Мы можем правильно судить об истине, только когда она становится акробатом. Оскар Уайльд
Земля ушла из-под ног, и Дарсия больно ударился грудью о камень переулочной дороги. С губ вместе со стоном полилась кровь. — Ша-а-арль… Вышло тихо и жалко. Холод пробирал до костей. Снег засыпал его со страшной скоростью, силы подняться не было, и вот плечи уже под сугробом. Голову держать всё труднее. Холодно. Маан, как холодно! — Ша-а-арль… Шарль! Граф стоит в самом конце переулка. Его не трогает, что супруга почти завалило снегом, из множественных ран течёт кровь и что его зовут, почти надрываясь из последних сил и протягивая руки. — Шарль! Кареглазый инарэ неспешно разворачивается на каблуках и идёт прочь. Он не оборачивается на хрипы, уже не похожие на речь. Последнее, что видит лорд, которого уже почти замело, — это высокий широкоплечий силуэт. Шарль уходит не оборачиваясь… Мальчишка слетел с кровати от сильного пинка. Он едва охнул, совиными глазами глядя на инарэ, который подскочил на кровати и теперь судорожно держится за грудь и жадно хватает ртом воздух. — Вон. Выходит глухо и хрипло, но мальчик быстро одевается и почти убегает. Все любовники лорда уже вышколены. Он никогда не повышает голоса только на Айдери, а людям и простым инарэ попадает только так. Дарсия спускает ноги на ковёр и тянется к халату. Кровь стучит в висках так, словно там гремят тамтамы. Сердце проламывает рёбра, а воздуха не хватает. Он тянется было к окну, но снег за ним вызывает панику. Маан, чудесно, совсем рехнулся… Глава доходит до комнаты мужа меньше чем за полминуты, хотя раньше это занимало больше времени. В дверь не стучится, но замирает перед ней в нерешительности, а главное, вспоминая, дома ли его ненаглядный. Вроде был дома… Точно один, ибо если у него и есть любовники, то он никогда не водит их домой. Да и не пахнет от него никем… Дарсия ежится, склоняя голову к плечу. А вот от него несёт запахом чужого тела. Запах специфичен, не противен, но точно не принадлежит инарэ. Ай, ладно, выгонит — значит выгонит… Дверь открывается без скрипа и сопротивления, Шарль никогда не пользуется шпингалетом. Он дома, спокойно спит под тяжёлым одеялом. Рядом книжка. Дарсия садится на край кровати, разглядывая супруга. Тот безмятежен. За двенадцать лет в браке он ещё больше стал похож на тёмного посланника. Роковая, жгучая красота, упрямый, но, в общем-то, добрый характер. Ему теперь тридцать четыре. Почему интересно?.. Его двадцать четыре проглядывают очень слабо, он сильно поменялся, те же волосы, когда-то только до плеч, теперь чуть ли не длиннее его собственных. Густые черные ресницы мелко дрожат и, наконец, распахиваются. — Дар?.. Шарль сонно трёт глаза. Его разбудило ощущение чужого внимательного взгляда. Вот и теперь муж чуть ли не последний в списке неожиданных ночных визитёров. Граф смотрит настороженно. Его смущает странное выражение на лице супруга и то, как стучит у него сердце. Очень по-человечески. — Что-то случилось? — Можно я с тобой досплю? Лорд отвечает вопросом на вопрос, но Шарль спокойно двигается, хотя на такой кровати, как у него, можно втроём уместиться, не то что вдвоём. Черный халат оказывается на полу, а Дарсия под боком у супруга. — Маан, ты почему такой холодный? На улицу выходил? Синеглазый инарэ не отвечает, он почти наваливается на Шарля и обнимает так, что, считай, ломает рёбра и душит. Долго возится, устраиваясь поудобнее, задирает мужу ночную рубашку, теперь она собрана складками между тел и мешает обоим. — Давно ты спишь в рубашке? — Всегда, когда не с тобой. Тогда нагишом, сейчас, видимо, так же придётся. Отпусти. Хватка слабеет, и Шарль, не вставая, стягивает рубашку через голову и отбрасывает куда-то за пределы кровати. Дарсия тут же стискивает в объятиях обнаженное тело, вжимаясь в него и утыкаясь носом мужу в шею. Шарлю лежать неудобно, во-первых, ему почти передавили грудь, во-вторых, в мозгу паническая мыслишка, что сейчас его банально поимеют, тем более что лежит он спиной к груди мужа. Но насиловать его никто не спешит. Чужого возбуждения не чувствуется, и это при том, что пятой точкой он как раз упирается в чужой пах. Вернее, не упирается, это в него вжимаются так, что не вдохнешь, не выдохнешь. Лорд мягко касается губами плавного изгиба шеи. — Я немного, хорошо? Шарль не спорит. Как тут поспоришь? Но Дарсия действует предельно осторожно, выпивает даже не глоток, полглотка, дольше вылизывает шею, но, наконец, согревается и не напоминает каменную статую. Его хватка не слабеет, но становится приятной. — Дар, что-то случилось? Тебе плохо? Гуманизм и сострадание побеждают недоверие и дурное предубеждение. Чужое сердце слишком явственно грохочет. Может, ему больно? Плохо, может, кто-то умер или обидел? В то, что Главу Синей партии может кто-то обидеть, верится с трудом, но верится, более того, Шарль ловит себя на мысли, что пойдёт разбираться с тем, кто сделал его мужу плохо. — Нет. Спи. Плохо? Да, ему плохо. Ему и раньше снились кошмары, но ещё никогда с участием Шарля, который уходит. Просто уходит прочь, оставляя его совсем одного. Его поведение и теперь иррационально, но не будь супруга дома, он полез бы на стену. А Шарль тёплый… Маан, какой тёплый и… свой. Белая кожа сладко пахнет диким шиповником и чем-то ещё. Граф перешёл с обычных духов на сухие, аромат у них «сидит» очень близко к коже, но так даже лучше. В этом есть какая-то интимность, кто попало этот запах не ощутит. Легкий вздох в шею и крохотные волоски на затылке тут же встают дыбом. Спать? Как тут уснёшь. Шарль лежит словно на иголках. Лежит жестко, натянуто и напряженно. Дарсии его обнимать неудобно. Ещё один вздох. — Повернись ко мне лицом. Опять долгая возня и железное кольцо чужих рук, но так спать действительно сподручнее. Психологический дискомфорт потихоньку сходит на нет. Уткнувшись носом мужу в грудь, Шарль никак не может понять, что его смущает. Они, чёрт возьми, спят каждую неделю. По вторникам и пятницам. А сегодня воскресенье. Граф давится смешком. Не по расписанию встреча, непорядок! Мысль истеричная и попахивает каким-то психическим отклонением, но она дарит успокоение, ибо найдена первопричина тревоги. Закутавшись в тёплое одеяло, а по сути друг в друга, мужчины в итоге засыпают. Уже глубоко заснув, Шарль, наконец, обнимает супруга.***
Модернистический рисунок вязи ильве растянулся на всё предплечье. Он тёмно-серый. Шарль давным-давно возвёл в привычку растирать его ежедневно мазью для сокрытия цвета. Печать брака — безмолвный и красноречивый свидетель, своим цветом она выдаёт чувство, а Шарлю не хотелось, чтобы кто-либо видел, что она у него чёрная. Он почти не сомневался, что именно такой она и будет. Дарсия всё же сделал ему слишком больно. Теперь граф рассматривал рисунок то так, то эдак. С утра, пока Дарсия спал, он видел его рисунок. Синий. Уважительное равнодушие. Как много в Дарсии синего, его исконный запах и то был бы синим, если бы у ароматов могли быть цвета. Холодный и свежий, как горные вершины. Ледяная глыба, а не инарэ. Ну зачем он пришёл?.. Что ему у себя не сиделось? Ладно бы принудил к близости, так нет же, сволочь, обниматься полез… Шарль уронил голову на руки, запустив пальцы в волосы, оттягивая их. Сидя на краю ванны, согнувшись и сжавшись, он выглядел разом и жалко, и мученически. Ах, если бы можно было потянуть себя за волосы, встряхнуть хорошенько и уложить всё по полочкам на свои места. Лучик чужого тепла, жалкая крошка ласки и глупое сердце тут же ожило, запрыгало и почти завизжало: «Люблю!». Какой глупый орган, на который не действуют доводы рассудка. Оно не хочет помнить, как больно ему было, как оно разрывалось от тоски. Дали кроху, а оно радуется, словно бы его залили в любви. А никто любовь на него не изливал. И не думал даже. Маан, ну почему оно такое глупое?! Почему оно не может любить Рауля?! Почему ему нужна эта синеглазая сволочь?!***
— Дэком плези, де жамэрэ… — Де жемэри. Эрнест в жесте отчаянья захлопывает книгу и почти её отбрасывает. Тяжело вздыхает, вновь открывает, но в глазах почти стоят слёзы. Шарль мягко забирает книгу у пасынка и даёт ему другую. Голубые глаза смотрят с выражением безнадёжности бытия всего мира. Граф только улыбается. — Все хорошо. Старое наречие у тебя не профильное, на вступительных к нему если и будут придираться, то несильно. Можно подумать, его знает хоть кто-то кроме лингвистов. В жизни не поверю. — А последние несколько месяцев учил этот отрывок… — Эрни, ты не виноват, что твой педагог бездарен что в языке, что в обучении. Но я же каждую неделю к вам хожу, если бы ты сказал мне хотя бы год назад, то сейчас бы так не волновался. Мы бы очень славно тебя поднатаскали. Альфред только хмыкнул и, оторвавшись от облюбованного косяка, присел к отчиму на кушетку. — А он боялся. Не то напугать вас своим уровнем, не то отвлекать от перевода. — Перевод я завершил, буду сдавать следом за твоими вступительными экзаменами, Эрни. Как тебя угораздило податься в военную академию? Поступаешь даже раньше брата… — Вайири, я хочу не военному делу обучаться, а дипломатии. Просто так получается, что кафедра находится именно в Академии. Да только я туда не поступлю без знания старого наречия. Хотя бы какого-то знания. — «Какое-то» у тебя есть. Текст мы выучим. Притчу. — Но вы мне сказки дали… — Ну, может, тебе они и сказки, но всё ученое сообщество, хоть сколько-нибудь связанное с языками, полагает, что это притчи. Авторские, но притчи, — Шарль неожиданно насмешливо хмыкнул. — Предлагаю взять «Чуткого учителя». Просмотри пока её, потом скажешь, как тебе мой выбор. Пока Эрнест вникал в текст, Шарль чуть обернулся к Альфреду. — А куда ты думаешь поступать? — Туда, куда не пустят. Вот, заранее коплю деньги к моменту, когда меня выгонят из дома и лишат наследства. — Ты говоришь странные вещи. — Вовсе нет, инэ. Вы же знаете своего супруга ещё получше меня. Отец не пустит меня в инженерное, — синие, пронзительно-всезнающие глаза сужаются. — Добровольно — никогда. — Альф, я поговорю… — Вайрэ, я очень вас люблю и уважаю. Проявите уважение и ко мне. Поверьте. Прислушайтесь к тому, что я говорю. Во всей Синей партии есть два мнения: мнение её Главы и неправильное. — Альфред, ты несправедлив. Для лидера важно держать партию в узде. — Важно. Но он переходит все границы, всё больше превращаясь в диктатора. Разве он не пытается точно так же держать Вас в границах и рамках удобных ему? Я говорил с ним… — голос иррэ становится тихим и вкрадчивым, он полуприкрывает глаза и погружается в воспоминания. — Он считает, что инженерное дело не может меня прокормить, а нужно, чтобы аристократ не проедал наследие предков, а приумножал его. — Узнаю постулаты твоего отца… — Шарль со вздохом скрещивает руки на груди, потирает себе плечи, словно сам себя обнимает, опускает руки и, сцепив пальцы, опирается на колено ноги, закинутой на ногу. — Деньги, приумножения, растраты… Такое ощущение, что он боится этого слова. Альф… Если так случится, что вы поссоритесь… Что он действительно лишит тебя финансовой базы или что там ещё придумает… Я заплачу за твоё обучение. Иррэ сначала удивился, а потом нахмурился. — Но вайрэ, вы же банкрот… Шарль улыбнулся мягко и при этом насмешливо. Казалось, даже глаза у него изогнулись в улыбке. При этом он приложил палец к губам и покачал головой, безмолвно прося не выдавать свой секрет. Альфред сначала не понял, а потом весь подался вперёд. — Вы не банкрот?! Он вас не содержит?! — Ты мешаешь брату учиться. Эрнест уже думать забыл об учёбе и смотрел на отчима и брата во все глаза. Шарль посмотрел на него осуждающе, и тот мигом опустил очи долу, вернее, в книгу. — Вайрэ… — Цыц. Ты, — граф выразительно указал на Эрнеста книгой, — учишься. Завтра разбираем и начинаем учить. А ты, Альфред, готовишься к поступлению. И держим рот на замке. Если вы, конечно, меня уважаете. Я вам доверился, имейте в виду. Братья приложили руку к сердцу почти синхронно.***
— В общем, получается довольно неплохо. Шарль, твой управляющий чудо. Шарль с улыбкой склоняет голову. — Ирзир талантливый экономист, спора нет, но я не ожидал, что вы так живо откликнетесь и, более того, что дело пойдёт на лад. — Это лишний раз доказывает, — Дамиен сделал глубокую затяжку и, выпустив дым, продолжил, — что сам ты экономист никудышный. Конечно, наши земли поднялись быстрее, чем твои, они-то не были разорены. — А ты не можешь не сказать мне гадость. — Извини, привычка. Ирэн только покачал головой, Китти закатила глаза и начала словно бы рассуждать вслух: — Собачитесь восемь лет. Вам двоим ещё не надоело? Шарль косо хмыкнул, но как-то мягко и переглянулся со своим извечным оппонентом, ответившим ему таким же хитрым взглядом и ухмылкой. Дамиен сделал ещё одну затяжку и потушил сигарету. — Китти, радость моя, ничто не является большим признаком взаимного расположения, чем возможность сказать гадость в глаза. Это почти стопроцентная гарантия от гадости за спиной. Граф в очередной раз мягко склонил голову и углубился в воспоминания. — Там должен быть пункт о реорганизации ферм. — Чушь. — Да тебе любое моё слово чушь. — Согласен по поводу реорганизации, но не голословно, Готье. Дамиен только фыркнул, глядя на Шарля почти презрительно. Восемь лет назад, принимая приглашение от Китти, граф никак не думал, что всё так завертится. Небольшой клуб по интересам не имел ничего общего с «Сострадателями». У него-то и названия не было, но было много светлых голов, преимущественно из военного сословия. Рауль, услышав впечатления от любовника от первой встречи с новыми знакомцами, не выказал удивления. — Шарло, военные всегда были передовым народом. А кризис в вопросе обращения с людьми назрел давно. Другое дело, что тебе будет с ними тяжело, особенно с высшими офицерскими чинами. Эти ребята любят смотреть на гражданских сверху вниз. Господин Рееры, как обычно, оказался прав. С офицерами было трудно, но хуже всего с Дамиеном. На остальных действовала харизма Шарля, его ум, гибкость, талант грамотного организатора, но вот капитану личной гвардии Князя граф не нравился решительно. На первой же встрече они обменялись парой шпилек. С третьей уколы перестали быть невинными. Теперь все ждали, когда же, наконец, Дамиен бросит свою белую перчатку Шарлю под ноги и они отведут душу на дуэли… — Согласен он. Чудесно, Шарло. Что бы мы делали без твоего согласия. Карие глаза сузились в нехорошем прищуре, когда как губы напротив растянулись в улыбке. — Дамми, дорогой, как радостно слышать, что ты ценишь моё мнение. Китти закатила глаза. — Ещё выйдите и померьте у кого длиннее. Довольно непристойное высказывание из уст девушки вызвало смешки. Оппоненты только обменялись ещё более хмурыми взглядами, но, слава Маан, не встали и никуда не пошли. «Откуда ты вообще знаешь такие гадости?» «Как и все порядочные девушки — от кузенов. Мальчишки народ нечистоплотный, озабоченный и желчный. Чего только от вас не наслушаешься в период взросления». Шарль только едва-едва покачал головой. С Китти он общался больше, чем с кем бы то ни было из их компании. Без надзора бабушки котенок таки вырастал в рысь, которую так хотел видеть Шарль. Многое говорило одно то, что Китти была единственной в чисто мужской компании представительницей своего пола. Ещё удивительнее то, что офицеры почти грызлись из-за одного неловкого или двусмысленного слова в её адрес. Девушка была сестрой организатора всего этого общества, скоропостижно скончавшегося в прошлой военной компании. Её коллективно любили и уважали. — Прошу тишины, — Ирэн мягко похлопал по столешнице ладонью, как по шее коня. — Шарль, Дамиен, отриньте вашу вражду хоть ненадолго. Мы заняты важным делом, составляем программу партии, а вы ссоритесь, в то время как мы нуждаемся в вашем опыте и смелости. Ирэн был признан негласным миротворцем их сообщества. Тому послужили и его спокойная размеренная речь, и любовь к вычурным выражениям, и умение в два слова заключить суть собеседника. «Опыт» — это, конечно же, похвала Шарлю, как светскому льву, и его наблюдению жизни Парламента фактически изнутри. «Смелость» — конечно же Дамиен. Ещё один герой и отрада армии. Вот только опыт и смелость вместе не уживались. Шарль почти сразу же предложил не создание очередного прошения Князю, а создание куда более значимого, важного и нужного дела. Создание партии. Офицеры поддержали, Дамиен фыркнул, обозвав выскочкой. Каждый момент биографии графа становился камнем преткновения: начиная от его любви к эпатажу в одежде и заканчивая статусом супруга «заклятого врага». Вообще, о Дарсии Шарль узнал удивительно много интересного и противоречивого, но, в общем и целом, вне зависимости от симпатий и антипатий, все признавали его ум и лидерские качества. Синяя партия многое выиграла с приходом нового Главы. Консерватором, оказалось, тоже можно быть по-разному, и Дарсия представлялся отнюдь не худшим вариантом. — Вернёмся к нашему вопросу. Готье, ты начал говорить. Шарль обратился вслух, но, когда украдкой смотрел на Дамиена, всегда встречал зеркальный своему взгляд. Когда встреча завершилась, капитан посмотрел на графа особенно долго. «Через час у Серебряного парка. Устроит?» «Вполне. Мне что-то нужно с собой брать? Пистолет, шпагу, завещание?» «Себя возьми, шутник. Это не дуэль, я просто морду тебе набить хочу». «Это можно». Через час Шарль легко выскочил из экипажа и, выдохнув облачко пара, углубился в парк. Серебряным его назвали из-за местоположения, ввиду того, что разбили на месте старого серебряного рудника, хотя это было так давно, что впору ставить вопрос: что древнее — столица или этот парк. Дамиен чудесно выбрал место. Надо будет поинтересоваться, не из опыта ли дуэлей, после которых он из парка выходил, а между деревьев появлялся новый холмик недавно разрытой земли. — Ну надо же. Княжеская пунктуальность. Дамиен оторвался от облюбованного дерева и выпустил изо рта струйку дыма. Хотел было потушить сигару, но граф предупредительно махнул рукой. — Докуривай, мы никуда не спешим. Инарэ косо хмыкнул, но вернулся к прежней позе, всё так же подпирая берёзу. Шарль огляделся, лавки или хотя бы поваленного ствола не нашёл и оперся о ближайшее дерево спиной, спрятав руки в рукава, как в муфту, и зарывшись носом в воротник. Карие глаза встретились с тёмно-зелёными, но Дамиен не стал продолжать гляделки и прикрыл веки. Шарль же не отказал себе в удовольствии поразглядывать оппонента. Короткая стрижка не могла скрыть того, что черный волос был волнист, густые брови по-женски изгибались дугами, верхняя губа чуть нависала над нижней, а глаза смотрели ясно, как-то остро и придирчиво-недоверчиво. Но, в общем и целом, капитан был не так уж и плох — и внешне, и внутренне. Упрям только, и это его качество прямо-таки страшно напоминало кого-то графу… — Дырку протрёшь. — Извини. Я просто не понимаю, — Шарль украдкой почесал нос. — Как ты вообще оказался в этой компании. — Аналогично. Я тоже не понимаю, что там забыл столичный франт, — капитан легонько постучал пальцем по сигаре, сбивая пепел на снег. — Китти вечно тащит кого ни попадя, но они быстро уходят. А ты остался, более того, предложил эту провальную идею с партией. — Да почему провальную-то? Чем наши идеи хуже того, что привносят другие? — Дело не в идеях. Дело в том, что никто и никуда нас не пустит. Ты насмотрелся на своего супруга и, верно, думаешь, что всё легко. Захотел — создал партию, захотел — вошёл в Парламент, а то, что для того, чтобы пройти туда, нужны голоса… — Я прекрасно это знаю. Мы не выдвигаемся на будущих выборах. И даже не на следующих. Нам нужна программа, сформированный костяк, название, в конце концов. Да что там, Глава нам нужен и того нет. Да, пока у нас даже не сырой проект, заготовка от него, но, черт возьми, есть же идея! — Идея… — Дамиен сделал глубокую затяжку. — Что тебе с идеи?.. Развлечёшься и бросишь. Верхняя губа Шарля дрогнула. На миг, но он показал клыки. — Так вот в чём подоплёка вопроса. Раз я не военный, то и убеждения мои фикция и пустой трёп. — Есть такое подозрение. Ты пойми, военным было, откуда их почерпнуть и утвердиться. Мы были за рубежом, в горячих точках, почётным эскортом в дружественном визите. Я бывал в Исарайе. Видел, что там творится, когда слишком сильно закручивают гайки. Люди звереют, когда их загоняют в угол. Экономика катится к чертям, а на улицах потом распластанные инарэ в истинном обличье. Нужно очень постараться, чтобы убить такую махину. Людей больше и если, не дай Маан, они захотят пойти против нас — у них получится. — Маан, почему при одинаковом отношении к этому вопросу мы вечно грызёмся? Из-за того, что я не бывал в Исарайе? Мне что, поехать, чтобы ты сменил гнев на милость? — Не поможет. Проблема в том, что я не вижу корней твоих убеждений. Откуда произрастает этот гуманизм? — Может, я просто носитель передовых идей? — Может, конечно, но вряд ли. — Благодарю за откровенность. — Всегда пожалуйста. Ладно, это всё болтовня и ничего кроме. Снимаю свою экстравагантную шубу, а то клочки полетят. Шарль стал расстёгивать пуговицы. Он и не планировал в ней драться: тяжело, неудобно и съедает всю скорость и пластику, а это чуть ли не единственное, что он мог противопоставить военному. Дублёнка упала на снег рядом с шубой. Дамиен присвистнул. — Ты удивляешь меня всё больше. Шарль только хмыкнул в ответ на оценивающий взгляд. Капитан, конечно же, не ожидал увидеть его в ирде, но графу не хотелось портить рубашку, к тому же ситуация здорово напоминала тренировку с Раулем. Ну потаскают его по снегу, может, нос разобьют, велико горе… На снег полетел мундир, ножны со шпагой и пистолеты. — Я смотрю, ты всегда вооружен. — Чин обязывает, плюс я не в увольнительном, а на службе. — Из-за чего хоть драться будем? Для души? — Чем плох такой мотив? Выпускай крылья. — У меня пока нет истинного обличья. Дамиен оглядел Шарля с головы до ног и даже обошёл кругом. — Мне казалось, ты старше… — Мне столько же, сколько и тебе. — Тогда я не… А! Род де`Кавени, как я мог забыть. Шарль нахмурился и вздрогнул. Без шубы холод пробирал до костей. Поздняя осень не радовала погодой, да и снег уже выпал. — При чём тут мой род? — Ну как же. Вы же потомки Князей и всё в таком роде… Поздно просыпаетесь, одним словом. Дара, я так понимаю, тоже нет. Кстати, любопытно, на что ты будешь способен. Судя по глазам — пирэ. — Не думаю. Я сильно мёрзну. — Это ещё ни о чем не говорит. Твой огонь может не греть, пока не пробудится. У меня брат пирэ, я знаю, о чём говорю. Шарль ещё раз вздрогнул и клацнул зубами. Сейчас ещё, чего доброго, начнёт отбивать клыками дробь, хоть чечетку пляши. — Ты чего дрожишь? — Холодно. — Так, ладно, надевай шубу. — Только снял! — Ну что поделать. Меня раздирает тебя побить только на наших совещаниях. Пойдём, тут недалеко есть довольно приличное заведение, отогреем тебя, а там посмотрим. В «довольно приличном заведении» инарэ сначала наелись. Беседа постоянно сворачивала не туда, скатываясь к выяснению отношений. С вином дело пошло легче. Со второй бутылкой ещё легче… В тот день они таки подрались. Правда, не между собой. Вроде бы кто-то оскорбил даму. А может, просто нужен был повод. Придерживая голову и стремительно трезвея на морозе от боли, а главное — холода, Шарль рассеянно вспоминал, кто первым начал и за что. — Ты там живой? — Да вроде… А ты? — А что мне станется… На этой фразе Дамиен сплюнул на снег кровью. Подумал и выплюнул в руку зуб. Потом ещё один. — Зараза… Левый клык выбил. — Ты кому-то весь верхний ряд зубов выбил, молчал бы уже. — Это был любимый клык! Инарэ полупьяно захохотали. — Маан, чем ты меня напоил? — Шарло, после «Лёгкости» я уже ничего не помню. А начали с «Кровавой Мери». — Гадость, между прочим. — Согласен. Никогда не любил томаты. — Я с тобой больше не дерусь. Это чревато массовыми разборками в нетрезвом виде. Шарль икнул и тут же простонал. Заболели рёбра, а из разбитого носа опять потекла кровь. Капитан укоризненно посмотрел на компаньона подбитым глазом. Получалось не очень, сильно мешал отёк. — Смотрю я на тебя и думаю, что мы колоритная, но непотребная компания. Решено, я с тобой тоже не дерусь. Ты, к слову, очень прилично держался. — У меня хороший учитель. Когда тебя немного побьют шестом, а потом сапогом под рёбра, волей-неволей учишься уворачиваться. Капитан хохотнул. — Как это похоже на наших педагогов. После умывания снегом, неуверенных попыток привести в порядок вещи и себя в должный вид инарэ примирительно пожали друг другу руки и расстались. В тот же день Шарля, наконец, утвердили на должность переводчика «Откровений» (после испытательного задания он прошёл сразу же и какое-то время работал с двумя другими претендентами, но те всё же не потянули) и даже выплатили аванс. На приёме он надеялся, что розовые духи, которые он на себя вылил, перебьют спиртной душок. Судя по всему, не просто перебили, а лишили возможности ощущать запахи вообще. Уже ночью Дарсия не то что не будет склонять его к близости, он до полуночи будет ворчать и растирать гематомы. — Маан, что нужно было делать, чтобы сломать два ребра, отбить себе всё что можно и что нельзя… Это что?! Ну конечно, синяк на ягодице тебя больше всего волнует. — Упал. Глава Синей партии ничего не ответил. Он просто посмотрел, но так, что Шарль без всякой гулкой речи явственно услышал «ты меня за идиота считаешь?» До утра граф тихонько постанывал, потирал стремительно зарастающие и потому чешущиеся раны и слушал неразборчивые ворчливые лекции на тему «ещё раз так упадёшь — выгоню». — Ну что же, теперь у нас есть экономическая реформа. Ирэн довольно улыбается. Серёжка Главы ему идёт. В чём-то он всё же такой же консерватор, как и Дарсия. Члены Алой партии, снабженные новыми инструкциями, надеждами и планом действий, прощаются и покидают особняк в районе Небес Древних. Дамиен уходит последним и как-то странно оглядывает вновь гостеприимный и жилой дом Шарля. — Тебя что-то тревожит? — Да. Я думаю, мы ошиблись, выбрав Главой Ирэна. Он хороший дипломат и чудесно смягчает углы, но вот организатор и руководитель… В нем нет твоей творческой жилки. Шарль только улыбается. — Нельзя быть идеальным во всём. Меня радует одно то, что о нас уже знают. — Это ещё не говорит, что мы конкуренты для исконных партий. — Это говорит, что мы хоть что-то делаем. До встречи. — До свидания, Шарль. Дамиен учтиво склоняет голову и, шагнув за порог, исчезает в пурге.***
Экзамен Эрнест сдал не с блеском, но достойно. Больше всего Шарля позабавило, когда педагог, принимавший старое наречие, отчитал иррэ за выбор произведения. Чуть нагнувшись к Альфреду, который также пришёл поддержать брата, он продекламировал самый яркий кусок текста: — Учителю надлежит быть справедливым и снисходительным, не стесняться учиться у своего подопечного, ибо нет неправильных точек зрения, просто у каждого свой горизонт. Альфред насмешливо фыркнул. — Вы находите мои замечания забавными, инэ? Педагог обращался к Альфреду, но вместо него с готовностью встал Шарль и пошёл к пасынку. — Нахожу, инэ. Даже очень. Граф встал рядом с Эрнестом и насмешливо посмотрел на экзаменаторов. — И что же смешного я сказал? — Да, может, и ничего. Но вы придираетесь к ребёнку просто для того чтобы придраться. Чем вам не угодила притча? — Детская сказка. — Притча. Не надо учить меня разбираться в литературе. — А вы не учите меня принимать экзамены, — инарэ перевёл дыхание и сказал уже более спокойно. — Я не поставлю вашему сыну выше четвёрки. — Вас никто и не заставляет ставить что-то другое. Пойдём, ты сдал. Шарль мягко увлёк Эрнеста за собой. «О чём вы говорили?» «Слегка поучили друг друга жизни. Не переживай. Будет занижать оценки — скажи». Эрнест улыбнулся как-то робко и неуверенно, и Шарль одной рукой приобнял пасынка за плечи. — Ну что ты? Из-за экзамена? Да наплюй. — Нет, я… не верится просто. Альфред подошёл с улыбкой и, обняв брата, похлопал по спине. — Ты просто молодец! Здорово держался. — Предлагаю отметить. Место выбирает виновник торжества, плачу я. — Нет, вайири, только если напополам… — Эрни, не глупи. Куда ты хочешь? Иррэ смутился и задумался разом. — В «Маску»? — Ну нет! У нас праздник или как? — уже стоя на пороге, Шарль сверкнул глазами и, особенно лихо загнув поля шляпы, хмыкнул. — Мы пойдём в «Сковородку». Заведение разболтанное и богемное, но если уж развращать вас, то по полной. Домой граф возвращался в чудесном настроении. Ноги так и просились потанцевать, тем более что пяти лихих пернасских танцев им не хватило, хотя отбитые каблуки и пятки были не согласны с остальным организмом. Мальчикам вроде бы тоже понравилось. Так культурно их ещё не «развращали». Коктейли были не очень-то крепкими, а танцы откровенными, но был чудесный говор рыжих хозяев заведения, много смеха, шуток и искренней радости за совершенно чужого этим инарэ Эрнеста. Проводив подопечных домой, Шарль им заговорщицки подмигнул. — Всё, теперь можете приходить туда хоть каждый день. Только разучите рил, чем лучше будете отбивать каблуками, тем больше будет скидка. Да и грех не потанцевать с такими девушками. Уже в коридоре особняка в районе Изумрудного дола Шарль сделал было лёгкое танцевальное па, но удержал себя и приземлился на пол очень мягко. Всё, он уже не дома и не в гостях у Этелберта. Закончилось время дурачества и веселья. Дарсия преспокойно сидел в малой гостиной у камина и что-то читал, прихлёбывая чай. Судя по обложке, чтиво его составлял один из романов, позабытый Шарлем. При виде мужа лорд прикрыл книгу и весь обратился к Шарлю. — Как он защитился? — Хорошо. Очень высокие баллы, — Шарль неспешно подошёл к камину и долго смотрел на пламя, параллельно распуская тугой хвост и массируя кожу головы. Чёрные кудри тут же поднялись и заболели у корней, словно в отместку за то, что так долго были прилизаны. — Дар… ты что, не мог прийти хотя бы к концу? — Я предупреждал, было заседание. — А потом? Мы два часа были в кафе, у тебя пятнадцати минут не было взглянуть на детей? — Шарль, чего ты от меня хочешь? Я работаю… — А я иждивенец! — графа прорвало резко, и при всём желании он уже не мог остановиться, пока не выговорится. — Работает он! Когда ты последний раз у них был? Когда ты видел своих детей? Дар, я не понимаю. Я правда не понимаю, они же тебе не чужие, а растут, как два одиноких деревца. Зачем ты их заводил? От минимального ценза отвязаться? Почему ты их не любишь? Что они тебе сделали? — Я их люблю… — Да ни черта! — Шарль заходил из стороны в сторону, запуская руки в волосы и хватаясь за голову. — Когда любят — хоть иногда заходят в гости, спрашивают как дела. Не можешь прийти, гулкую речь никто не ограничивал. Ты хоть как-то участвуешь в их жизни? По-моему, ты решил, что довольно и зачатия. Маан, Дар… Шарль остановился и посмотрел на супруга с невыразимой горечью. — Они тебя ждали. Особенно Эрнест. Как ты можешь отвечать за судьбы миллионов, если ты в отношении собственных детей безответственен? Парламент это важно. Очень важно — и карьера, и успех. Но семья у тебя одна. И дети одни, и они совсем не плохи, и я не понимаю, я, ей-ей, не понимаю твоего отношения. Дарсия отложил книгу и встал. Шарль чуть поднял голову, глядя в синие глаза. Он всё ещё был ниже, но теперь только на полголовы, в плечах казался даже шире, хотя это было не так и подобное ощущение складывалось исключительно из-за его конституции. Он долго вглядывался в спокойные небесные омуты и всё с тем же горьким выражением смежил веки и опустил голову. Чужое дыхание щекотало висок, а грудь спирало от свежего холодного парфюма. — Чертовски жаль, что я не могу до тебя доораться. Наверное, никогда не смогу. Доброй ночи. Шарль отошел, чуть шатаясь, почти как пьяный. Он не видел руку, которая почти ухватила его за рукав. Почти. Но так и не преодолела последние миллиметры.***
Тонкая перекладина вибрирует, гнётся, трещит, особенно в тот момент, когда Рауль обрушивается на неё из прыжка или зависания в воздухе. Удар шестом парируется. Из-под удара крыла Шарль уходит, а после умудряется, ухватившись одной рукой за перекладину, не выпуская из второй шеста, стремительно пронести тело параллельно земле. В другой ситуации он бы сбил с ног противника, но у Рауля преимущество в виде крыльев, к тому же он всё ещё быстрее и сильнее. Ещё один удар Шарль пропускает, падает с перекладины, но стальные пальцы цепко держат его за предплечье. Граф смотрит вверх. Рауль стоит уже без крыльев, как гимнаст, широко расставив ноги и спокойно удерживая любовника. — Можешь же когда хочешь. — Угу, восемь лет тренировок ради получаса. — Всё же ты неисправимый торопыга, Шарло. Господин Рееры тянет Шарля вверх. Двое инарэ стоят грудь в грудь на жерди не шире девяти сантиметров. Граф, коварно улыбаясь, выносит одну ногу чуть назад и делает пируэт, через секунду стоя с Раулем плечом к плечу. Тот, хмыкнув, предлагает любовнику руку, и ещё минут пятнадцать они ходят по жерди, совершая самые изощрённые кульбиты с угрозой сорваться с высоты два метра. Вроде и не так много, но шею сломать можно, падая и с меньшей высоты. В процессе Шарль успевает целовать своего наставника и на несколько секунд льнуть к нему всем телом. — Ты осмелел просто невообразимо, — Рауль постоянно улыбается со своей обычной сдержанной мягкостью и удивительной теплотой. — Прям тут меня совратишь? — Тут неудобно. Но как только спустимся на землю — непременно. Господин Рееры только смеётся. Через полчаса он лениво потягивается на разворошённой постели. Покрывало с неё содрано не до конца, подушки стоят дыбом и вообще вся картина являет следы игрищ и гульбищ. Шарлю же становится тошно от одного взгляда на Рауля. Совесть безжалостно напоминает, что спать с тем, кому не можешь отдать своё сердце, мягко говоря, недостойно. — Прекрати. — Что? — Заниматься самоедством на тему «ну почему я люблю своего мужа». Шарль смотрит на Господина Рееры ошарашенно, Рауль же, кривя рот в иронично-мудрой усмешке, ложится на бок, подпирая голову рукой. Ни нагота, ни леность его не смущают. — Шарло, радость моя, у тебя на лбу здоровая такая надпись: «однолюб». — Что ж ты тогда… — Цыц, тихо. Давай по полочкам, совратил тебя я… — А то я так сопротивлялся, так сопротивлялся! — Тогда из-за чего ты мучаешься? Люби себе на здоровье, хотя, ей-ей, этот мужлан тебя недостоин. — При чём тут Дарсия? Меня волнуешь ты и то, что я не могу отплатить тебе в полной мере. — Маан, какой порядочный ребёнок. Успокойся ради всего святого. Если ты думаешь, что не любишь меня, то, во-первых, ты ошибаешься… — Я люблю! Но не так! Рауль закатывает глаза и, обращаясь к потолку, вопрошает: — Такими блаженными рождаются, или это можно взрастить воспитанием?.. — Рау, это не смешно, я тебе о серьёзном… Рауль, не слушая, затыкает Шарля поцелуем. Потом он смотрит совсем по-другому, серьёзно и печально, со всей глубиной своего опыта. — Шарль, я люблю своего мужа. До сих пор люблю. Но ты мне нужен, потому что от этой любви можно рехнуться. У тебя такая же ситуация. Да, любить восхитительно. Даже безответно, но только какое-то время. Тяжело всю жизнь любить кого-то одного. Чувство растёт, уходит корнями всё глубже в сердце и без подпитки со стороны иссушает тебя самого. Ты этого хочешь? Боли? Относись ты проще к нашему сотрудничеству. Если не можешь, я тебя, конечно же, отпущу и вообще не неволю. Решай сам. Шарль тяжело вздохнул и, ухватившись за широкие плечи, притянул Господина Рееры в объятия. — Никуда я от тебя не уйду. И тем более не променяю. Уже стоя в дверях, Шарль с сожалением целует узкие губы, не желая прощаться. Отдельно целует чудесную родинку и опять губы. — Если бы ты знал, как я не хочу от тебя уходить. — А я не хочу тебя отпускать, но что поделать. Граф выходит за порог, ветер тут же начинает срывать шляпу и колоть кожу ледяной позёмкой. — Шарль! Инарэ оборачивается и ловит в серых глазах какой-то странный и тревожный блеск. — Осторожнее… Оставайся! Поедешь завтра на поезде! Господин Рееры вылетает на холод и судорожно сжимает руки любовнику. Шарль никогда не видел его таким оживлённым и… напуганным. — Рау, всё будет хорошо. Ты чего? Иди в дом, замёрзнешь. Рауль поджимает губы с какой-то отчаянностью. Замёрзнуть он боится меньше всего. Шарль целует стянутую линию рта и впервые не получает отклика. Когда он садится в экипаж, на душе у него тревожно. Он не видит и не знает, с каким напряжением Господин Рееры провожает экипаж. Как ладони сжимаются в кулаки и по капле из них на снег сочится кровь.***
Зимой поезда ходят с большими задержками и преимущественно по утрам. Пути заметает, образуется наледь, и сами составы, несмотря на все усилия, сильно промерзают. Из Сент-Сарэ до столицы вполне можно добраться на экипаже. Дольше, конечно, но можно. Экипаж идёт легко. Тянут его два дюжих вороных тяжеловоза. Они, шутя, взрывают сугробы на рыси и, кажется, не чувствуют миль и усталости. В какой-то момент тревога отпускает и Шарль, сначала дремавший, проваливается в сон. Просыпается он резко от ощущения, что что-то не так. Экипаж стоит. Граф осторожно постучал в окошко, соединяющее кучера и пассажиров. В ответ только вой вьюги. Не страх, но беспокойство заставляет выйти наружу. Карета стоит в пролеске, лошади привязаны к деревьям. Кучера нет. Цепочка следов почти исчезла под свежим снегом, и всё же видно, что кучер пошёл к деревне, которая виднеется невдалеке. Шарль бегло осмотрел упряжь и похлопал по крутым шеям жеребцов. Те тянут к рукам инарэ морды, раздувают ноздри, знают, что он обязательно даст сахара или кусочек яблока, но сейчас с собой ничего нет. Упряжь же не совсем в порядке, один ремень перетёрт. Не критично, но если оторвётся, то один из жеребцов начнёт забирать вбок. Видно, возница понимает это не хуже Шарля. Деревенька кажется знакомой. Шарль вспоминает её по колокольне. Да они почти в Реере, от этой деревни до столицы не более получаса… Следы возницы замело вовсе, а его всё нет. — Ладно, мы не гордые. Мало ли что там у него… Шарль выпрягает ближайшего коня. Придётся ехать без седла и повода, но это нисколько не смущает. Гиганты-тяжеловозы самые смирные лошади на свете. Особенно эти, ласковые, что телята, только весят около тонны, но это мелочи. Сидеть на широченной спине не очень-то удобно, лежать и то сподручнее, но выбора особого нет. Чем ближе к деревне, тем меньше она нравится Шарлю. Слишком пустынная, безлюдная в полдень. Ветер меняет направление, когда конь уже рысит по мощёной улице. Вместе со снегом порыв приносит запах. Тяжеловоз почти встаёт на дыбы, графу огромных усилий стоит удержать его и заставить двигаться дальше. Деревенька смердит кровью. Через две улицы появляется первый труп. Девушка, человек. На горле у неё алая улыбка. В теле ни кровинки, вся кровь на снегу. …Когда конь выбирается на площадь, Шарля уже не смущают горы трупов. Они повсюду. Желудок крутят спазмы, радует одно, рвать нечем. За смрадом крови нет других запахов. Запах же смерти специфичен и вездесущ. Идея по поиску живых кажется бессмысленной, но инарэ старается не предаваться унынию и не смотреть на павших слишком пристально. Детские трупики видеть просто нестерпимо, а их много, слишком много… Выстрел гремит у самого крупа коня. Тяжеловоз несет, и Шарль не собирается его останавливать. По уму нужно было убираться при виде первого же трупа, мчаться в столицу и бить во все колокола. Но нет же, мы же умные только задним умом… До того, как конь вылетает в поле, его и всадника чуть не пристрелили как минимум трижды. Хорошо только одно: не преследует никто с даром и обличьем. Против такого инарэ графу не выстоять. Конь успевает преодолеть почти половину поля, когда на снегу мелькает тень. Крылатая, смутно похожая на летучую мышь. …Стремительный разящий удар рассекает коня на две половины. Он проходит ровно за спиной Шарля так, что тот чувствует движение воздуха. Фактически уже мёртвое животное падает на снег, но продолжает перебирать ногами, хрипеть и брызгать пеной с губ. От удара о землю инарэ теряет сознание на несколько секунд. Его отбрасывает далеко от коня, лицом в снег. Боль проникает в грудную клетку неспешно и методично. Вздохнуть не получается, снег колется и жжется. От пинка под рёбра боль в разы усиливается. — Это ещё кто? — Не важно. Его карета чуть северней, извозчик мёртв. — Мы не убиваем инарэ. — Мы убиваем всех, кто нам мешает. Этим двум просто не повезло. Сознание плывёт. Голоса гулкие и призрачные… не опознать… …Боль пронизывает каждую клеточку тела. Много крови… Слишком много… и запах знакомый… Конечно… это его кровь… Уже в полубредовом состоянии чувствует на себе чужие руки. Они щупают горло и лицо, тянут за плечи, и сознание вновь пропадает в новом приступе боли. Последнее, что помнит Шарль, — холод и небо. Чёрно-синее. Синее, как… Карие глаза закатываются. Снег засыпает инарэ всё больше, явственно чернеют лишь чёрные кудри, да цветёт фиолетовой хризантемой лужа крови, расползающаяся всё шире.