ворчливым, придирчивым и иногда занудным, но от этого не становился менее заботливым, мудрым, понимающим и тактичным. Тактичным даже более Этелберта, ибо на каком-то своём уровне чётко понимал, куда и когда не стоило вмешиваться. Он не вмешивался, если не просили, не выворачивал Шарлю душу наизнанку, а всё остальное было в какой-то степени даже милым, ибо то были признаки стабильности и постоянства. Если вдуматься, что может быть лучше? Полчаса спустя, закутавшись в халат, с кружкой горячего шоколада Шарль с интересом смотрел, как Рауль тасует колоду. Гадальные карты были совсем не то что игральные, на порядок больше, плюс потрясающе иллюстрированные. Господин Рееры мешал их неспешно, со свойственной ему изящной обходительностью, текучая плавность его движений завораживала, но Шарль никак не мог отвлечься от того, что знает, где дьявол. Эта карта у Рауля выпала, и он поместил её обратно в колоду, перемешал, но инстинкт, проявившийся ещё в детстве, не ушёл. — Рау, сделай их веером. — Зачем? — Ну сделай. Старший инарэ посмотрел исподлобья на любовника, не зло, но с некоторым недовольством, однако колоду веером развернул. — Дьявол, дьявол, как твои дела? Бедная пастушка в гости забрела… Декламируя строчку из детской считалочки, граф вытянул из колоды карту. Это действительно был дьявол. Дугообразные брови Рауля поползли вверх. — Ты её уронил, а у меня глаз зацепился. Что ни говори, а похоже, все де`Кавени картёжники и нас только могила исправит. Позволишь колоду? Объёмная колода из куда более твёрдых и широких карт, нежели игральные лежала в руке непривычно. Шарль сначала попробовал разработать руки. Первые три раза стасовал с ошибкой, но потом дело пошло, и он поспешил порадовать своего зрителя. «Дождик», «Веер», «Метательные ножи» и ложное снимание карты — всё это было проделано удивительно органично и весело, после чего колода вернулась к Раулю. — Ты играешь? Я всё равно хотел позвать тебя в Червовый клуб, там собираются весьма интересные личности, но и играют, конечно, тоже. — Только если посмотреть. Я не играю. — Как знаешь. Выбирай. Карты легли на стол двумя вереницами. Шарль вытянул одной рукой из середины пять соседствующих. — Так можно было? — Ты поздно спрашиваешь. Но это не важно. Рауль перевернул карты. — Сдался тебе дьявол, я погляжу. Названная карта ехидно скалилась прямо по центру. Но кроме неё была пестрина, значения которой Шарль не понимал. Господин Рееры же хмурился и барабанил по столешнице своими аристократичными пальцами. Шарлю захотелось перегнуться через стол и поцелуем убрать складочку у него между бровей. — Ты умудрился вытянуть комбинацию, в которой у дьявола чуть ли не ведущая роль. Ловушка и власть одновременно. Ты получишь могущество. Столько, сколько захочешь и даже больше, но за это придётся заплатить. Множество неурядиц эротического толка, но они касаются тебя не напрямую. Ты в них втянут, и придётся из них выкручиваться. Будут враги, опасности и кинжал в спину. Но есть и приятные вести. Рауль двумя пальцами подцепил карту, протягивая её Шарлю. Влюблённые. — Влюблённые и Дьявол — два старших аркана, разрушительных в своей силе. Особенно если перевёрнуты, но у тебя они как нужно. Будет тебе любовь. Будет, если захочешь, но тоже не сразу. Вообще нужно бы перетянуть заново, слишком уж мрачный расклад. — Нет, говори что есть. — А больше ничего и нет. Много горя, много боли, слишком много жертв. Всё это плата. Ты будешь делать что-то, что не поддержат окружающие. С тобой не будут считаться, будут затирать. А потом ты будешь затирать всех, кто тебе мешал… Лучше бы ты перетянул. Шарль посмотрел на расстроенного любовника с нежной улыбкой и мягко сжал его руку. — Рау, это только карты и это не всерьёз. Научи меня как-нибудь, буду развлекаться на досуге. А любовь у меня есть. Большего мне не нужно. Граф поднялся-таки и, опираясь на стол, нагнулся к собеседнику, стирая жесткую кладку губ и делая её мягкой и податливой. Он целовал своего предсказателя долго и благодарно. Карты — такой вздор, если разобраться. А Рауль живой, настоящий и отзывчивый, и заботит куда больше, чем всё туманное будущее вместе взятое.***
Белые клавиши упруго прогнулись под пальцами. Ре малой октавы. До, ре, ми, фа, до, ре, ми, фа… Дарсия опустил крышку, закрывая клавиши. — Не сыграешь мне? — Настроения нет. Айдери не кривит рот. Не выказывает неудовольствия. Напротив, уголки его губ чуть приподнимаются, и Главе Синей партии становится тошно. Он легко поднимается и подходит к окну, став к любовнику спиной. Дурак, какой безнадёжный дурак… Лорду хочется снега. Пурги, воя ветра, льда и холода. Выйти на улицу, упасть лицом в сугроб и не подниматься, пока тело совсем не онемеет. Но за окном весна, никакого снега нет и в помине. Шарля тоже нет. Нет дома. Дарсия уже не знает, как и увидеться с ним, а главное, как заставить сидеть дома, чтобы в любой момент можно было подняться к нему, отшвырнуть к чертям его словарь и задрать ему рубашку. Или сидеть рядом. Тоже неплохо, особенно если он откинет голову, подставляя шею. Маан! Он согласен на театр! Два часа смотреть на совершенно не натуральную трагедию, каких не бывает в жизни, лишь бы сидеть подле этого упрямца и иногда его касаться, когда поправляя локон, когда бутоньерку. Жажда снега и холода становится нестерпимой. — Айдери… — Да? — Мы зря это затеяли. Извини. Ладно я идиот, у меня голова не в порядке, но ты! Ты со своей проницательностью! Ну неужели ты не знал, что так и будет? Мне совестно и тошно. Мы через это уже проходили во время студенчества, ничего не вышло. Я не могу, не умею, наверное, любить. Проходили, а ты всё равно… Айдери прильнул к лорду со спины всем телом, руками обхватив его спереди за грудь. — Знал. Дарсия чувствовал, как тяжелая голова уперлась ему между лопаток. Тихий вздох он также услышал. — Знал, да только это ничего не меняет. Любовь — это разновидность сумасшествия, которую общество терпит. Разве можно в здравом уме жить в этом мире… Ты напрасно тяготишься, я ничего не требую. Мне достаточно того, что я бываю рядом. Тебе разве от того плохо? Горячая ладонь огладила грудь и живот, почти спустившись к ремню. Дарсия торопливо перехватил неумолимые пальцы. — Не нужно. Ещё один вздох и горячее тело позади исчезает. Очень тихо затворяется дверь, и, наконец, из комнаты пропадает сам дух офицера. Глава раскрывает окно и высовывается почти наполовину, подняв лицо вверх, закрыв глаза и вытянув шею. Ветер ещё помнит зиму. Он холоден и дарит успокоение, пока перебирает своими бесчисленными руками белые пряди и развевает позади бумаги, не прижатые пресс-папье. …Он никогда не любил рыжих. Удивительно вздорный народ, а уж донор Шарля и вовсе что-то с чем-то. У Шарля вообще странный вкус по части своих протеже, только Алер вызывает если не симпатию, то уважение, остальные же тихий ужас. А уж этот, этот… Рыжая, плохо выбритая рожа, от которой вечно несёт перегаром. Глаза наглые и никакого почтения даже в поклоне. — Смотрю, у инэ хорошее настроение. Никак с охоты. Многих пташек отстреляли? Фраза пошлая, глаза маслянисто-пьяные. Дарсия не счёл нужным реагировать, толчок легчайший, ибо донор умудрился своей худой фигурой занять решительно весь проход. Хотя неудивительно, его так шатает, что держаться за стены всеми четырьмя конечностями крайне разумное решение. Толчок легчайший, но кульбит на заплетающихся ногах почему-то долгий и опасный. Летальный… Какая идиотская ситуация. Просто отвратительная. Нужно будет найти рыженького, раз он их так любит, хотя те мальчики куда лучше. Он так долго их выбирал! Кровный Дом де`Ра, элитные доноры, конфетка, а не мальчики, нет же, подавай непонятно что. Запереть. Запереть дома этого модерниста-правоборца-недоучку и пусть себе копается в переводах и адаптациях, и прекратит уже трепать ему, Дарсии, нервы. Ему и Парламента хватает.***
Червовый клуб оказался местом радушным и привольным. Шарлю понравилось посещать это место в компании Рауля, пусть и в качестве его молодого протеже. Этот статус не коробил, многие куда более состоятельные и состоявшиеся в обществе инарэ продвигали в свет своих молодых друзей. Граф тем более пришёлся по душе собравшимся, что легко шутил, превосходно строил парадоксальные фразы-замечания, много танцевал с девушками, чем растопил сердце инар, вечно принуждённых изнывать в мужском обществе. За год он так прижился, что сам уже почти стал завсегдатаем и знал все семейства в лицо. Единственное, чего не выносил — разговоров о благотворительности. Он прямо-таки менялся в лице, и беседы такого рода в его присутствии стихали. Одни только пожилые инары были нечувствительны к исходящей от Шарля экспрессии. — Через месяц мы даём благотворительный концерт для бедняков, — леди Кэролайн распирало от гордости и осознания собственного благочестия. — А потом устроим обед. Но только после концерта и только тем, кто смотрел. Иначе, по-моему, этим дикарям не привить любви к искусству. — Как хорошо вы задумали! — Какое пустое предприятие. Голос Шарля прозвучал удивительно глубоко. Леди Кэролайн поджала губы, а остальные дамы поспешили вычеркнуть из танцевальных книжечек дочерей имя графа, хотя пять минут назад чуть не разорвали его на куски за право очереди. — Вы против концерта и обеда, инэ? — Обед можете оставить, это идея как раз не дурна. Но лучше организуйте больницу и школу. — Школу? Зачем? Зачем беднякам учиться, для работ в порту хватит и умения читать и считать. — Затем, чтобы не работать в портах Рееры. — А кто же там будет работать? Вы говорите глупости, мой мальчик. — А я боюсь, вы их ещё и думаете. Мысль подчас опаснее слова. Общество замолчало, а потом загудело растревоженным улием. Кто-то обратился к Раулю. — Попросите его взять свои слова обратно… — Я ему что, нянька? Шарль не маленький, сам разберется, что и кому говорить. — Но его неуважение… — Он никого не оскорбил. Это его мнение, а мнение у нас пока можно высказывать. Леди Кэролайн закипала. Она вот-вот готова была лопнуть. — Бабушка, инэ не хотел тебя обидеть. Он высказался несколько резко, но ведь правильно… Шарль посмотрел на обладательницу голоса-колокольчика с нежностью. Малышка Китти, которая была отнюдь не малышкой, чуть ли не единственная могла перечить бабушке. Правда, девушку быстро затыкали, не дав высказаться. Шарля это возмущало, как и то, что в тёмных глазах он замечал родственный огонёк, который, однако, не желал разгораться и бороться. — Помолчи, Китти. Разговаривают взрослые. О, мой статус подняли до взрослого. Отрадно. На пухлых губах появилась змеиная улыбка, от которой передёрнуло окружающих. — Бабушка, я только хотела сказать, что больница — это здорово. Сколько добра можно было бы сделать, только… — Замолчи! Шарль перешёл через весь зал, проигнорировав свою собеседницу, низко поклонившись, поцеловал девушке руку. Китти заалела. Когда граф выпрямился, то отметил чудесное овальное личико, милые чёрные кудряшки… и стальной блеск в глазах. А котёнок* не так прост. — Спасибо. Я не ожидал найти в вас поддержку. Китти набрала в грудь воздуха и заговорила. Не очень уверенно и ломано, но более или менее понятно. — Всегда пожалуйста. У нас есть небольшой кружок сочувствующих… — О, на сочувствующих я уже насмотрелся. — Нет, инэ, мы не благотворительная организация. Мы создаём проект прошения Князю. Приходите, посмотрите. Не понравится — тут же уйдёте. Я пришлю вам адрес. До свидания. — До свидания, мой милый друг. На краткий диалог смотрели с немым упрёком. Ещё бы, никто ничего не понял, и только Рауль смотрел осуждающе и ушёл тут же вместе с Шарлем, хотя Господина Рееры никто не гнал.***
Шарль пропустил через пальцы тяжёлые чёрные пряди. В глаза нежащемуся на солнце любовнику он старался не смотреть. — Осуждаешь? Разговор происходил на следующий после визита день, и до того ни один не заикался об инциденте. Впрочем, Рауль и теперь смотрел лениво. Он целиком ушёл в приятные ощущения гудевшего после «утра любви» тела и собирать мысли воедино не очень-то хотел. — С какой стати мне тебя осуждать? Делать мне нечего. — Мой интерес к людям… — Твой интерес — твоё дело. Возможно, это самые гуманные идеи тысячелетия. Порицать я за это не намерен. Поддерживать тоже, я, увы, очень от этого далёк и я дитя своего времени. Помпезности, элегантности, изысканного разврата и дальше по списку. — Меня последнее смущает. — Чем? В моё время верхом наслаждения считалось совокупляться на балконе, пока кого-нибудь пытают или убивают. А ты говоришь нынешний век плох. Да он чудесен в некоторых аспектах сравнительно с моим. Безнравственность всегда безнравственность, похоть всегда похоть, а благородство всегда редкость. Люди живут очень мало. Они крохотная искорка от пожара времени. Их удел — миг, наш — столетия. Мы солнце, которое неотвратимо движется к закату. Мы так велики и ярки, ибо мы тысячи, миллиарды искр, слитых воедино. Рауль сел на кровати и полурассеянно посмотрел за окно. — Мой дед говорил: «Хочешь поиздеваться над временем, посади дерево». Я посадил. Не издеваться, нет, мы делали качели девочкам на ветвях дуба, который рос вместе со мной. Исполинское было дерево. Двести лет прожило. А в виде дров сгорело за два месяца. Наша жизнь так относительна, так мала и так огромна… Есть ли смысл солнцу думать об искрах?.. Может, и есть. От искры загорится соломинка, от соломинки займётся крыша, а глядишь — уже весь город в огне. Моё солнце садится, твоё всходит. Когда закат догорит, искры останутся. Их кратковременность подобна вечности, когда солнце умерло. — Ты говоришь загадками. — Главное, что ты меня понимаешь. Вставай, тебе пора на поезд. — Рау, ты единственный инарэ на моей памяти, который гонит своего любовника к мужу. — Раз ты сам не идёшь, должен же кто-то это делать за тебя?***
— Завтра приём, ты помнишь? — Помню. — И вторник. — Как такое забыть. — Ты меня слушаешь? — Да, драгоценный, — Шарль, наконец, поднимает голову и долго смотрит на мужа. Он из своего кресла чувствует чужой запах. Иланг-иланг. Духи Айдери. — Я тебя слушаю. Это всё, что ты хотел сказать? Где ты пропадаешь дни напролёт, почему тебя не застать дома? Что вообще творится в твоей голове? — Да. Это всё.