Never have I ever

Август в Лос-Анджелесе в этом году выдался пустынно сухим, горячие солнечные лучи казалось пытались расплавить переживавший и не такое асфальт, а сухой легкий ветерок лениво гонял комья пыли, не замеченные деятельными служащими городского муниципалитета. В такую погоду отчаянно не хотелось заниматься чем бы то ни было, лениво отмокая в нагревающихся бассейнах, не успевающих охладиться под действием пыхтящих от натуги насосов. Дрейфуя в одном из них на лениво сдувающемся матрасе, предавался бездействию Шеннон Лето, подставив широкую спину под палящие лучи, затейливо теряющиеся в выступающих на загорелой коже капельках пота. В кои-то веки ему удалось сбежать от деятельного младшего братца, в последнее время не дававшего передохнуть ни ему, ни Томо, ни кому-то еще из крюшников. Шен прекрасно знал, в чем кроется причина столь неуемного трудоголизма, но совершенно не представлял, что с этим можно сделать. Пару месяцев назад у них с Джаредом состоялся не то чтобы очень приятный разговор, в ходе которого мелкий поведал, что незнамо как умудрился вляпаться в очередную любовную трясину, измазавшись по самое не балуй. Обиднее всего была невозможность вмешательства в этот эмоциональный бедлам, а все попытки вправить на место отравленный гормонами мозг так и не увенчались успехом. Отчаявшись, Шеннон уже и не надеялся на благоприятный исход, стойко ожидая неизменной развязки этого застоявшегося пиздеца. Джаред же в свою очередь отсекал все вопросы, прямо-таки источая во все стороны неокрепшую малахольность. На самом деле он успел уже тысячу раз пожалеть о том проявлении эмоциональной слабости, которое заставило его неожиданно для самого себя излить душу в тревожно навострённые уши старшего брата. Пожалуй, ему просто осточертела постоянная настороженность и беспокойство, изливающиеся на него беснующимися волнами — и поначалу это решение казалось незыблемо верным, вселяющим какую-то зыбучую уверенность в них обоих. Хотя на самом-то деле радоваться было совершенно нечему. Он до одурения устал думать о Еве, себе и их отношениях, весь этот анализ представлялся пустым и бессмысленным, так как не нес в себе ничего кроме разрывающей на части тоски. Пожалуй, именно это чувство, незаметно пустив корни, поселилось в нем, казалось бы, навсегда. Ему уже не было жаль, не было стыдно, он давно перестал испытывать жгучее желание что-то исправить или изменить, окончательно перегорев. Пережив полтора года бесконечной рефлексии, он в конечном итоге занял наблюдательную позицию, изо всех сил убеждая себя в том, что сложившаяся ситуация его вполне устраивает. Ему больше не хотелось искать встречи, которая наверняка так никогда не состоится — в этом он был совершенно уверен, искренне поражаясь и отчасти уважая ее способность доводить начатое до конца. Уходя уходи — этому принципу она следовала действительно неуклонно, вывалив на него целый ушат нескончаемой боли и эффектно свалив в закат. По правде говоря, он давно ее отпустил, от всей души пожелав счастья, где бы и с кем бы она не находилась, навсегда задушив и так слабо трепыхавшееся в голове «а если». Лишь иногда призраки прошлого настигали его по ночам, но и они были бессильны, еще на подходе завязая в этом болоте беспросветной тоски. Он жил дальше, погрузившись в бесконечное творчество — и такая жизнь устраивала его гораздо больше. Вяло перебирая оставленную Эммой почту, мужчина наткнулся на приглашение посетить открытие Нью-Йоркской недели моды, недовольно поморщившись. С некоторых пор он особенно не любил этот город, исподволь возвращавший его к тлеющим, но все еще обжигающим воспоминания, выстраивающим на изнанке чуть прикрытых век целые батареи из образов, каждый из которых жалил похлеще самого ядовитого насекомого. На приглашении ярмом горел оставленный заботливой помощницей стикер, оповещавший об абсолютной необходимости посещения, что никак не добавляло радости. — Шееен! — лениво проорал Джаред в открытое окно. — Как насчет Нью-Йорка? Старший воспрял энтузиазмом, желая хоть ненадолго покинуть калифорнийское пекло, а Джаред тем временем обрел самого надежного союзника, который, как он точно знал, ни за что не даст ему окончательно закиснуть в этом никогда не спящем городе на другом конце Америки. Именно по этой причине, закрывая глаза в бизнес салоне самолета, уносящего его в тот город, где некогда он впервые растворился в ней, Джаред позволил запретным мыслям устроить переполох в загруженной голове, в очередной раз ища ответ на невысказанный вопрос, но так и не находя его. Он миллион раз представлял их встречу, но совершенно точно не мог предопределить, как поведет себя в том случае, если это действительно случится.

***

За последние полтора года Ева научилась сносно говорить на китайском — и на этом все достижения, пожалуй, заканчивались. Нет, она продолжала исправно разгуливать среди этих мелкоростных лентяев, залихватски сдвинув набок каску, но объект строился тянуче-медленно, а она отчаянно не хотела признаваться самой себе в том, что ее присутствие здесь совершенно необязательно. Ева категорически не могла нащупать ногами твердую почву, вяло перетекая из одного эмоционального задвига к другому, сознательно игнорируя нависшую над головой катастрофу уже почти космических масштабов. Сияющим небоскребом так и не решенные проблемы семенили за ней из бара в бар, с площадки на площадку, с собрания на собрание, изредка ехидно тыкая острым пальцем в похудевшую на нерегулярном пайке задницу. В минуты эмоционального подъема, когда она, запираясь на семь замков, изрисовывала пачки бумаги чернющими угольками, она находила в себе смелость наконец признаться, что ведет себя подобно распоследней трусихе, в порыве отчаянного желания забыть даже раз и навсегда убрав из своей жизни яркие краски масла, в которых так легко находился знакомый ультрамарин. Костеря себя последними словами, она не раз и не два решительно сметала изрисованные листы в одну кучу, заставляя себя выйти, но неизменно теряя всю решимость еще на пороге. Растворяясь в жалости к самой себе — той жалости самого паршивого толка, о которой в приличном обществе и говорить-то не принято, она все равно раз за разом оттягивала тот момент, когда с действительностью все же придется столкнуться лицом к лицу, следовала величайшей заповеди Бродского, стремясь навсегда похоронить себя в никому не нужных заботах, лишь бы не признаваться самой себе в том, что ею безраздельно завладел страх. Смешно сказать, она до смерти боялась заглянуть в глаза тому, кого так решительно оставила в надежде на светлое и прекрасное будущее. Боялась потому, что совершенно точно осознавала, что ей будет достаточно одного слова, чтобы пойти за ним снова, куда бы не позвал, чтобы там наконец сгореть без остатка. Это было жалко, противно, погано, вызывало злость и ненависть к самой себе — и в конце концов она не выдержала. Как известно, гнев — лучший мотиватор, и когда на пороге арендованного пентхауса нарисовались друзья, они застали Этингер решительно сметающей накопленное шмотье в чемоданы. — Да ну неужели? — лениво протянул Джеймс Стивенс, внезапный школьный приятель, случайно обнаруживший ее во время безбашенного питерского трипа, с тех пор прописавшийся во всех ее квартирах, голове и жизни. — Мы приехали выбивать из тебя дурь, а ты уже сама куда-то собралась? — в тон ему поинтересовалась Алиса, огибая надменно облокотившегося о стену мужчину, направляясь к бару. — Далеко, позволь спросить? Девушка брезгливо отпихнула с барной стойки загромоздившие ее кружки из-под кофе, водружая на поверхность бокалы, предварительно придирчиво осмотрев каждый. — Да уж подальше от вас, — буркнула Ева, принимая из рук подруги виски со льдом, мрачно изучая незваных гостей из-под отросшей челки. Они совершенно не вписывались в первоначальный план, явно намереваясь втянуть прямо с корабля на бал, к чему едва проснувшееся сознание еще точно не было готово. — Это куда ж, дальше Китая? — хохотнула блондинка, усаживаясь на высокий барный стул, оглядываясь в поисках салфеток. Ева передернула плечами, возвращаясь к своему занятию, наивно полагая, что если достаточно долго их игнорировать, они сами куда-нибудь сгинут, с легким пшиком растворяясь в воздухе, оставляя после себя легкий флер табака. Джеймс как раз прикуривал свою злоебучую вишневую сигариллу, к которым так прикипел за последние месяцы. — Ой, Ева, ты серьезно заебала этими своим пиздостраданиями, — психанула Алиса, залпом опрокидывая в себя бокал. — Джим, фигли ты молчишь? — она швырнула в парня смятой салфеткой, заставляя того отлепиться от стены в поисках того, чем бы можно было безболезненно отомстить. — Серьезно, сколько можно-то? Умная же вроде баба, — начал он, натыкаясь на ироничный взгляд и теряясь на полуслове. — Ну уж нет, родная, в этот раз я так просто не дамся… — стушевался он-таки под разве что не лучившимся сарказмом взглядом, внимательно изучая носки начищенных до блеска туфель. — В этот раз? — воспряла духом Алиса. — Я чего-то не знаю? Богатая на приключения клубная жизнь друзей до сих пор не давала ей покоя, не позволяя поверить, что между этой парочкой долбоебов действительно ничего не было, уж слишком подозрительно быстро они спелись тогда в Питере. — Ой, да прекратите, — отмахнулась Ева, досадливо поморщившись. — Давайте ближе к делу. Фигли вы приперлись? Ощущая нарастающее давление, она уже понимала, что в этот раз так просто от них не отделается, по хитрым глазам отмечая, что теперь они запаслись чем-то более весомым, чем пара тонн нравоучений. — Ты летишь с нами в Нью-Йорк, — пожала плечами подруга, зубами выковыривая заглушку из бутылки Джеймсона, мешающую пополнить стакан. Задницей чуя подвох, брюнетка дернула молнией последнего чемодана, зажимая выпавший из папки лист, тихо матерясь в попытках его высвободить, не нанося еще больший ущерб. — С хера ли? — изогнув точеную бровь, Ева уселась напротив, решительно отбирая злосчастную бутылку и разливая янтарную жидкость в подставленные стаканы. — Ибо хватит уже сохнуть по Лето, — встрял в разговор Джим, приобнимая ее за плечи. — Либо дай ему еще раз, принцесса, либо с колена вышиби яйца. Только прекрати гнить в этой капиталистической дыре, в которой тебе самой тошно находиться. Хорош страус, да ростом не вышла, давай-ка вытаскивай голову из песка. — Блядь, Стивенс, пошел бы ты, а, — Ева одним движением скинула с плеча руку, успевшую заползти под футболку, залпом опрокидывая стакан, перебиваемая ехидным смешком. — Я хочу, родная, — многозначительно окинув подругу взглядом, начала Алиса, — новую коллекцию, а ты мне нужна для новых идей. Без тебя, знаешь ли, фигово творится. — Ты хотела сказать, скучно бухается? — усмехнулась Ева. — Джеймс таскается по бабам и оставляет тебя одну? — Если бы одну, — беззастенчиво сдавала девушка друга. — Он таскает их домой. Это был удар ниже пояса. Французова прекрасно знала, как ревностно Этингер относится к собственному жилищу, пусть и покинутому на неопределенный срок. — Ко мне домой? — злобно прищурилась Ева, резко оборачиваясь к притихшему приятелю. — Совсем страх потерял? На этой эмоциональной ноте, сама не зная, как, Ева в очередной раз пошла на поводу у друзей, внезапно оказавшись на борту самолета, везущего ее навстречу собственным нереализованным страхам. Заливисто смеясь их историям, она все пыталась нащупать у себя в голове причину, по которой сознательно лишала себя таких вот маленьких радостей, но не находила ни одной. Даже надуманные фобии, казалось, утонули в розовом игристом, а неподъемный небоскреб так и остался навсегда в ненавистном Китае, в который она не вернется теперь ни за что. В компании близких и дорогих даже перспектива встречи с Лето теряла свои мрачный флер тяжелой неизвестности. Ведь в конце-то концов, жизнь не сходилась на нем клином, а она обязательно сможет со всем справится, наконец поставив точку вместо болезненно тянущего назад многоточия.