Never have I ever

— Ева, ты ебнутая на всю голову баба, — не терпящим возражений тоном изрекла Алиса, безрезультатно прокручивая вхолостую щелкающее колесико давно видавшей свои лучшие годы Zippo. Та в ответ легкомысленно пожала плечами, блаженно вытягивая босые ступни навстречу мягко шуршащей в песке морской пене. Они не виделись почти два месяца, и дружеские нравоучения благополучно растворялись в теплой радости долгожданной встречи. Даже вздумай Французова сейчас речетативить латынью, изгоняя бесов, Ева продолжала бы беспечно улыбаться багряному лос-анджелесскому закату. — Серьезно, ты как блаженная какая-то, — продолжала хмуриться подруга, соорудив из ладоней лодочку, прикуривая наконец, умудряясь при этом осуждающе цокать. — Полагаю, именно так себя ведут счастливые люди, — улыбнулась ей в ответ Ева, зарываясь пальцами в песок и глубоко вздыхая. — Алиска, не бузи, почему ты не можешь просто за меня порадоваться? — Она обиженно покосилась из-под пушистых ресниц, довольной кошкой щурясь куда-то вдаль. — Чему? — фыркнула Алиса. — Тому, что у тебя там кисель вместо мозга? Ты два месяца шароебишься между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, мы уже забыли как ты выглядишь, — начала она выплескивать накипевшее. — Ну так вот тебе, любуйся, — Ева оторвалась наконец от созерцания невидимого, всем корпусом поворачиваясь к Алисе, иронично склоняя голову набок. — Ты ревнуешь что ли? — хохотнула она. — Сама-то где пропадаешь? Что-то я тебя ни разу дома не видела. -…В галерее не появляешься, звонки от отца игноришь, про Дэна я вообще молчу, он сам не свой ходит, скоро котелок не выдержит и взорвется! — Гневно раздувая ноздри, будто не слыша ее, продолжала блондинка. — Вот взрыв-то будет. Как будто в сельский сортир дрожжей от души киданули, — поморщилась Ева. Упоминание брата болезненно шкребануло где-то в груди. Около двух месяцев назад, встретившись в Санта-Монике, они с Денисом хорошенечко поругались, наговорив друг другу много лишнего, и возникшая после той встречи сосущая тишина между ними отчаянно раздражала. Даже удивительно, что на пороге тридцатника она внезапно столкнулась с его не терпящей и не знающей границ братской заботой. Как будто это вообще его дело, с кем она спит и с кем общается! Однако братец не сдерживаясь прошелся и по Джареду и ней самой, не жалея сравнений и эпитетов, как будто и без него не хватало проблем.  — Это вообще того стоит? — Вырвал Еву из раздумий раздраженный голос подруги, подводящей видимо черту под обличающим монологом. — Полагаю, это риторический вопрос? — По-еврейски соскочила с темы Ева, откидываясь на нагревшийся за день песок. Тяжело вздохнув, Алиса последовала ее примеру, укладываясь набок, раздраженно тыкая Еву пальцем в бок, вынуждая ту повернуться, ловя ее взгляд. — Скажи, — заговорческим шепотом начала она, — У него что ли хуй какой-то волшебный? Золотой? Посыпанный волшебной нахуй пыльцой, раз только о нем ты и можешь думать? — Конечно волшебный, а ты как думала? — Парировала Ева. — Такой развращенный Гарри Поттер. — Каждую ночь свое Империо на тебя … изливает? — Не сдержавшись, похотливо протянула Алиса, нарочито закусывая губу. — Тут знаешь, как пойдет, — с удовольствием поддержала беседу Этингер, — Иногда и я его Экспеллиармусом припечатываю, — растянула губы в довольной сытой улыбке. — Ты главное про Круциус не рассказывай, не уверена, что хочу это знать, — уже в открытую ржала Алиса. Смех приносил облегчение, и Ева была бесконечно рада, что такой в перспективе тяжелый разговор быстро перетек в легкую пошлую беседу. Конечно, все было не так уж радужно, хотя бы потому, что пресловутая Авада по-прежнему бродила где-то рядом. Они вроде были вместе, вроде, даже счастливы, но постоянная недосказанность, жалящая неопределенность так и норовили прижать обоим хвосты. Слишком нестабильными были отношения, слишком непривычными считаться с чьим-то мнением были они оба. Легко было провозгласить, что вот они теперь пара, во имя глубоких и сильных чувств строящая отношения во взаимной радости и согласии. На деле же получалось, что они ни черта не умеют это делать, постоянные стычки глушились расстоянием и графиком, уже преимущественно его, а несдержанные ссоры решались несдержанным же сексом. — Он предложил переехать, — сорвавшись со смеха на хрип, обезоруживающе вытолкнула из себя Ева, тревожно бегая глазами по лицу подруги. Переезд, в одном этом слове сосредоточились все дерущие термитами ее душу страхи, рябью отражающиеся в серой радужке, заставляющие немного расшириться зрачок, рождая подобное клейкой ленте ощущение тревоги, никак не вяжущееся с ее прежним влюбленным и приподнятым состоянием. Почувствовав климатическую смену настроения, Алиса приподнялась на локте. — И ты что? — Словно боец перед боем, боясь ответа, она испытующе посмотрела на Еву, впервые в полной мере осознавая, что это мать вашу серьезно, это возможно надолго, может даже насовсем, что нельзя и дальше делать вид, что ничего стоящего внимания не происходит прямо у нее под носом. — Сказала, что подумаю, — тяжело вздохнула Ева, ищущим взглядом шаря по песку. — Просто… Это важный шаг для него, все это, все, что происходит, я каждый день вижу, как он переступает через себя, и не могу ему даже возразить, да даже… Блядь, даже не знаю, как сказать. — Она исподлобья, виновато, смотрела на Алису, а та судорожно пыталась подобрать правильные слова, впуская в себя чужие эмоции, от которых кожу между лопаток холодило. То, что происходило между Евой и Джаредом, изначально не вписывалось ни в какие рамки, два человека, по описаниям до омерзения похожие друг на друга, настолько друг же другу не подходящие. И эти их отношения, токсичные, разрушающие, но такие настоящие, аж до зубовного скрежета. И она с самого начала была категорически против, она тоже боялась, понимая, что Еву этим катком безнадежно размажет, а она и помочь не успеет, не сможет, но… Это чертово, жирное, волосатое НО, в очередной раз не позволяющее поступить здраво, поступить так, что она потом будет пол жизни жалеть. — Помнишь, ты говорила, что не можешь без него? — Выдавила из себя Алиса, мысленно пожимая руку собственной совести. Спасибо, Господи, она никогда так не любила. И дай же Бог избежать это сущей кары. — Ты говорила, что без него еще хуже, чем с ним? Ева, замешкавшись на секунду, кивнула. — Поверь, мне сейчас больше всего хочется сгрести тебя в охапку и утащить куда-нибудь к нулевому меридиану, да и тебе, бьюсь об заклад, тоже этого хочется, чтобы пришел кто-то извне, и все-все за тебя решил. Но знаешь, Ева, коня тебе, которым ебись оно все. Он где сейчас? — Без понятия. Мы знаешь ли поругались напоследок, — Ева потупила взгляд, вертя в руках недавнюю Zippo с какой-то полустершейся гравировкой. — Слушай, а что тут написано, никак не разберу? Где ты ее вообще взяла? Алиса акробатически вырвала зажигалку из ее рук, что-то бормоча о том, что это вот сейчас вообще не важно, и она вроде как задала конкретный вопрос, и раз эта женщина, называющая себя ее подругой, не хочет отвечать, то возможно и не подруга она вовсе, ибо сколько можно уже секретничать. — Полагаю, к концерту готовится, а собственно что? Ты же самолично настаивала, что ты приедешь и как минимум на сутки узурпируешь меня и все мое свободное время? — Пошла на попятный Ева, мысленно ставя себе на заметку рано или поздно докопаться до правды. — А вот что, поехали, — со вздохом поднялась девушка, протягивая руку. — Поехали. Гори сарай, гори и хата, как говорится. А ты, уже если решила, при до конца, либо победного, либо я сама его оторву, а потом зааважу. Они подъехали к служебному входу, где неприветливые охранники, опознав Еву, поломавшись, все же их пропустили. Стоявшая на входе помощница при виде гостей вообще же расцвела, чуть в обе щеки не расцеловала, воздав Этингер всевозможне почести и пообещав еще больше, если та найдет способ избавить их всех от доебистого и раздраженного всевидящего ока местного территориального Иисуса, который всех достал уже до невозможности своими воплями и придирками буквально ко всему на свете. Джаред нашелся в гримерке отчитывающим младший персонал, и Ева, во избежание, утянула его в ближайший пустующий коридор. — И что это за явление Этингер народу? — язвительно поинтересовался он, морозясь и не реагируя на мягкие успокаивающие касания губ, продолжая принципиально стоять столбом. Он был обижен, более того — уязвлен, на своей памяти он предлагал кому-то съехаться в последний раз лет так дцать назад, а она видите ли решила «подумать», она вероятно еще не уверена, она как обычно сомневается, и это все до жути бесит. Его уже два месяца как бесит, что этой женщине нужно что-то доказывать, показывать, демонстрировать, как будто мало того, что он уже однажды ей все сказал. Говорить о чувствах — это вообще не его конек, о чувствах он готов только трахаться, готов покупать шмотки и совершать поступки, но вот переливать из пустого в порожнее он не видит никакого смысла. Проворные пальцы залезли под резинку цветастых штанов, заставляя Джареда как минимум усомниться в собственном скалистом безразличии. Надрачивая ему рукой, Ева жалась и терлась мартовской кошкой, по крупинке разрушая его самообладание. — Ты хочешь, чтобы я на сцену со стояком вышел? — прохрипел он в ее ухо, попутно отплевываясь от упрямо лезущих в рот волос, против своей воли подаваясь навстречу уверенным движениям. — Не успеешь рта раскрыть, как вся фанка взмокнет от одного твоего вида, смотри, чтобы зал не затопило, — тяжело дыша, бесконечно возбуждаясь его постоянной готовностью, выдохнула Ева в приоткрытые губы, на секунду замирая, почувствовав жесткое давление уверенных наглых пальцев на клиторе, прямо сквозь одежду, невесть как оказываясь снова под ним, прижатой к ледяной стене. — Ты же опять проиграешь, — протянул он, ловя каждый ее вздох, вырывающийся из сотрясающейся тяжелым дыханием груди, наслаждаясь очередной безоговорочной капитуляцией. — Я опять выиграю, Джей, — еле внятно шептала она между стонами, все ожесточеннее подаваясь навстречу. — Потому что я люблю тебя. И перееду к тебе, — выдавила уже на волнах оргазма, совсем неслышно, но он услышал. И похрен на все, их впереди ждало новое начало, а за углом уже недовольно пыхтел Шеннон, намекая, что выход на сцену уже через считанные секунды. Это все мелко, неважно, не важнее, чем его пальцы, ее губы, их совместное «ничего серьезного» и «не загадываю на завтра», страхи и опасения, вся труха, готовая рассыпаться в пыль, сгорая в лучах таких горящих и таких живых.