***
— Так, значит, всё это время вы обо всём знали и просто самозабвенно над нами издевались? — медленно спрашивает Сехун и смотрит на Минсока в упор. Тот, поколебавшись, кивает, и О возмущённо выдыхает: — Ну вы и говнюки! Вы считаете, что это нормально? — Как мило, — ласково цедит Кёнсу, и его мелодичный голос так и сквозит льющимся через край ядом. — И это мне говорит малолетний алкоголик, который в компании со своими друзьями поспорил на другого человека, даже не подумав о его чувствах. Мы говнюки, Сехунни? А это не вы называли Бэкхёна «богомолом» и «больным идиотом» и подбили Чанёля на эту идиотскую затею? О багровеет и опускает взгляд, а Ифань тихо отзывается: — Но он и вправду вёл себя как ненормальный. Все эти внезапные скачки настроения, эти идиотские испытания и постоянные издевательства! — А может, он попросту вёл себя так, как вы сами от него ожидали? — выплёвывает Цзытао и от переизбытка эмоций вскакивает на ноги. — Нет никакого богомола Бэкхёна, понимаете? Есть нормальный, обычный Бэк и его бывший, так и не сумевший смириться с тем, что Бэкхён его кинул. Кинул не из-за того, что он — потаскун и любитель поиздеваться над людьми, а потому, что Джухён трахал всё, что попадалось на его пути, постоянно лгал ему и вёл себя как настоящий подонок. Но он, видите ли, всегда бросает всех первыми, он — крутой мачо, как-никак, вот и пустил слухи о том, что хён — настоящее исчадие Ада! И самое интересное, что какие-то идиоты на это повелись! — Такие идиоты, как вы, — вкрадчиво резюмирует Лухан, и Чонин громко выдыхает и бросает быстрый взгляд на Кёнсу. — А позже — не поленились рассказать об этом Чанёлю, и кто-то из вас решил, что будет классно, если вы проучите такого плохого Бэкхёна и заодно удовлетворите свои мужские амбиции. Кто же, интересно, это был? — Это был я, — помедлив, тихо отвечает Ифань. На его лице отражается неподдельное смятение, и он зарывается пальцами в светлые волосы. — Но я тогда был пьяный, и мне казалось… Мне… Ох, чёрт, да, это действительно мерзко и отвратительно. Я даже не буду за это оправдываться, потому что даже несмотря на все эти слухи, мы не должны были этого делать. — Это хорошо, что вы и сами это понимаете, — говорит Чунмён и принимается постукивать пальцами по столу. В помещении воцаряется молчание, прерываемое лишь тихой музыкой, доносящейся из подвешенных под потолком бара динамиков. — И что мы теперь будем делать? — подаёт голос Чондэ. Он откидывается на спинку дивана и слегка кривится. — Я сразу скажу, что я с самого начала был против всего этого. Все эти игры с чужими чувствами вызывают у меня отвращение, но я молчал, потому что Чанёль должен был дойти до этого сам. В конце концов, он и сам в своё время оказался в похожей ситуации и обязан был понимать, насколько это больно и противно. — У него был неудачный любовный опыт? — удивлённо спрашивает Исин. — Странно, когда мы шерстили его социальные сети, на это не было никаких намёков. — Вы шерстили его социальные сети? — округляет глаза Чондэ. Чжан передёргивает плечами, а Кёнсу поджимает губы и отвечает: — Мы даже составили на него подробное досье. Или ты думаешь, что мы собирались играться с милашкой Паком, не разузнав о его прошлых увлечениях и интересах? Мы что, какие-то дилетанты? — Круто, — выдыхает Чонин, и Ифань толкает его локтем в бок. — Это пугающе, — говорит он, и До разводит руками. — Если бы вы озаботились тем же самым, то вполне возможно, что вам стало понятно, что слухи о Бэкхёне — откровенный пиздёж. Но вы предпочли нырнуть в омут с головой, даже не проверив, есть ли у него дно. — Ну, блядь, да, мы налажали, — внезапно выпаливает Сехун. — Да, я согласен, что всё это было огромной ошибкой! Но сейчас намного важнее, во что это в итоге вылилось. Хотите верьте, хотите нет, — телефон О вибрирует, и он раздражённо выключает его быстрым нажатием кнопки, — но Чанёлю реально нравится Бэкхён. Очень-очень сильно. — И что ты нам теперь предлагаешь делать? — спрашивает Минсок. — Радоваться и подкидывать вверх конфетти? Он ему напиздел со всех сторон, насмехался над ним, а потом, видите ли, влюбился, и Бэкхён должен взять, понять и простить? — Если бы он действительно его любил, да что там, — Чунмён кривится и вновь принимается стучать пальцами по столу. — Он бы давным-давно взял и признался во всех своих прегрешениях и попытался построить с Бэкхёном отношения заново. Но разве он хотя бы раз попытался это сделать? — Бэкхёну он тоже явно нравится, — внезапно говорит Исин. — И именно поэтому мне хотелось как можно больнее щёлкнуть Пака по носу. Знаете, как ему было плохо, когда началась вся эта грязная и дерьмовая ситуация с Джухёном? Бэкхён заслуживает исключительно счастья, а влюблённость в Чанёля, не способного на нормальные, искренние отношения, не сулит ему ничего хорошего. — Чанёль ведёт себя как самоуверенный и наглый мудак, — неожиданно говорит Чондэ, и Чжан осекается, глядя на него в упор. — Куча девушек, с которыми он никогда не доходит до чего-то серьёзного, имидж местного гуляки и бонвивана и яркая внешняя оболочка. Этакий плохой парень, которому не нужно ничего, кроме секса и веселья. Но раньше он не был таким, — его голос слегка понижается, а тёмные глаза сужаются. — Виной всему — женщина, которая заставила его раз и навсегда разочароваться во всех проявлениях искренних чувств. В комнате вновь воцаряется молчание, плотное и неуютное, как тёмная пелена. Ифань берёт со стола чашку с эспрессо и, поморщившись, выпивает её залпом. — Мы знаем Пака со школы, — говорит он и кивает в сторону Чондэ. — Я учился с ним в одном классе, как и Чонин. Сехун и Чондэ — на класс младше. Мы как-то сразу сильно подружились, по большей части, на почве общей любви к музыке и видеоиграм. По Чанёлю сейчас и не скажешь, но он тот ещё задрот. А тогда он и подавно был таким типичным угловатым подростком. Пухлым, ходил в больших очках, причёска под горшок, в то время это для детей считалось самым писком моды. Мы, правда, тоже были не лучше, но проблема Чанёля заключалась в том, что он практически с самого раннего сознательного возраста был влюблён в одну особу. Которая мало того, что была ровесницей его нуны, так ещё вдобавок являлась настоящей красавицей. Этакая воздушная фея, правда, к идеальной оболочке прилагалась мерзкая, сучная сущность, но об этом никто из нас тогда даже и не догадывался. Он замолкает и протягивает чашку Исину. Тот молча кивает и встаёт с дивана, и Ву благодарно выдыхает: — Спасибо. А то в горле что-то совсем пересохло. — Её зовут Им Кёнри, — подаёт голос Сехун. — Одноклассница Юра-нуны, местная принцесса. Потрясающая внешность, отличные отметки и, конечно же, целая толпа постоянных обожателей и почитателей. Чанёль увидел её, когда она приходила к ним домой, чтобы подготовиться к итоговым тестам, и влюбился в неё с первого взгляда. Мы сразу ему сказали, что тут нет никаких шансов, что такая взрослая девушка вряд ли обратит внимание на неуклюжего нескладного юнца, но Чанёль закусил удила и, когда он перешёл в старшую школу, признался ей в своих чувствах. — Ух, ты ж сука! — вырывается у Чунмёна. Исин отдаёт Ифаню большую кружку, и тот непонимающе смотрит на него. — Капучино за счёт заведения, — коротко отвечает тот и хмыкает. — Не бойся, пурген я туда не добавлял. Я же не Кёнсу. Остальные разражаются громким смешком, а До закатывает глаза и бормочет: — Лучше и мне дай кофе. Так, он признался этой Кёнри, и она его отшила? — Хуже, — мрачно отзывается Ифань. — Она мило улыбнулась и ответила, что не может сейчас ответить на его чувства, потому что он ещё совсем маленький. Но Пак может попробовать спросить её об этом через два года, и если он при этом приведёт себя в порядок и не будет ни с кем встречаться, то, может, она согласится стать его девушкой. «Ты же хочешь показать мне, что это не просто прихоть, что ты серьёзен по отношению ко мне и желаешь настоящей любви», — так она ему сказала, и я сразу подумал, что эта затея обречена на провал. Но Чанёль оказался окрылён и воодушевлён, ему казалось, что эта Кёнри такая искренняя и чистая, — Ву фыркает. — Ну да, тем было смешнее, когда оказалось, что эта очаровательная и нежная принцесса в то время, как он отшивал девушку за девушкой, перетрахалась с большей частью своего университета. И, главное, не просто абы с кем. А с самыми красивыми и богатыми ребятами, которые смотрели ей в рот и оплачивали любые её прихоти. — Чанёль начал заниматься спортом, подтянул учёбу, и через год из пухловатого нескладного подростка превратился в настоящего крутого парня, — подаёт голос Чонин. — У нас даже были скауты из крупных развлекательных компаний, которые предлагали ему стать мембером новой популярной группы. Но Чанёль послал их куда подальше, сказав, что его это не интересует. Его интересовала только Кёнри, прекрасная, идеальная нуна, продолжавшая всячески его поощрять и подбадривать. — Я мало себе представляю Пака в мальчиковой группе, — задумчиво бормочет Лухан. — Только представьте, скакать в школьной форме на сцене и петь что-то про то, что ты — какой-нибудь волк, желающий поймать её, как свою добычу. — Как тебе в голову пришёл подобный бред? — кривится Минсок. — Кто-то вообще согласится петь что-то такое? — Всё это время на Чанёля обращали внимание другие девушки, — Ифань делает глоток и кривится. Видимо, даже сами воспоминания о событиях прошлого заставляют его ощущать стыд и отвращение. — Многие — чисто из-за внешности, некоторые — из-за его ауры загадочного парня, но были и те, кто были искренны по отношению к нему и действительно интересовались им как личностью. Мы пытались донести до Чанёля, что его идеальная девушка на самом деле забавляется с ним, как со своей игрушкой. Разве это честно, что вместо того, чтобы не давать ему надежду и сразу честно сказать, что он ей не нужен, она навешала ему лапши на уши? И в то время, как он пахал изо всех сил, стараясь быть её достойным, она лишь красиво улыбалась и твердила, что он молодец. А когда подошёл нужный срок, она внезапно действительно согласилась стать его девушкой, — тёмные глаза Ифаня сужаются, и он тихо бормочет: — Он так радовался, ходил, сияя, как какая-нибудь лампочка. Твердил, что нуна прекрасна, что ради этого стоило так стараться, но потом… — Он замолкает и со стуком ставит чашку на стол. В помещении воцаряется молчание. Ву вытирает губы бумажной салфеткой, а Чондэ громко вздыхает и мрачно говорит: — А потом она высмеяла его на глазах всех своих друзей. Не за глаза, а публично, прямо во время какой-то университетской вечеринки, на которую она его потащила. Он стоял и не мог понять, что происходит, а она смеялась ему в лицо и всё твердила, что он — её глупый покорный пёсик. Что ей не нужен глупый убогий молокосос, и он, должно быть, совсем идиот, раз поверил в то, что она может его полюбить. «Любви не существует, дурачок, запомни это раз и навсегда», — так она ему сказала. «Ты был моей самой смешной и послушной игрушкой, за которой было так интересно наблюдать. Знаешь, почему мне было нужно, чтобы ты ни с кем не встречался? Я не люблю делиться своим имуществом. И запомни, самые классные девушки всегда обращают внимание на мачо, а не на размазней и плаксивых нытиков». За точность цитаты, я, конечно, не ручаюсь, но… — Он поджимает губы и трёт ладонью лоб. — Но именно так нам всё поведал Чанёль, когда он завалился домой к Ифаню поздней ночью, будучи в практически невменяемом состоянии. — Он был в стельку пьяный и абсолютно разбитый, — еле слышно бормочет Сехун. — Нам дико повезло, что родителей Ифаня в тот вечер не было дома — они поехали в другой город к друзьям и оставили его одного дома. Помню, как он позвонил мне и сказал, что нужно срочно приехать. Я сказал своим родным, что поеду к Ифаню с ночёвкой, и помчался туда на всех парах. И, когда я увидел Чанёля… таким надломленным и потерянным, мне почему-то самому захотелось разреветься. — Он всё повторял: «Как же так? Почему она так со мной поступила? Почему она лгала и играла моими чувствами? Почему она не могла просто сказать мне, что я ей не нравлюсь?». Потом его долго тошнило, и ему было так плохо, что я уже хотел вызывать «Скорую помощь», — Ифань морщится и поднимает голову, глядя на молчащего Кёнсу. — Мы пытались как-то его подбодрить до самого утра. Говорили о том, что она его не стоит, что теперь он наконец-то сможет перестать игнорировать других девушек, что она — настоящая волчица под личиной невинной овечки. Но Чанёль молчал и никак не реагировал на наши слова. И уже когда начало светать, я дал ему снотворное, чтобы он хоть немного поспал и оклемался, он сказал одну единственную фразу. «В одном она была права — любви не существует, и даже не стоит пытаться к кому-то привязаться. Надо пользоваться людьми, пока они позволяют это делать». Воцаряется молчание. Ифань опускает взгляд и принимается вертеть в руках чайную ложечку. Кёнсу поджимает губы и замирает. До выглядит так, будто крепко над чем-то задумался, и, наконец, Чондэ нарушает тишину: — И после этого он и стал таким. Этаким бабником без стыда и совести, который бросал девушку сразу же, когда отношения грозили перерасти во что-то серьёзное. Всякий раз, когда мы пытались поговорить с ним на этот счёт, он отвечал, что просто хочет поиграться, пока совсем молодой. Что дело вовсе не в Кёнри, и ему просто самому не хочется чего-то серьёзного. В конце концов, мы поняли, что ничего от него не добьёмся, и просто смирились. А потом возникла эта ситуация со спором, и… — Ким замолкает, заметно колеблясь. Затем тяжело вздыхает и решительно говорит: — Я впервые за долгое время вижу, чтобы Чанёль так старался ради того, чтобы кого-то завоевать. Чтобы он не изображал из себя крутого парня, знаете, как во всех этих дорамных ромкомах. Чанёль вёл себя как настоящий идиот, он орал, срывался, жаловался и нудел, и, что самое удивительное, ему это нравилось. Он был искренним, и, чёрт возьми, как же я хотел, чтобы изначально у них всё не было основано на лжи и идиотском споре. Я, честно скажу, с самого начала думал, что эти слухи — форменная ерунда. Да и Бэкхён выглядел настолько нелепо, что только идиоты могли на такое повестись. — Спасибо, — кашлянув, говорит Чонин, и Кёнсу бросает на него быстрый взгляд. — Мог бы, раз такой умный, поделиться с нами своими размышлениями. — А смысл? — разводит руками тот. — Вы изначально поверили во всю эту ересь и попросту не стали меня слушать. Да и у вас было слишком много упрямства, чтобы признать, что вы налажали с этим пари и попытками «укротить» богомола Бёна. Да и я не думал, что в итоге всё будет настолько серьёзно. — его лицо мрачнеет, и он качает головой. — Я тоже вёл себя как придурок, не спорю. — Итак, мы выяснили, что Чанёлю нравится Бэкхён, что на самом деле у Пака есть причины для того, чтобы вести себя как сволочь. Что Бэкхён на самом деле не истеричный засранец, а жертва слухов и идиотских россказней своего бывшего парня, и, что мне противнее всего осознавать, Чанёль ему тоже очень нравится, иначе бы он не побежал к нему со всех ног, когда этот придурок свалился с металлического быка, — громко возвещает Кёнсу. Сехун цокает языком, и До пожимает плечами. — Нет, Пак, конечно, бесит теперь меня намного меньше, но я буду считать его козлом до тех пор, пока он благополучно не покается Бэкхёну. — А разве Бэкхён, в свою очередь, не должен рассказать ему про ваш восхитительный заговор с досье и продуманными пакостями? — парирует Ифань. До багровеет, и Минсок успокаивающе кладёт ему руку на плечо. — Брэк, — спокойно говорит он и бросает на Ву быстрый взгляд. — Спорами мы делу не поможем. Да и дальнейшими разборками тоже. Нам нужно понять, что нам следует делать дальше для того, чтобы попытаться хоть как-то выправить сложившуюся ситуацию. Если мы продолжим враждовать и выяснять отношения, то всё станет ещё хуже. Нам нужно объединиться и решить, как мы можем помочь им наконец-то перестать врать друг другу и разобраться в собственных чувствах. — Как насчёт того, чтобы вновь собрать их под каким-нибудь благовидным предлогом и рассказать им обо всём? — помедлив, предлагает Минсок. — Только на этот раз нормально, без мексиканских острых блюд и постоянных пикировок? Чанёль сможет поведать Бэкхёну о своём нелёгком прошлом, а мы, в свою очередь, подтвердим, что всё, что говорили ему про нашего друга, на самом деле абсурдные и идиотские выдумки? — Ага, и как ты себе это представляешь? — хмыкает Ифань. — Они сидят друг напротив друга и пытаются о чём-то разговаривать, а в это время вокруг них столпились мы и, затаив дыхание, наблюдаем за этим интимным процессом. Ты бы смог о чём-то нормально поговорить в такой обстановке? И я просто уверен, что многие из вас не смогут сдержаться и моментально полезут с какими-нибудь претензиями и советами! Или, хотите сказать, что вы будете сидеть молча и не высовываться? — Мы можем просто оставить их одних, — поджав губы, парирует Лухан. — Позвать, например, сюда, под каким-нибудь благим поводом. У вас же вроде есть закрытый зал, да, Исин? Заведём их туда, скажем, что им надо поговорить, и пусть они сидят и между собой разбираются! — Ага, и как они поймут, что им надо в чём-то разбираться? — отзывается Чонин. — Они оба и понятия не имеют, что на самом деле творится с их личной жизнью! Надо сначала им обо всём рассказать, а потом уже запирать одних в каком-нибудь укромном месте! — Вам не кажется, что это как-то чересчур, вообще брать и куда-нибудь заманивать? — влезает Чунмён. — Нет, серьёзно, как будто они наши лабораторные крысы! Да и запирать их где-то, они — свободные люди и имеют право на собственное мнение и желания! — Да, но… — начинает было Исин, но внезапно его перебивает Кёнсу: — Ты прав. Чжан осекается и смотрит на До удивлёнными глазами. В помещении воцаряется тишина, а Кёнсу, вздохнув, тихо говорит: — Лучшее, что мы с вами сейчас можем сделать, так это перестать во всё это лезть. Мы и так уже наворотили дел, и если мы и дальше продолжим им мешать или, наоборот, пытаться как-то подстегнуть, то в итоге сделаем только хуже. Так почему бы нам просто не наступить на горло собственной песне и не оставить их в покое? — Он смотрит на Ифаня в упор, и тот медленно кивает. — Вы ничего не говорите Чанёлю, мы ничего не говорим Бэкхёну. Осталось меньше недели, и если они сами за это время не смогут решить друг с другом все вопросы, то тогда мы и попробуем что-то предпринять. Но уже без каких-либо интриг и взаимной лжи, так? — Так, — медленно отвечает Ву и вновь кивает. — Мы не лезем к нему с советами, вы не лезете к Бёну с предложениями поиздеваться над Паком. Но, если ситуация достигнет критической точки, то тогда мы собираемся и вместе решаем, что делать. — Отлично, — отзывается До, и Чонин издаёт шокированное мычание. Кёнсу бросает на него быстрый взгляд и отрывисто спрашивает: — Почему ты сопишь, как сенбернар на прогулке? — Он, наверное, просто, как и все мы, в шоке от того, что именно ты предложил наиболее рациональный и наименее интриганский выход из ситуации, — хихикнув, бормочет Минсок. По комнате прокатывается дружный сдавленный смешок, и Кёнсу закатывает глаза. — Глупые дискриминаторы, — отзывается он и лезет рукой в карман. — Чёрт возьми, а сколько времени? Мне кажется, мы торчим тут по меньшей мере несколько часов, уже вечереет, а тут настоящая тишина! Исин, в вашу забегаловку что, днём вообще никто не ходит? За всё время заходило четыре посетителя, заказавших кофе навынос! — Вот будет часов шесть вечера, тогда тут будет не протолкнуться, — огрызается Чжан, поднимаясь из кресла. На его лицо наползает обеспокоенное выражение, и он бросает на Лухана растерянный взгляд. — Кстати, до прихода Ифаня мне звонил Бэкхён и говорил, что собирался зайти к Чанёлю за телефоном. — Блядь! — внезапно громко выдаёт До. Остальные коллективно поворачиваются к нему. Кёнсу держит в руке телефон и быстро скользит взглядом по экрану. Из бомбера Чондэ раздаётся пикающий звук, и он торопливо вытаскивает телефон из кармана. — Надо же, только что сеть появилась, — бормочет он и проводит пальцем по экрану. — О, мне пришло сообщение от Чанёля… Его глаза расширяются, и он поднимает взгляд на До. — Ситуация, похоже, немного вышла из-под контроля, — говорит Кёнсу и кивает на свой смартфон. — У меня был режим без звука, и, оказывается, что я пропустил семнадцать вызовов от Бэкхёна и порядка десяти сообщений. У них отключился свет, и они сидят в квартире Бёна, с заклинившей дверью, без ключей и электричества. И нам срочно надо ехать за запасными ключами, а потом — к нему, пока он не наделал глупостей. — Мы поедем с вами, — подаёт голос Сехун. До бросает на него тяжёлый взгляд, который О выдерживает с честью. — Мы же должны тоже убедиться в том, что хён не наделал глупостей. — А я, значит, должен сидеть в баре, пока вы развлекаетесь, — хмыкает Исин. Минсок пожимает плечами, и Чжан вкрадчиво говорит: — Советую вам поторопиться. А то вдруг они уже трахаются? — Они не трахаются, — неуверенно отзывается Минсок. — Там же Кирхгоф! — О, да, шпиц — это как пояс верности, только собака, — кивает Исин. Кёнсу, не говоря ни слова, подрывается с места и бежит к двери. Ифань оставляет на столе пару купюр и бежит за ним, за ними следуют остальные. — Потом расскажете, в какой позе и кто сверху, — кричит им вслед Чжан. Он берёт купюры и удовлетворённо хмыкает. — Надо же, оставил на чай, — бормочет он себе под нос и идёт с чашками к стойке. — Ну, хоть какая-то компенсация…***
— У меня есть свечки с запахом шоколада и с запахом мяты, — говорит Бэкхён и торжественно выуживает из шкафчика пару упаковок. — А просто без запаха нет? — спрашивает Чанёль, и Бён отрицательно качает головой. — Лухан обожает всякую ароматическую дрянь и регулярно дарит мне такие на все возможные праздники, — отзывается он, и Пак вздыхает. — Тогда шоколадные, — говорит он, и Бэкхён хихикает. — С шоколадными тоже облом, потому что Кирхгофу нравится запах, и он всё время порывается их сожрать, — сообщает Бён, и шпиц, будто в подтверждение его словам, поднимает голову и облизывается, плотоядно глядя на коробочку в руках Бэкхёна. Тот моментально убирает её в шкаф и, развернувшись, осторожно ставит вторую коробку на вытянутую тарелку. — Пей чай, а то остынет, — говорит он и, вооружившись зажигалкой, принимается зажигать пахнущие мятой свечки, и Пак покорно берёт в руки кружку, от которой исходит на редкость приятный травяной аромат. Покончив с освещением, Бэкхён садится рядом, вытягивая ноги вперёд, и Чанёль откидывает голову назад, ощущая разливающееся по венам умиротворение. В комнате тепло и уютно, диван мягкий, точь-в-точь, как в гостиной его старшей сестры. Кирхгоф, свернувшись калачиком, мирно сопит под боком, и Чанёль, не удержавшись, проводит кончиками пальцев по мягкой спинке. Шпиц косит в его сторону хитрыми чёрными глазами, но на этот раз не принимается бить обнаглевшего человека лапкой. Вместо этого он шумно вздыхает и переворачивается на спинку, подставляя для почёсывания пушистое пузико. — Надо же, он даже не пытается тебя укусить, — бормочет Бэкхён и улыбается. В слабом свете свечей его лицо кажется удивительно нежным и лишённым привычной резкости, и Чанёль ощущает, как от этого зрелища невольно ёкает сердце. Бён отпивает из своей чашки и косится на экран телефона. — Никто не отвечает, — говорит он и сердито цокает языком. — Интересно, чем они все там занимаются? Я всем написал в какаоток, но почему-то они вообще не читают мои сообщения. А на твои отреагировали? — Нет, — Пак качает головой и про себя думает, что ничуть не расстроен подобным раскладом. Мягкий свет свечей, запах мяты и свежего травяного чая, разливающийся в тёплом воздухе. Непривычно дружелюбный Кирхгоф, который, по всей видимости, решил сменить гнев на милость и не издеваться над внедряющимся в его личное пространство чужаком. И Бэкхён, домашний и расслабленный, и Пак сглатывает, придвигаясь ближе и осторожно забрасывая руку ему на плечо. Бэкхён слегка дёргается, но не отстраняется. Напротив, спустя мгновение он расслабляется и кладёт голову на плечо Пака, и Чанёль невольно задерживает дыхание, наслаждаясь интимностью момента. — Прямо, как на первом свидании, — хмыкает Бэкхён. — Неловко, да? Свечи, полумрак и всё такое… Я со своей первой подружкой ходил в кино, а после мы сидели в кафе, пили молочные коктейли и ели клубничное мороженое. — Это прямо какое-то шаблонное свидание из дорамы, — отзывается Пак. Почему-то слушать о похождениях Бёна и его бывших пассий неприятно, он ощущает лёгкий спазм в груди и невольно крепче сжимает пальцы на плече Бэкхёна. — А какое у тебя было первое свидание? — внезапно спрашивает Бён, и Чанёля будто окатывает ушатом холодной воды. Всё очарование вечера моментально тускнеет, и он сжимает зубы, пытаясь справиться с накатившими эмоциями. Он не любит об этом вспоминать. Потому что хочется забыть и запрятать в самые глубины памяти, так, чтобы её отвратительный образ не возникал перед глазами, а в ушах не зазвучал её тонкий, издевательский дискант. Мерзкая. Отвратительная. Лживая. Подлая… — Чанёль… — будто сквозь толщу воды он слышит голос Бэкхёна, и его запястья касаются чужие пальцы. Он опускает голову и встречается с Бёном взглядом. — У меня не самый приятный опыт первых отношений, — медленно говорит он. Говорить об этом тяжко и неприятно, будто ковыряешь с трудом зажившую рану, но почему-то Паку кажется, что он действительно должен. Должен рассказать Бэкхёну, во что бы то ни стало. В сознании возникает её мутное лицо. Медленно, буквально по крупицам, пока, в конце концов, тонкие штрихи не складываются в смазливое, искривлённое глумливой гримасой лицо. Образ расплывчатый и нечёткий, и внезапно Чанёль отчётливо понимает, что не может воспроизвести в памяти её знаковые черты. Остаётся лишь нечто сумбурное, на уровне старых воспоминаний, и Пак ощущает, как вспыхнувшая горечь и ненависть стихают, притуплённые грузом прошедшего времени. Она больше его не тревожит. Раздражает, бесит, но не вызывает той прежней зашкаливающей бури эмоций, что возникала раньше при одном лишь её упоминании. Им Кёнри говорила, что любви нет. Что и он, такой глупый и никчёмный угловатый подросток, нужен кому-то лишь для того, чтобы попросту поиграться и бросить, и что он должен делать то же самое для того, чтобы больше никогда не было больно. Пак смотрит на Бэкхёна и понимает, что не хочет заставлять его страдать ни за что на свете. Пусть это даже будет стоить его собственного призрачного спокойствия, пусть даже после этого он не сможет подойти к нему ни на пушечный выстрел, пусть даже у Бёна за плечами огромное количество пойманных в его ловушку пассий, это всё не важно. Намного важнее то, что Бэкхён смотрит на него так, как будто он действительно в нём нуждается. Как будто ему необходимо узнать его невесёлую историю и сделать что-то для того, чтобы Паку стало лучше. Разве он может ответить на такое подлостью? Разве он может продолжать вести себя, как она? Чанёль ощущает, как внутри что-то будто разбивается на части с громким хрустом, так что лёгкие наполняются воздухом и становится намного легче дышать. — Я не испытываю к ней больше никаких чувств, кроме неприязни и лёгкой обиды, — тихо добавляет он. — Она обманула меня, сделала мне очень и очень больно. Мне казалось, что после того, что она со мной сделала, я больше никогда не смогу чувствовать к кому-то что-то по-настоящему сильное. — Ладони становятся влажными, и голос невольно дрожит. — Но… Что-то меняется в глазах Бёна, что на мгновение Паку чудится мелькнувшее в чёрных зрачках сомнение и почему-то чувство вины. Он открывает было рот, но в этот самый момент раздаётся тихий звон и недовольное ворчание. Бэкхён резко вздрагивает и смотрит куда-то за его спину. — Кирхгоф, мелкая ты скотина, что же ты делаешь! — Он вскакивает с дивана и бросается к столику. Пак оборачивается и видит стоящего на задних лапках шпица, с аппетитом поедающего потухшую свечку. Увидев приближающегося к нему Бёна, Кирхгоф громко икает и с поразительной лёгкостью бросается наутёк, что перед глазами Чанёля мелькает лишь волосатый зад. — Ты опять будешь какать воском, глупая собака! — кричит ему вслед Бэкхён, и Пак невольно смеётся. Кажется, договорить ему не удастся — момент безнадёжно потерян, и он молча смотрит на Бэкхёна, который возвращается обратно на диван и что-то сокрушённо бормочет себе под нос. — Да, ладно тебе, имеет же он право на внеплановую вкусняшку, — говорит Чанёль и ойкает, когда Бён отвешивает ему подзатыльник. — Тебе же нуна уже написала по поводу своего легендарного мероприятия? — спрашивает он, и Бён кивает. — Сказала, что надо позвать всех-всех, включая всех моих друзей, — говорит он и тихо смеётся. — Мне кажется, у неё совсем отсутствует инстинкт самосохранения. Кстати, что означает «Грушевая вечеринка»? Это, когда всем нужно одеться в костюмы груш, или что-то в этом роде? — О, нет, Грушевая вечеринка — это вечеринка, которую сестра устраивает каждый год в честь своего первого удачно реализованного проекта, — фыркает Пак. — Когда она только устроилась в рекламное агентство, руководитель отдела поручил ей придумать новый слоган и кампанию для одной крупной компании, занимающейся производством грушевого пюре и сока. Может, ты слышал их легендарную рекламную композицию? Нуна сочинила для них самую дурацкую и прилипчивую песенку на свете. «Вкусная груша, сочная груша, в воде и на суше, все любят есть груши»! — Обалдеть, — говорит Бэкхён и поворачивается к Паку лицом. — Я ненавижу эту песню. С тех пор, как я впервые увидел эту рекламу, я пел её не переставая в течение месяца, потому что это на редкость прилипчивое дерьмо. — Только не говори об этом нуне, — хрипло бормочет Чанёль. Бэкхён близко-близко, так что его волосы соприкасаются с щекой Чанёля, и от подобных мимолётных прикосновений Пака буквально ведёт. — А то она жутко обидится. — Он отворачивается и наклоняется, забирая со стола чашку с чаем и отчаянно надеясь, что в полумраке не видно, насколько у него пунцовые щёки. — После этого удачного заказа её взяли на полную ставку, и она весьма преуспела. И именно поэтому она каждый год устраивает Грушевую вечеринку — праздник, где собираются все её друзья, а все блюда делаются исключительно из груш. Грушевый пудинг, грушевые пироги, грушевые кексы, грушевый пунш. В общем, настоящая жуть. — Да ладно, это ещё не самый худший вариант, — хмыкает Бэкхён. — Только представь, что вместо грушевой компании она бы работала, скажем, с поставщиком чеснока. Или острых соусов. — Нет уж, острых блюд для меня пока явно достаточно, — вырывается у Пака, и он невольно передёргивается. Глаза Бэкхёна вспыхивают и сужаются, и он отворачивается, наклоняясь над журнальным столиком и беря в руки чайник. — Ещё чашечку? — преувеличенно громко спрашивает он, и Пак ощущает, как изменилась атмосфера в комнате. Уютная лёгкость притупилась, и помещение наполнилось нарастающим напряжением. Чёрт тебя дери, Чанёль, опять ты берёшь и всё портишь, бормочет в его голове внутренний голос, и нутро неприятно сжимается. — Нет, слушай, ты не подумай, на самом деле, в этом не было ничего страшного, — начинает было он и непроизвольно хватает Бёна за руку. От неожиданности тот резко вздрагивает и подаётся назад, едва успев поставить чайник на стол, и Пак, ведомый гравитацией, валится прямо на него. — Чёрт, — выдыхает Бэкхён, и Чанёль глубоко вдыхает, пытаясь совладать с бешено бьющимся сердцем и сориентироваться в ситуации. Чайник, к счастью, цел, да и падают они на этот раз на диван, а не на твёрдый холодный пол. Чанёль сглатывает и опускает взгляд на Бэкхёна. Тот смотрит ему прямо в глаза, и чёрные зрачки резко расширяются. — Это какое-то дежавю, — тихо выдыхает Бён, и Пак ощущает на губах его тёплое, пахнущее чаем дыхание. — Разве такие идиотские моменты случаются дважды за день? — Нам просто очень везёт, — глупо отзывается Чанёль, и Бён тихо смеётся. Затем облизывает губы, и Пак будто завороженный смотрит за движением кончика розового языка по тонкой кожице. — Главное, что у тебя больше нет под рукой никаких ключей. Кто из них первым подаётся вперёд и проявляет инициативу в поцелуе, Пак не знает. Сознание будто отключается и просыпается в тот момент, когда он обнаруживает себя, крепко сжимающего Бэкхёна в своих объятиях и исступлённо ласкающего чужой язык своим языком. Голова кружится от накативших эмоций, Чанёля буквально трясёт, и весь накопившийся стресс и нервное напряжение притупляются, стоит Бёну глухо застонать и вцепиться в его плечи подрагивающими пальцами. Ладони Чанёля скользят по его бёдрам, оглаживая их сквозь ткань спортивных штанов. Возбуждение пульсирует в низу живота, и Пак сглатывает, когда Бён плавно подаётся тазом вперёд и вжимается в него своим стоящим членом. Да-да, именно вот так, как давно хотелось, так, как хорошо, так… Как неправильно и лицемерно. Пак отрывается от чужих губ и опирается на руки, силясь восстановить сбившееся дыхание. Бэкхён смотрит на него лихорадочно блестящими, непонимающими глазами и было нетерпеливо стискивает его ладонями, дёргая на себя, но Чанёль качает головой. — Я хочу тебя кое о чём спросить, — тихо говорит он, и Бён замирает, тяжело дыша. Сердце стучит быстро и гулко, на мгновение ему становится настолько страшно, что хочется сорваться с места и попытаться сбежать прочь, чтобы избежать тяжёлого разговора. Пока ты будешь бегать и бояться, ты потеряешь свой единственный шанс, и уже будет слишком поздно, думает Пак и, сглотнув, еле слышно бормочет: — Что, если бы ты узнал, что я лгал тебе? Что я был самодовольным идиотом, твёрдо уверенным в своей правоте, что я вёл себя как полный придурок, играя с чужими чувствами, оправдывая себя тем, что это лишь месть тому человеку, который когда-то так же поигрался со мной? Что, если я скажу, что я ненавижу себя за свою подлость и глупость, но я больше всего на свете желаю, чтобы ты меня выслушал и, возможно, простил, дав мне ещё один шанс? Что, если я попробую сказать тебе обо всём сейчас? Пока не будет слишком поздно? Его голос срывается, и Чанёль сглатывает, силясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Бэкхён продолжает смотреть на него в упор, не мигая, пока наконец он не открывает рот и сипло не говорит: — Я бы сказал, что я тебя прощаю. Что я готов выслушать тебя и сказать, что я слишком сильно увяз в тебе, чтобы послать к чёрту и попросту дать тебе уйти. А ещё мне надо было тоже тебе во многом признаться. Это был бы очень долгий разговор, но нам он был действительно необходим, чтобы двигаться дальше. Он слабо улыбается и внезапно обнимает его крепче. И смотрит настолько доверчиво и открыто, что страх уходит, остаётся лишь безумное желание наконец-то выговориться и покаяться в своих грехах. — Бэкхён, я… — начинает было Пак, но тут внезапно в коридоре раздаётся скрежет. Затем слышится громкий лай Кирхгофа, оглушительный стук и встревоженный голос, обладателя которого Чанёль узнаёт сразу и оттого едва не стонет, уронив голову на плечо замеревшего Бэкхёна. — Бэкхён-а, Чанёль, вы где? — кричит Кёнсу. — Мы не видели ваших сообщений и вызовов, были небольшие проблемы с сетью! Мы нашли ключи на лестничной клетке, где вы, с вами всё в порядке? И почему тут всё ещё так темно, вы что, не позвонили электрику? — Чанёль! — орёт из коридора Сехун, и Пак ощущает, как от нарастающего разочарования буквально сводит зубы. Он моментально отстраняется от Бэкхёна и поспешно принимает сидячее положение, хватаясь за чашку на столике. Бэкхён садится рядом, оглаживая спутанные волосы, и, наклонившись к нему, шепчет: — Кажется, они притащились сюда всем скопом. — Тебе не кажется, — тоже шёпотом отвечает Пак. Возле двери раздаются громкие шаги, и Чанёль, подавшись вперёд, воровато касается губами чужой щеки. — Поговорим на Грушевой вечеринке, хорошо? — тихо спрашивает он. — Я украду тебя ото всех, и мы наконец-то сможем спокойно поговорить. Без ненужных свидетелей и внезапных, не вовремя спохватившихся гостей. — Надеюсь, мы спрячемся за гигантской грушей? — спрашивает Бён и еле слышно хихикает. И у Пака буквально зудят губы от безумного желания его поцеловать. — Договорились. Я ускользну от остальных, и… — А, вот вы где! — возвещает Лухан, бесцеремонно вторгаясь в комнату. Через его плечо выглядывает Ифань, который моментально ощупывает их цепким взглядом. На его лице появляется лёгкое разочарование, и он что-то шепчет на ухо маячащего за спиной Кёнсу Цзытао, который громко хихикает в ответ и пихает Чондэ локтем в бок. Такое чувство, будто они внезапно успели спеться, думает Пак, но не успевает хорошенько подивиться этому факту. Вся честная компания буквально вваливается в комнату. Чунмён скользит взглядом по дивану, показав на столик, вкрадчиво интересуется: — О, чай пьёте? А чем вы до этого занимались? — Обсуждали груши, — хором отзываются Пак и Бён, и Минсок еле слышно хмыкает и отвечает: — Мы так и думали. Так, что у вас там случилось со светом? Внезапно со стороны двери доносится громкое чавканье. Все синхронно вздрагивают и оборачиваются. На пороге комнаты стоит Кирхгоф и с аппетитом дожёвывает очередную мятную свечку. На пушистой мордочке написано выражение нескрываемого восторга, и он шумно икает, сплёвывая остатки. Шпиц окидывает всех хитрым взглядом и загадочно ухмыляется, так, как будто он знает некую тайну. Так, как будто он видел нечто потрясающее и невообразимое, то, что не предназначено для чужих глаз, особенно, для тех, кто так бесцеремонно рушит особенные долгожданные моменты. То, что он никому не расскажет ни за что на свете, даже за самые вкусные свечки мира.