Ребёнок

      Открывать глаза не хочется.        После сна Юнги с трудом возвращается в реальность. Зарывается носом в подушку, лежа так ещё какое-то время. Когда-то давно так же тяжело давались его утренние побудки в школу. Тогда наволочка пахла чем-то сладким (печеньем или конфетами, что он прятал под подушку) или маминым порошком для стирки. Сейчас она пахнет сигаретами. Юнги и сам, наверное, пахнет сигаретами. Даже сейчас, едва разлепив глаза, уже очень хочется покурить.        Он откидывает одеяло, ежась от утренней прохлады, и опускает ноги, тут же замирая в нерешительности.        У изножья кровати, на полу замотавшись в плед, спит Чонгук. Свернувшись каралькой и подтянув колени почти к подбородку, он тихонько посапывает, с чуть приоткрытым ртом. Сердцебиение в груди Юнги учащается, и сигарету отчего-то хочется сильнее. Осматривая спящего мальчика, он рассеянным жестом ерошит волосы на затылке и, не придумав ничего лучше, перешагивает через него, выходя из комнаты.        Иногда Юнги кажется, что он застрял в Дне Сурка. Он смотрит в окно с надеждой, что пейзаж изменится за ночь, но всё остаётся на своих местах. Локации и главный герой не меняются ни с приходом ночи, ни с первыми утренними лучами. Каждый день, будто замкнутый круг, повторяющийся снова и снова.        Выуживая из пачки сигарету, Юнги затягивается и, зажимая ее в зубах, достает банку консервов, открывая крышку ножом. От них уже тошнит, но желудок просит еды, а готовить что-то нет никакого желания.        Как бы ни хотелось, сегодня придётся совершить вылазку в город. Пополнить запасы сигарет, провизии — судя по аппетиту Чонгука, еды не хватит надолго — и поискать малому что-нибудь из одежды. В том, что положил Тэхен только на пляж ездить.        Юнги наводит чай и садится за стол, вяло ковыряясь вилкой в банке. Присутствие Чонгука будит в нем давно забытые воспоминания: пляж, смех купающихся людей, вода, омывающая берег, палящее солнце. Это было, кажется, в другой жизни, если не в другом мире. Чонгук, наверняка, на пляже и не был ни разу.        Выкидывая так и недоеденные консервы, он открывает шкаф и достает ещё одни, для Чонгука. Обдумывает: стоит или нет писать ему записку, чтобы предупредить, что он пошел пополнять запасы, — но, посомневавшись, просто кладет рядом консервный нож и надевает висящую на гвозде возле двери ветровку цвета хаки. На крыльце закидывает на плечо рюкзак, берет бутылку с мутной, но пригодной для питья водой, и не спеша выходит за перекошенный забор. Там откидывает в стороны коробки, под которыми прячет велосипед, и поднимает его с земли.        Вылазки в город не входят в список любимых занятий Юнги. Со времен катастрофы этот список вообще заметно сократился.        Город мертв.        Его центр всё ещё населяют люди: правительство и их прихвостни, ближе к которым стараются держаться и остальные выжившие, чтобы жить в относительном спокойствии и относительно целых домах. Но заселенная площадь занимает не больше одной трети, остальная же часть города пустует. Сам Юнги предпочитает оставаться на самом краю города. Там, где ещё спустя несколько домов начинаются поля, за которыми находятся деревни и поселки, куда его всё время пытается заманить Намджун.        Шагая по пустынным улицам, Юнги чувствует себя героем фильма про апокалипсис: уже ведь можно считать, что наступил именно он? Его передергивает от собственных мыслей. Уцелевшие дома и здания смотрят пустотами черных окон. Наблюдают с голодом и жаждой. Юнги знает: будь их воля, они бы затащили его внутрь себя, никогда не отпуская. Оставляя в темноте, где в каждом углу прячутся чужие страхи, терпеливо выжидая своего часа. Где в одном из углов прячется и его страх. И оставшись с ним один на один, у Юнги не будет надежды и шанса на спасение.        Город вселяет ужас. Неудивительно, что уцелевшие жмутся друг к другу ближе, кучкуются, словно стадо перепуганных овец. Юнги с неудовольствием понимает, что когда удача добыть что-либо среди разрушений оставит его, он будет вынужден присоединиться к кому-то — правительству или Намджуну. И не сказать, чтобы какой-нибудь из вариантов его хоть как-то прельщал.        Останавливаясь возле высотки, он достает из рюкзака блокнот, сверяясь с номером. Каждый свой проверенный дом Юнги записывает, отмечая квартиры, которые ещё не посмотрел. Не исключено, что в них побывал уже кто-то наподобие него, в конце концов, он не единственный выживший, кто предпочитает оставаться один. Главное ни с кем не пересекаться. Такое уже бывало, и каждый раз заканчивалось не очень хорошо. Несколько раз ему встречались откровенно агрессивные, враждебно настроенные люди, кидавшиеся в драку. Несколько раз попадались те, кто настойчиво предлагал объединиться, и отделаться от них выходило весьма тяжело. Были и такие, кто пытался отследить, где Юнги живет. И парень искренне надеялся, что их цель была всего лишь обокрасть.        Он усмехается и качает головой: действительно — «всего лишь обокрасть».        Теперь, когда Намджун привел к нему Чонгука, нужно быть вдвойне осторожней. За поимку детей дают вознаграждение, и помимо военных ещё есть добровольцы среди выживших, желающие нажиться за счет чьей-то жизни. Если один из таких охотников за детской головой проследит за ним, не факт, что вылазка закончится хорошо.        Первая квартира открывается легко. В ней находятся банки консервов и упаковки лапши. Юнги закидывает всё в рюкзак. Проверяет ящики на наличие спичек и свечей, но обнаруживает только зажигалку. Чиркает — рабочая. Отправляет следом за лапшой. В спальне исследует шкаф-купе. Порывшись, находит приличную толстовку своего размера и переодевается тут же, добавляя к своим находкам носки и джинсы. Делает в блокноте пометку, что можно будет ещё вернуться за одеждой.        Со второй квартирой приходится повозиться. А когда дверь поддается, в нос бьет тяжелый, спертый запах. Тошнотворный и удушливый. Юнги прячет лицо в сгиб локтя, стремительно проходя к окну, и дергает в сторону тяжелые плотные шторы, обрывая их вместе с карнизом. Стекло оказывается целым, и Юнги распахивает обе створки настежь, заполняя помещение свежим воздухом. Всё ещё морщась, он начинает осмотр как всегда с кухни, кидая в рюкзак все подходящие продукты и искренне радуясь найденным фонарикам, и перемещается ближе к комнате. Толкает неплотно прикрытую дверь и тут же отшатывается к противоположной стене, когда его взгляд натыкается на тело, висящее на ремне.        Тело явно не первой свежести. Иссушенное, с длинными черными волосами, в светлом платье. Женщина.        Юнги шумно выдыхает и нервно дергает кадыком, сглатывая.        В углу комнаты лежит большой кухонный нож, а рядом с ним, накрытый простыней, с расползшимся на ней пятном кирпичного цвета, сидит ещё один человек. Человек, чье тело слишком маленькое для взрослого.        Разумеется, это не первые тела, на которые Юнги натыкается. Однако он всё ещё не может привыкнуть к увиденному. И вряд ли когда-нибудь сможет.        Наверное, неделей раньше он бы бросился из квартиры вон, но сейчас присутствие в комнате детского тела останавливает. Если здесь жил ребенок — значит, должны быть и его вещи.        На ватных ногах просачиваясь по стене внутрь комнаты, Юнги открывает дверцы платяного шкафа, замечая, как дрожат руки.        Она сама убила ребенка?        Качая головой, Юнги запрещает себе думать о том, что здесь произошло. Лихорадочно перебирая руками одежду, он искоса поглядывает на висящее тело: длинная юбка, вытянувшиеся в струнку ноги в мокасинах, которые едва касаются пола. Ремень с блестящей пряжкой, обвязанный вокруг шеи.        По-человечески ее нужно если не похоронить, то хотя бы снять. Но при одной мысли об этом внутренности стягивает в тугой узел, а к горлу подкатывает тошнота.        Облизывая враз высохшие губы, Юнги, наконец, видит детские вещи. Хватая несколько теплых на вид кофт и висящий на плечиках спортивный костюм, он бросается из квартиры прочь, не останавливаясь и в подъезде. Перепрыгивает через несколько ступенек, желая как можно скорее оказаться подальше отсюда.        Вниз.        Быстрее. Быстрее.        Звуки его торопливых шагов отдают эхом в пустом, молчаливом доме, и от этого волосы на руках встают дыбом.        В себя он приходит уже на улице. Упирается руками в колени, пытаясь отдышаться. Добирается до качелей на детской площадке перед домом и тяжело садится. Сигарета выпадает из непослушных пальцев. Юнги нагибается поднять её, да так и зависает в этой позе, обхватывая себя руками. Паника снова подкатывает к горлу, сдавливая внутренности стальными тисками. Стараясь дышать глубоко, размеренно, он отсчитывает глухие удары сердца, пытаясь успокоиться. Ни заброшенная и полуразрушенная детская площадка, ни ржавые, противно поскрипывающие качели покоя не добавляют. Под некоторыми покосившимися турниками пролегает трещина, уходящая чернотой куда-то вниз, вглубь земли, и достающая, наверное, до самой преисподней. Если бы Юнги спросили, знает ли он, как выглядит ад, он даже не стал бы задумываться. Для ответа стоит обвести окружающий мир рукой. Ад не под землей. Он уже давно выбрался на поверхность. Тогда, семь лет назад, когда всё началось.        Подбирая сигарету, он засовывает её в карман, так и не закурив, и поправляет рюкзак, поднимая с земли велосипед.        Чертовски уставший и голодный, Юнги добирается до дома, когда уже темнеет. Он перетаскивал велосипед на себе там, где тот не мог проехать, и теперь от тяжелого рюкзака и верного двухколёсного друга у него нещадно болят плечи.        На крыльце его поджидает Бино, начиная выплясывать круги-приветствия. С трудом удерживая равновесие от его прыжков, Юнги матерится сквозь зубы и открывает входную дверь, заходя внутрь и запуская собаку. Помявшись, он всё же кричит:        — Я дома!        Естественно, он не ожидает, что к нему выбегут с расспросами и попыткой заглянуть в рюкзак, как делали они с братом, когда мама приходила с магазина, но совсем уж звенящая тишина всё же напрягает. В доме темно и подозрительно тихо. И как-то пусто, что на подсознательном уровне совсем не нравится Юнги. Чонгук у него всего два дня, а дом без него уже кажется пустым? Что за глупости.        Он закрывает дверь и переводит взгляд на кухню: банка консервов, что он оставил на столе, так и стоит нетронутой. Открывалка тоже не сдвинулась ни на миллиметр. И это не нравится ещё сильнее. Юнги хмурится, поочередно заглядывая в комнаты. Ни в одной Чонгука нет. Плед, на котором он спал утром, так и остался лежать на полу. Юнги хватает его, сжимая в кулаке, и спускается вниз, внимательно осматривая дом ещё раз. Проверяет ванную, туалет, заглядывает в чулан. И растерянно останавливается посреди комнаты на первом этаже, не зная, что делать.        Мальчика нигде нет.        Бино сидит возле своей миски, терпеливо наблюдая за его метаниями и слегка помахивая хвостом. Юнги смотрит на него тяжелым взглядом:        — Где он? Где Чон… ребенок?        Пес вздыхает и вытягивается, укладывая морду на лапы. Никакой помощи.        — Ребенок? — зовет Юнги, чувствуя себя как никогда глупо.        Говорить самому с собой в пустом доме прямой путь к шизофрении. Впрочем, вести диалог с собакой и ждать от нее ответа — тоже кого угодно заставит усомниться в наличии умственных способностей.        — Ребенок?        Юнги зовет чуть громче, не ожидая услышать отклика, но вопреки этому наверху слышится шорох, а затем еле слышное:        — Я здесь.        Пулей взлетая на второй этаж, Юнги замирает на пороге своей комнаты, по-прежнему никого не видя, а затем всё понимает. Опускаясь на колени, он задирает свисающий край одеяла и заглядывает под кровать, встречаясь взглядом с покрасневшими, припухшими глазами мальчика.        — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Юнги почему-то севшим голосом.        — Прячусь, — так же тихо отвечает Чонгук, сжимая кулачки под подбородком.        Юнги сдвигает брови.        — Я звал тебя, — сердито озвучивает очевидное.        — Я боялся, — часто моргая, признаётся ребенок. — Боялся, что ты придешь не один. Как… как папа.        Его губы подрагивают, кривятся, и он утыкается лбом в сложенные замком ладони, тихонько всхлипывая. Юнги чувствует, как за ребрами обжигает теплом от болезненного укола в сердце. Слова отдают в голове эхом.        «Как папа… Как папа…»        Глаза накрывает пеленой, и словно на автопилоте, плохо соображая, что делает, он вытягивает плачущего Чонгука из-под кровати и обнимает, крепко прижимая к себе. Мальчик обхватывает его, вцепляясь пальцами в куртку на спине. Его худенькие плечи трясутся от тихих, почти бесшумных слез.        Юнги гладит его по голове, покачивая на руках, как когда-то успокаивал младшего брата, и ощущает, как что-то в его жизни неумолимо меняется.        Что-то идет не так.