Полетай со мной

      Миша и Лиза редко когда возвращались с работы вместе, поэтому особенно ценили те вечера, когда удавалось прокатиться по вечерней Москве, заскочив по пути за бутылкой хорошего вина или в кондитерскую, которую держали их друзья. Но сегодня они ехали прямиком домой – доедать вчерашний праздничный ужин и отсыпаться после тяжелого трудового дня. Миша вел машину, на светофорах бросая взгляды на невесту, которая, вопреки обыкновению, молча сидела в кресле, задумчиво морща нос и теребя обручальное кольцо. Репнин не любил особо разговаривать за рулем, эта роль отводилась Лизе, а он лишь смеялся, качал головой и всячески выражал свое одобрение. Но это ее отрешенное состояние длилось с самого утра, да и вчера Миша нет-нет да и замечал, что девушка словно уходила в себя на пару минут. Он догадывался, о чем она думает, потому что слышал ее короткий разговор с Аней. Лиза, Лиза… Опять опекает сестру, хотя ведь сама говорила, что не будет вмешиваться в ее отношения с Корфом. Если честно, Миша был рад, что Анна наконец вылезла из своей скорлупы, в которой сидела задолго до аварии и всего остального, и зажила нормальной жизнью. Да, Корф, конечно, его порядком удивил; Репнин никогда не мог предположить, что этот прагматик до мозга костей (как ему всегда казалось, хотя Лиза утверждала, что Володя – тот еще романтик), погруженный с головой в работу, возьмет и влюбится в Анну. Интересно бы посмотреть, как они ведут себя вдвоем, он был готов спорить на что угодно, что зрелище выйдет занятным.       В общем, Мишу все устраивало, чего нельзя было, видимо, сказать о Лизе. И поэтому на очередном светофоре Репнин спросил:       - Об Ане думаешь?       - О ком же еще, - вздохнула Лиза. – Знаю, ты скажешь, что мне нужно своими делами заниматься, да я и сама понимаю. Аня – взрослая, самостоятельная девушка, ей нужно жить по-настоящему, влюбляться, наслаждаться этим… Но не могу, вот хоть тресни. Какая-то часть меня постоянно стремится опекать ее, как своего собственного ребенка.       - Отрабатываешь материнский инстинкт? – усмехнулся Миша.       - Миш, ну я серьезно! – насупилась Лиза. – Я ведь фактически сама уговорила ее вчера остаться у Володи, а теперь сижу и думаю, правильно ли поступила.       - Не переживай ты так, - успокоил ее Репнин. – Я уверен, они с Володей во всем сами разберутся.       Зайдя в квартиру, Лиза сначала услышала шум воды в кухне, а потом – Анин голос, напевавший романс Римского-Корсакова «Редеет облаков летучая гряда», который девушка очень любила и разучивала как раз перед той ужасной ночью. Замерев, Лиза переглянулась с женихом, пребывавшим в не менее изумленно-радостном состоянии.       - Я же говорил, что разберутся, - довольно прошептал Миша, обнимая Лизу, которая чуть не плакала. Тут из кухни к ним выбежала Анна, и через минуту обнимались они уже втроем.       - Анюта… но как? – спросила Лиза, когда первые эмоции улеглись, и они сели ужинать.       - Сама не знаю, - улыбнулась девушка. – Я рассматривала примеры в учебнике по сольфеджио и в какой-то момент поняла, что не просто проговариваю про себя ноты, а пою вслух. Пока, конечно, еще не очень получается, надо делать упражнения, не могу брать высокие ноты, и переходы рваные, но…       - Аня, да какая разница! – воскликнула Лиза. – Ты! Снова! Поешь! Это же офигенно!       - Да уж, - рассмеялась Анна. – Офигенно!       - Володя знает? – спросила Долгорукая.       - Еще нет. Хочу сделать ему сюрприз. Только вот не знаю, что спеть. В машине он в основном слушает джаз, но я не знакома с этим репертуаром…       - Спой ему тот романс, что ты учишь, про облака, - предложил Миша. – Вот мне он очень нравится!       - Нет, нужно что-то про любовь, - возразила Лиза. – Какую-нибудь арию из итальянской оперы.       - Почему именно из итальянской?       - Ну, там очень красивые арии, правда же, Ань?       - Правда, - согласилась Анна. – Но мне хочется спеть что-то особенное… Еще подумаю. Лиз, а можно поговорить с тобой? Наедине. Если ты доела, конечно.       Лиза вышла из-за стола и прошла за сестрой в ее комнату.       - Все хорошо? – спросила она, садясь на кровать рядом с Анной. – Как вы вчера провели время?       - Замечательно, - ответила Анна. – Я видела картины его мамы, они потрясающие, она была такой талантливой художницей. Мне кажется, Володя до сих пор очень переживает ее потерю. Он говорил, что она умерла, когда ему было всего двенадцать.       - Да, - Лиза помрачнела. – Очень тяжелое было время. Но я рада, что он не превратился в законченного Кащея. За все время, что картины у него, только одну подарил, мне. А уж чтобы показывать кому-то… Ты – первая. А что вы еще делали? – Лиза понимала, что задает несколько нетактичный вопрос, но не могла пересилить свое любопытство. Анна залилась румянцем:       - Мы… целовались.       - И все? – лукаво прищурившись, спросила Лиза, но, увидев, как сестра смутилась еще больше, рассмеялась: - Ладно, ладно, допрос с пристрастием отложу до лучших времен. У тебя и так на лице все написано.       - Да не было ничего! Такого… пока, - пробормотала Анна, потом встрепенулась: - Я ведь об этом и хотела с тобой поговорить.       Лиза пододвинулась ближе:       - Давай. Со мной можешь не стесняться.       - Да я просто хотела спросить, не дашь ли ты мне телефон своего гинеколога.       - Без проблем, - кивнула Долгорукая. – Но ты уверена, что ничего больше не хочешь узнать? Я не давлю, Ань. Решать тебе. Можешь поспрашивать Светлану Алексеевну, конечно.       - Я… не знаю… - Анна потупила взгляд. – Если честно, мне ужасно неловко и даже как-то стыдно. Непривычно очень. И страшно… Не из-за того, что было, а просто потому, что не знаю, как себя вести, что делать, чтобы не разочаровать его.       - Знакомо, - улыбнулась Лиза. – Правда! Мне кажется, все девчонки перед первым разом нервничают, это нормально. И я тоже как на иголках была… Ты, главное, постарайся расслабиться, это бывает довольно болезненно. Даже когда… м-м-м… не в первый раз.       - Очень больно? – в голосе сестры послышался явный испуг.       - Ты точно хочешь, чтобы я продолжила? Придется затронуть пару тяжелых для тебя моментов, - предупредила Лиза.       Анна, поколебавшись, молча кивнула головой.       После работы Владимир решил, не откладывая в долгий ящик, заехать к отцу и найти серьги матери. Правда, при более близком знакомстве с Аниными ушками выяснилось, что они не проколоты, но он не сомневался, что уговорит ее съездить в салон. Часы показывали половину восьмого, когда Корф закончил с делами и, выйдя из офиса, набрал номер тети Вари, которая по-прежнему приходила к отцу, готовила и убирала. Все были уверены, что после смерти жены Иван Иванович переедет в другое место, но старший Корф уперся рогом и остался жить в той же самой квартире, в которой вырос Володя. Комната сына после трагедии была закрыта на ключ, потому что мальчик большую часть времени проводил либо на кухне, либо в мастерской Веры, и даже вещи пришлось выносить домработнице и отцу – Володя наотрез отказывался заходить туда. Как ни странно, он не имел ничего против того, чтобы продолжать жить там, где умерла мама. Лиза тогда немало этому удивлялась, хотя тайком и радовалась, что лучший друг остается рядом. На самом деле ему было просто все равно, и сейчас Владимир не изменил своего отношения. Единственное, чего ему хотелось – поменьше сталкиваться с отцом. Он и сейчас позвонил домработнице затем, чтобы узнать, дома ли тот, и, получив ответ, что Иван Иванович еще на работе, в офисе, запрыгнул в машину и поехал к своему старому дому.       В квартире вкусно пахло свежевыпеченным хлебом и ухой – Варвара всегда баловала их семью, особенно старалась угодить Володе после смерти мамы. Мальчик, хоть и замкнулся, вечно ходил угрюмым и редко разговаривал, никогда не мог устоять против ее кулебяки, холодца, всевозможных салатов и запеченного мяса. Сердечно обняв пожилую женщину, не видевшую «милого мальчика» с того самого дня, как он приезжал за картинами, Владимир прошел в гостиную, где в одном из шкафов, как он знал, лежала шкатулка с драгоценностями матери. В детстве он иногда рассматривал украшения: ему нравился блеск камней в солнечном свете. Отца такой интерес удивлял, а мама, улыбаясь, говорила, что это – любовь к прекрасному. В шкатулке было не так уж много предметов: пара колец, жемчужное ожерелье, золотая цепочка, платиновый браслет и три пары сережек. Будучи художницей, Вера редко надевала украшения, потому что пальцы и лицо вечно были перепачканы краской. Практически все они, за исключением жемчужного ожерелья, были подарены отцом, который хотел, чтобы на выставках и вечерах, куда их звали партнеры по бизнесу, жена выглядела достойно. И когда мама целый час проводила в ванной, оттирая разноцветные пятна с рук, щек и волос, Володя знал, что они с папой куда-то собираются, а значит, можно достать шкатулку и помочь маме с украшениями.       Но когда Владимир открыл шкаф и взял шкатулку в руки, она оказалась подозрительно легкой. Уже догадываясь, что произошло, молодой человек откинул резную крышку и резко выдохнул, стиснув зубы: за исключением ожерелья и колец, все украшения исчезли. Сдержав желание запустить ни в чем не повинную коробочку в стену, Владимир внимательно осмотрел шкаф, но, разумеется, ничего не нашел и отправился на кухню.       - Варя, ты случайно не знаешь, куда отец девал мамины украшения? – спросил он домработницу.       - Ох, она все еще тут, - Варвара удивленно подняла брови, увидев шкатулку. – Я ее уже лет десять не видела, а то и больше! Думала, ты ее тоже с собой забрал.       - Нет, она все это время лежала на прежнем месте, - возразил Владимир. – Но тут не хватает браслета, цепочки и трех пар серег.       - Не знаю, Володя, - пожала плечами Варя. – Спроси лучше Иван Иваныча.       - Этого-то я как раз и боялся, - пробормотал Корф, понимая, что теперь придется сидеть и ждать возвращения отца. Из коридора донесся звонок мобильного. На душе стало чуть легче, когда Владимир увидел, что звонила Аня.       - Привет, - сказал он, снова проходя в гостиную.       - Привет, - даже просто звук ее голоса звучал успокаивающе. – Я не отвлекаю?       - Нет, что ты. Если честно, я сам хотел тебе позвонить, просто заехал к отцу забрать кое-какие вещи. Как дела? Как ты себя чувствуешь?       - У меня все хорошо. Я взяла у Лизы телефон гинеколога, завтра позвоню, запишусь. А еще я по тебе соскучилась. – В ее голосе не было ни намека на кокетство, Анна говорила искренне, что особенно нравилось молодому человеку. – Мы увидимся завтра?       - Завтра… - Корф прищурился, вспоминая расписание. – Если ничего не изменится, могу заехать за тобой вечером. Сгоняем куда-нибудь поужинать или ко мне…       - Я бы к тебе съездила, если ты не против, - ответила Анна. – Мне поговорить нужно. Я просто долго думала и с Лизой еще разговаривала… Не могу больше держать это в себе, от этого только хуже. Раньше мне казалось, что если не буду вспоминать, спрячу куда подальше, то со временем боль пройдет. Но теперь все изменилось. Ты все изменил. То, что между нами происходит – это так удивительно, так прекрасно, я не хочу, чтобы мое прошлое мешало мне строить нормальное будущее. Володя… Ты слушаешь?       Она говорила, а он стоял, глядя на знакомый до боли двор с теми самыми качелями, на которых они впервые встретились. Сейчас, в желтом неверном свете уличных ламп площадка казалась мрачной, на такой только фильм ужасов снимать. Но в голове упорно стояла совсем другая картинка: маленькая светловолосая девочка, болтающая ножками в воздухе, и он, сам себе кажущийся еще выше оттого, что стоит над ней, толкая железное сидение. Неужели ему удалось оправдать ее доверие? Заставить вновь почувствовать вкус жизни, освободиться от прежней тяжкой ноши, от разочарования и недовольства собой? Никогда еще за всю свою профессиональную деятельность он не чувствовал большего удовлетворения, чем в этот момент, поэтому какая-то часть ее слов прошла мимо него.       - Аня, ты… ты просто удивительная, знаешь об этом? – выдохнул он.       - Нет, не знаю, - опять-таки ни отголоска притворства. – Правда?       - Правда, - он прислонился плечом к стене возле окна. – Ты большая, большая молодец. Это я тебе говорю и как врач, и как тот, кто ценит тебя больше всего на свете.       - Ты меня смущаешь, - засмеялась Анна. – Я себя так странно ощущаю… Так легко и свободно, как будто прошлая я – это какой-то совсем другой человек.       - Так бывает, когда принимаешь верное решение, способное все изменить, - улыбнулся Владимир. В этот момент из коридора донесся звук открываемой и закрываемой двери – вернулся отец. – Мне пора, Ань. Я позвоню тебе завтра. До встречи.       Выйдя из гостиной в коридор, Владимир увидел отца, сидящего на маленьком стульчике и снимающего обувь. Когда тот поднял голову, молодой человек поразился, как за прошедшее время изменился отец. С ним явно что-то было не в порядке: синеватые мешки под глазами, впалые щеки, и руки словно бы подрагивали время от времени. Неужели болен?       - Здравствуй, Володя, - усталым, тихим голосом сказал Иван Иванович. Он поднялся со стульчика и направился в ванную, мыть руки. Вот так просто, даже не поинтересовался, зачем сын приехал. Владимир прошел на кухню, где оставил шкатулку. Варя уже накрывала на стол.       - Поужинаешь с нами? – спросила она.       - Нет, Варь, - покачал он головой. – Я только спрошу у отца, где украшения, и поеду домой.       - Ну, как хочешь, - Варвара отвернулась, и Корфу показалось, что она тихонько вздохнула. Вошел Иван Иванович и, увидев шкатулку в руках сына, слегка нахмурился.       - Ничего не хочешь мне сказать? – спросил Владимир, открывая крышку и показывая отцу практически пустую шкатулку.       - Я продал их, - спокойно ответил Иван Иванович, садясь за стол. Владимир вздрогнул, как от пощечины.       - Зачем? Это же была память о маме! Как ты мог!       - Володя, не кричи, - тихо попросила Варвара, но молодой человек уже не мог остановиться. Он догадывался, что отец сделал с украшениями, но до последнего старался в это не верить. Не картины, так драгоценности, вот, значит, как.       - Неужели ты настолько хотел избавиться от всего, что хоть как-то напоминало о ней? – с горечью спросил он отца. – Ты ведь так часто говорил всем, как любишь ее. Как ценишь. Уважаешь, как художника и личность! Я это помню, хотя был мальчишкой! А ты забыл?!       - Володя, - снова обратилась к нему Варя. Ей, конечно, было не привыкать к конфликтам между отцом и сыном; когда мальчику исполнилось четырнадцать, он каждое, хоть и редкое, слово Ивана Ивановича воспринимал в штыки, и домработнице частенько приходилось брать на себя еще и роль воспитательницы и выговаривать ему. Впрочем, вряд ли ее поучения имели большой успех; обычно Володя лишь пожимал плечами, бормоча что-то себе под нос, и уходил в комнату-мастерскую. Потом в доме Корфов долгие годы было тихо: мальчик вырос, пошел своей дорогой и заезжал исключительно тогда, когда отец был на работе. Несколько раз они все же пересекались, и все неизменно оканчивалось ссорой. Варя видела, как им обоим тяжело; она-то знала, что не все так просто и однозначно, как казалось Володе – мол, отец решил вычеркнуть факт существования матери из-за того, что она с собой сделала, да еще и сам приложил руку к тому, что случилось. От подобных обвинений, которыме бедный мальчик кидал в лицо отцу не раз и не два, женщине делалось страшно, и она искренне не могла понять, почему Иван Иванович не сделал ни единой попытки оправдаться. Вот и сейчас он сидел, молча глядя в свою тарелку, пока Владимир грозно нависал над ним, сжимая в руках несчастную шкатулку. Бросив тяжелый взгляд на Варю, молодой человек с размаху швырнул коробочку на стол со словами:       - Надеюсь, ты не продешевил.       И через две минуты его уже не было в квартире.       Задыхаясь от внезапно нахлынувшей злобы, Владимир сбежал по лестнице и окунулся в холодный ночной воздух. Стоя у машины, он вновь и вновь вспоминал, как перебирал в детстве украшения, чувствуя тяжесть благородных металлов, любуясь бликами мелких бриллиантов в браслете, поглаживая идеально гладкую поверхность жемчужин в ожерелье… Он даже вспомнил, когда мама впервые надела те самые сапфировые серьги. Наверно, они были самым дорогим, что отец когда-либо покупал ей: длинные, из трех звеньев; английская застежка усыпана алмазной крошкой, первые два звена – круглые, с маленькими сапфирами, а третье – продолговатое, и сапфир в нем походил на дождевую каплю. Когда на них падал свет, не важно, естественный или искусственный, камни словно становились бездонными, переливаясь великим множеством оттенков голубого. Они бы идеально подошли к Аниным глазам… Аня… Его маленькая, храбрая девочка…       Корф вытащил из кармана пальто телефон. Почти десять. Может, она еще не спит, время не такое уж и позднее. Он зашел во «Входящие» и нажал на последний принятый вызов.       - Привет, Володя, - раздался в трубке ее бодрый голос. Не спит. – Что-то случилось?       - Ты не будешь против, если я сейчас заеду? Мне срочно нужно тебя увидеть.       - Да, конечно, приезжай… С тобой все в порядке, у тебя голос какой-то странный…       - Да, все хорошо, не переживай. Я скоро буду.       Он ехал, постепенно успокаиваясь, хотя до сих пор чувствовал досаду оттого, что не удастся реализовать идею с подарком. Что ж, он сам купит ей серьги, ничуть не хуже тех. Может, это даже и к лучшему. Они буду строить свою историю, отмеченную своими, особенными знаками. Но почему отец продал мамины украшения? Чем они ему мешали? Кроме этого, картин и десятка фотографий от мамы не осталось ничего, что хранило бы ее след. Наверно, ему действительно следовало забрать с собой шкатулку, но кто же знал… Честно говоря, пока Анна не надела то платье в салоне, он и сам не вспоминал про нее. Владимир ощутил, что снова начинает злиться, уже не столько на отца, сколько на себя самого. Ему это не нравилось, потому что знал: отходить будет не день и не два, а так как раздражался он редко, подобное состояние было вдвойне некомфортным. Быть может, Аня поможет отвлечься – он даже не раздумывал, когда набирал ее номер. Удивительно, как за такой короткий срок он успел так привязаться к ней… Да что там, это давно уже не просто привязанность, и даже не влюбленность. Она нужна ему как воздух. Эта мысль заставила его прибавить газу.       Анна надевала куртку и сапоги, когда из ванной вышла Лиза.       - Куда это ты? – с удивлением спросила она.       - Володя приехал, - сказала сестра, шаря в поисках шапки. - С ним что-то не так, я по голосу поняла сразу. Надеюсь, ничего не случилось… Я пошла. Он ждет меня внизу.       Владимир даже не дал ей толком поздороваться, тут же обнял и прижался к губам, жадно раздвигая их своими, заставляя ответить. Анна не успела испугаться, потому что каким-то шестым чувством угадала его настроение, и ответила на поцелуй. Никогда еще он не целовал ее с таким отчаянием – словно пытался таким образом забыть что-то, что причиняло ему боль. И, закончив поцелуй, не отпустил, а продолжил прижимать к себе, молча уткнувшись лицом в ее плечо. Она же гладила темные волосы, про себя думая, что каким-то странным образом жизнь поменяла их местами, и сейчас поддержка нужна была ему.       - А говорил, что все в порядке… - пробормотала она, но Владимир все равно услышал ее и мотнул головой:       - Ничего страшного. Неприятная встреча, только и всего.       - Ты же ездил к отцу, - вспомнила Анна. – Вы поссорились?       Владимир не ответил, лишь крепче обнял девушку. Ему было совестно, ведь Анна с готовностью рассказывала ему о самых тяжелых моментах в жизни, а он молчал, как партизан. Но сейчас ему просто не хватит сил, внутри еще жил гнев, который каждые пять минут напоминал о том, что сделал отец, и что он, Владимир, никак это изменить не может. Надо просто успокоиться.       - Поехали ко мне, Ань, - вдруг попросил он, поднимая глаза. – Я не смогу один сегодня… Мне нужно, чтобы ты была рядом.       - Хорошо, - согласилась девушка, и Владимиру стало еще более стыдно: она даже ни на секунду не задумалась, потому что знала, что не сможет оставить его. Анна сделала шаг к машине, но Корф удержал ее за руку. Она взглянула на него – спокойно, ласково, без тени сомнения.       - Спасибо, - просто сказал он. – Обещаю, я расскажу тебе все. Просто сейчас не лучший для этого момент.       - Я понимаю, - кивнула Анна. – Поедем домой, Володя.       Домой… Не «к тебе», или просто «поехали», а домой. От этого на сердце вдруг стало легко, и обида, злость, досада разом покинули его. Да, они едут домой. Потому что дом там, где она. А она – это любовь.