Между страницами Тетради

Когда Токо-сан впервые предложила подровнять ему волосы, Нацумэ побледнел до мертвенной синевы. Не просто вздрогнул, как у него бывало, когда за ужином она внезапно предлагала ему добавки. Не захлопал изумленно глазами, будто снова обнаружив на спинке стула свежевыстиранную или даже новую одежду, призванную заменить его истасканное, на три раза перешитое тряпье. Не уставился настороженно, чуть исподлобья, словно бы каждую минуту готовясь к окрику, к ругани, к занесенной для удара руке… Но именно побледнел, от чего и без того не особо загорелая кожа стала почти прозрачной, а в зеленых глазах настолько явно отразился обуревающий его страх, что бедная тетушка чуть за сердце не схватилась. Создалось ощущение, что мальчику было предложено не укоротить непомерно отросшую челку, а расстаться с одним из пальцев, так что, понятное дело, Токо-сан тут же стушевалась и начала заверять, что все в порядке и парикмахерская без них уж как-нибудь обойдется… на что затуманенный взгляд мальчика неожиданно прояснился, а в дернувшихся уголках его губ мелькнуло что-то застаревшее. Очень горькое. Очень… страшное. Поэтому тетушка почти сразу предложила подстричь его сама. И была вознаграждена совершенно детским – ошеломленно-недоверчивым – выражением его лица. Конечно, чуть погодя он опомнился и попытался вести себя «по-взрослому», сказав, что не хочет ее беспокоить… вот только на этот раз его излюбленная отговорка не помогла, и в конце концов почему-то очень счастливая Токо-сан все же усадила его на стул, вручила кружку горячего чая и попросила не слишком бояться острых ножниц. Последнее заставило его слабо улыбнуться. Ведь ножниц как таковых Нацумэ не боялся. Они на него не набрасывались… По крайней мере, пока. Не метили в глаза. Не оставляли на руках глубокие царапины. Не щелкали глумливо, обрезая серебряные прядки – «тебе, демонову отродью, давно пора было постричься в монахи!»… …сиди спокойно, сиди спокойно, сиди спокойно. И, отставив в сторону нетронутый чай, Нацумэ изо всех сил старался не дергаться. Вслушивался в голос Токо-сан, рассказывающей о том, как в детстве умудрилась чуть ли не налысо обкорнать соседскую собаку – «Ах, надеюсь, Почи-сан меня все же простил!». Сосредоточился на каждом произнесенном слове, очень скоро потеряв нить разговора… остался только сам голос. Интонация. И почему-то совсем не страшные щелчки ножниц, после которых голове… становилось… немного… Легче. Все еще страшно. Ужасающе страшно. Слишком много боли. Слишком много слез. Бояться этого – правильно. Не необходимость – инстинкт, вбитый в подсознание за эти долгие пятнадцать лет… Но Нацумэ терпел. Так ведь бывает, когда тянешь из пальца занозу: стоит потерпеть, чтобы потом отпустило. И после того, как Токо-сан слегка смущенно предложила ему зеркало, он с трудом смог рассмотреть свое отражение сквозь пелену выступивших слез.