closer closer closer

Минхён, совершенно позитивная и прилежная девочка, и Донхёк, эдакий остроумный и косноязычный нахал, вопреки своим характерам и их несхожести общались с самого детства. И сколько Донхёк помнил свою подругу, живущую совсем рядышком, в двухэтажном доме по его же улице — та никогда не имела привычки закрывать окна. Шторы, наверное, воспринимались ей, как ненужный аксессуар, и Ли этого не понимал. Ну вот, например, встало солнце, и неужели так приятно было просыпаться, когда оно настойчиво светило тебе в лицо и даже как-то навязчиво просило проснуться? И если раньше это вызывало недоумение, то сейчас, в бурные юношеские годы, пугало другой эмоцией. Ею была заинтересованность. Хоть Ли и зависали друг с другом часто, провоцируя этим странные взгляды и мнения родителей, но Донхёку все равно становилось интересно, что подруга делает в свободное время, когда они врозь. Эти мысли пугали, потому что с детства учили: подглядывать — плохо, вуайеризм, который пусть и затрагивает более извращенную прогрессирующую часть этого желания, страшен и совсем не романтичен, как в итальянском кино, и Донхёк с этим согласен. Но вуайеризмом здесь и не пахло, лишь каким-то почти детским любопытством. И Ли было неловко признавать, но иногда он смотрел в окно напротив, подмечал в основном детали и, положа руку на сердце, клялся самому себе, что никогда не будет смотреть за переодевающейся подругой. Это табу. Грех. Чаще всего Минхён сразу садилась за уроки, только придя домой, и порой засыпала прямо за столом, на куче тетрадок и книг. Бывало, что она засиживалась с кружкой чая в кресле и долго копалась в телефоне, что-то то ли смотря, то ли вычитывая. Один раз Донхёк даже видел, как Минхён прыгает вокруг кровати в радости и смущении. На следующий день он узнал, непосредственно от девушки, что у её любимой группы был камбэк спустя долгое время и что она «минут двадцать кричала от радости и носилась по дому». Как же стыдно — на повторе было в голове у Ли, когда он сдерживал в себе фразу «да я видел» и в качестве самозащиты подкалывал подругу. Иногда парень видел совсем уставшую Минхён. Какая-то вымотанная и совсем потеряная, она вплетала пальцы в свои длинные чёрные волосы, и Донхёк, кажется, слышал в воображении, как она горько вздыхает. Иногда она наигрывала что-то на гитаре с пустым взглядом, аккуратно касалась её и, вроде, немного шевелила губами, напевая. Донхёк, уже отвесивший себе тысячу мысленных пощечин за странное занятие, все время не то чтобы удивлялся, но чувствовал себя странно и непривычно. Минхён такая уверенная и открытая в школе, пример для подражания, девочка в вечно идеальной форме, немного придурковатая и смешная в общении с ним, дома такая другая. Когда у нее как будто садилась батарейка, Ли становилось некомфортно. Ему очень хотелось в такие моменты, чтобы она сидела рядом и просто говорила всё, что на ум приходит. Новое открытие ударило Донхёка по голове совсем уж внезапно и смутило нещадно. Минхён, которая всегда была для юноши как старшая сестра, которую можно задобрить протяжным «ну-уна», которая отчитывала его за драки в средних классах и которая совершенно по-дурацки смеялась над мемами по видеоиграм, перестала быть такой для младшего. На смену приходили мысли о том, что белая форменная рубашка так элегантно обтягивала угловатые девичьи плечи, а розоватые от слоя тинта губы Минхён притягивали взгляд. Донхёку страшно, Донхёк винил пагубное влияние косых взглядов родителей и чёртового пубертата. Но от этого вся Ли, её слэнговые фразочки на английском и широко распахнутые глаза не всплывали в мыслях старшеклассника реже. Наоборот, Минхён каждый раз казалась только более милой. Не смешной или странной, а… Красивой. Очаровательной. Однажды они с подругой решили сделать вместе домашку у неё дома, и во время перерыва на перекус (сопровождаемого «ну все, физика сейчас съест меня. Мин, пошли есть сами»), девушка, дожевав сэндвич, внезапно заговорила: — Знаешь, ты такой странный… — и Ли насторожился. — Мне было очень неловко думать о таком, потому что мы с тобой дружим уже лет десять, и тут… — старшая так сильно тушевалась, теребила волосы в длинном хвосте, и атмосфера ощутимо стала напряженной, густой. — Я тебе, что… Нравлюсь? — пробормотала она и подняла взгляд на Ли, наблюдая его пунцовеющие щеки. И Донхёк, долго не думая, выпалил: — Нравишься. Минхён продолжила думать, что это неловко, Донхёк уверил себя, что это неправильно. Но, возможно, Ли-старшая совсем перестала восприниматься как пинающая подруга или заботливая сестра, когда через пару недель их немного других улыбок друг другу она несмело и аккуратно поцеловала Донхёка сначала в щеку, а потом едва ли увереннее в губы. Судьба-злодейка точно смеялась над ними, потому что вопреки навязчивым мыслям такие нежности ощущались чересчур правильно и приятно, шлейфом проносился привкус фруктовой гигиенички Минхён, а ладони младшего медленно гладили чужие бледные предплечья. Ли мягкая и неторопливая, оторвавшись от уже своего парня и поймав его откровенно обожающий взор, игриво засмеялась и стала дразниться: — Самый умный, конечно, а мог просто сказать, что чувствуешь, а не подглядывать за мной. Шторы они, кстати, задернули, чтобы никакое солнце или посторонние не мешали делать очередные уроки (или целоваться).