Crucible

Конец старой ситуации и начало новой. Новое дело, новые вызовы, начало новой жизни. Даже если эти изменения повлекут за собой печаль и горе, они должны произойти, так как дальше будет новая ситуация, новые возможности, новые старты, новые победы.

Я узнала об аресте сына Краучей не от Барти, а совершенно из других источников. И даже не из газет, хотя "Ежедневный пророк" и поместил эту новость на первую полосу. Я с детства питала глубокое отвращение к прессе, считая все, что пишут в газетах, подлым враньем, а журналисты казались мне средоточиями всех людских пороков — лжи, жадности, злонамеренности, стремления ради сенсации вывалять в грязи невинного человека. Эта весть облетела магическое сообщество с умопомрачительной скоростью, и, принимая посетителей, я слышала, как те, кто еще вчера говорили о мистере Крауче с уважением и надеждой на справедливое возмездие для преступников, теперь словно выплевывали его имя сквозь зубы. У Барти всегда было немало недоброжелателей - я считала его врагов и своими врагами тоже, и в эти дни я способна была видеть врага в каждом встречном. Я злилась, стискивала зубы, выдавливала из себя доброжелательные улыбки, втайне мечтая сотворить заклинание адского пламени и сжечь ко всем дракклам свое заведение вместе со всеми, кто там находился. И сгореть самой — в приступах ненависти я и свою жизнь не особенно ценила, и останавливало меня только то, что я нужна Ему. Моему Бартемиусу, Барти, потерявшему не только семью, но и дело своей жизни... И теперь у него не оставалось ничего, кроме моей любви и поддержки. Сколько прошло дней со дня ареста сына Барти, я не помню. Неделя, а может, даже и две, и он, наконец, появился в «Трех метлах». Мы никогда не выставляли напоказ наши отношения, никогда не позволяли себе даже обняться в присутствии посторонних, что уж говорить о поцелуях. Но в этот раз, аппарировав возле стойки и дождавшись, когда я подойду к своему любимому клиенту, он притянул меня к себе с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и он возьмет меня на первом же свободном столе. Я видела безумие, плескавшееся в его помутневшем взгляде, видела боль, исказившую его лицо. Он был на грани, его отчаяние достигло наивысшей точки, но я не могла придумать ничего лучше, чем обнять Барти и коснуться его губ своими. Если бы поцелуями можно было излечивать от душевной боли, я сделала бы это, моей любви хватило бы избавить его от самых ужасных страданий. — Барти... — Не говорить ничего лишнего. Просто назвать его по имени. — Ее больше нет, — хриплым шепотом произнес он. — И сына у меня тоже больше нет... Я захлебывалась собственным бессилием, чувствуя, как его боль начинает просачиваться в меня. На уроках прорицания нам рассказывали об испытании, Crucible, через которое раз в жизни обязательно проходит каждый. У нас с Барти было одно Crucible, одно на двоих, а наши судьбы сплелись воедино давным-давно. Я не спрашивала Барти, как и от чего умерла Миранда — позже, когда мы уже стали мужем и женой, а нашей дочери исполнилось пять лет, он сам рассказал мне об этом. Он нашел Миранду мертвой на полу теплицы, среди кадок с ядовитыми растениями — она приняла смертельную дозу яда. Я никогда не испытывала ненависти к этой женщине, хотя, что скрывать, нередко ревновала, представляя, как она целует и ласкает своего мужа и моего любимого, как своими изящными пальцами робко (я почему-то представляла ее робкой, хрупкой, неземной) дотрагивается до его возбужденного мужского естества, затем, осмелев и лизнув головку языком, ощущает на губах теплую солоноватую влагу. Я была такой в момент нашей первой близости с Барти, а она... мне казалось, она всегда чего-то боялась. Такой ее описывал Барти — застенчивой и нерешительной. С колдографий на меня смотрела изящная большеглазая красавица с волосами медного оттенка, чуть темнее моих, ослепительно улыбающаяся, обнимающая то мужа, то сына. После ее смерти ревновать было глупо, я уже и не ревновала, только хотелось узнать о ней побольше и даже примерить на себя ту жизнь, которой она жила. У Барти хранилось несколько воспоминаний времен начала их совместной жизни, и я однажды попросила разрешения погрузиться в какое-нибудь из них. Я побывала в них во всех и увидела ту, другую — прелестную, игривую, красивую какой-то тонкой, одухотворенной красотой. Барти говорил, что я на нее совсем не похожа, что я более смелая, и что она никогда не понимала его так, как понимаю я. Миранда просто восхищалась им, обожала. Он был для нее кумиром, мечтой, для меня он стал живым человеком. Я видела в нем не только силу и мудрость, но и его мелкие слабости, осознать которые стало бы мукой для Миранды. Ее Crucible оказалось ей не по силам, она не смогла его преодолеть. Мы же смогли. Я знала, что может помочь ему забыться и отвлечься от всего, что его мучило, знала, что ему нужно. Моя любовь, моя близость. Я должна была находиться с ним рядом. Просто быть с ним. И когда последний посетитель вышел за порог таверны, аппарировав ко мне домой, мы с Барти посвятили всю эту ночь друг другу, а перед этим я угостила его вкусным чаем с вересковым медом. А потом я преодолевала наше Crucible, лаская его на свежих простынях, даря ему все тепло, которое я только могла извлечь из самых потаенных уголков моего сердца. Я чувствовала, как с каждым моим прикосновением ему становилось легче, как он избавлялся от всего мрачного и тяжелого, лаская мои груди, проникая языком в ложбинку между ними, какой восторг он испытывал, когда мои губы смыкались на его члене. Его размеренные ритмичные движения внутри меня были словно актом очищения, избавления от дурных воспоминаний, боли и печали. И наутро я поняла — это помогло, ничто другое не справилось бы с его Crucible.