***
По правде говоря, сниматься поначалу было немного страшно, но не за себя — за Сашу. Олег-то снимался в каких угодно условиях, с какими угодно режиссёрами, с какими угодно партнёрами, а для Саши опыт в большом кино был первым, и сразу — Бондарчук, сразу — блокбастер, сразу — что-то совершенно новое для России. На западе такими фильмами никого было не удивить, конечно, но для отечественного кинематографа формат был не совсем обычным. Но Саша справлялся, даже больше того — отлично справлялся, его хвалили все, включая и самого Бондарчука: “Молодец парень, схватывает на лету, приятно с ним работать”. И в самом деле — работать с Сашей было приятно и легко. У них было не слишком много совместных сцен, но все они были очень эмоциональными и напряжёнными. И всё же — работать было легко. Когда помощник рявкал: “Снято!”, Олег закрывал глаза и глубоко вдыхал, чтобы снова ощутить себя собой, а не полковником Лебедевым. Обычно он чувствовал опустошение после долгого дня съёмок, но если рядом был Саша со своей вечной неуёмной энергией, усталость отходила куда-то на задний план. Тогда было как-то проще становиться снова собой — потому, что Саша был собой всегда, как по щелчку пальцев возвращаясь в своё тело, ещё секунду назад полностью отданное Артёму. Он действительно будто не играл Артёма — или любого другого персонажа — а превращался в него, и потом снова в себя самого. Магия вне Хогвартса. И когда он был рядом, такой настоящий, такой Саша, он был как заземление, как маяк, и, идя на его голос, вернуться в себя было Олегу проще. После съёмок Саша часто приносил два горячих кофе и сценарий, который они разбирали вдвоём, делали пометки, Олег давал советы и делился своим видением тех или иных сцен. По сути, это нужно было только Саше, но Олег чувствовал за него ответственность и не мог не помочь, когда его просили. Кроме того, ему это было совсем не в тягость — наоборот, в обществе Саши он расслаблялся, и это время казалось отдыхом после длинного и тяжёлого трудового дня, хотя по сути оно тоже было посвящено работе. Саша слушал, спорил, соглашался, проговаривал и даже проигрывал какие-то сцены, записывал что-то, чтобы утром бежать к Бондарчуку с очередной осенившей его гениальной идеей. И улыбался, постоянно улыбался. Снова — всё ещё — сиял, будто на него одного был направлен свет софитов. Олег иногда задавался вопросом: это видит только он, или все окружающие — тоже?***
Он впервые заметил, что всё идёт куда-то не туда, когда так засмотрелся на Сашу, на его порывистые движения и взлохмаченные волосы, что напрочь забыл ещё и слушать. Из ступора его вывело осторожное прикосновение к предплечью. — ...Олег-Евгенич! Вы же не слушаете! Саша выглядел забавно и очень-очень мило, когда обижался. Мило... Мило?! — Прости, Саш, задумался немного. Так что ты говорил? Он выбросил из памяти этот момент и постарался не заострять на нём внимание, но стал замечать за собой и другие… моменты. Рядом с Сашей он просто не мог не улыбаться, буквально ждал каждой встречи и старался оттянуть момент расставания, не мог не задерживать взгляд на его руках, губах, на нём, и ещё — очень хотелось дотронуться. Взлохматить и без того вечно лохматые волосы, приобнять за плечи, разгладить морщинку между бровей, появлявшуюся, когда Саша о чём-нибудь волновался… Момент осознания был, мягко говоря, неприятным. Было чертовски гадко и страшно, если честно. Гадко — за себя, старого дурня, за свои грязные мыслишки, за то, что и здесь не совладал с той частью души, с которой боролся всю жизнь. Вечно-то надо было всё испортить, опошлить. И страшно — страшно, что он не сможет это скрывать, что оно однажды выплывет наружу, что испортит самое лучшее, что было сейчас в его жизни. Страшно было увидеть разочарование в глазах Саши, всегда такого искреннего, открытого и восторженного. Вот какой он на самом деле, твой кумир и учитель — нравится? Потихоньку вернулось знакомое чувство отвращения к себе, зря он начал о нём забывать. Никогда это хорошо не заканчивалось — ни для него, ни для… других. Всегда или плохо, или очень плохо. Только один раз был исключением — и то не благодаря ему. Никита как-то сумел и не ответить на его чувства в полной мере, и не отвернуться совсем, и в итоге больная жажда переросла в нежную дружескую привязанность. Сейчас шанса на повторение подобного исхода не было, как и шанса на взаимность, а даже если бы и был, один на миллион — его нельзя было использовать. За прошедшие десять лет Олег научился-таки думать не только о себе и своих “хочу” и понимал, что в их великой державе такие “неуставные отношения” разве что сломают молодому актёру жизнь и карьеру и совершенно ничего не дадут взамен. Тогда-то и вспомнились ему все эти обеспокоенные взгляды Никиты, странные вопросы и туманные предостережения, которые раздражали тем, что Олег не понимал, чего от него хотят, а Никита не объяснял. Похоже, Татаренков, зная друга как облупленного, догадался обо всём раньше него, а сам Олег, дубина, был слеп и глух. — Никит, — выдохнул он в трубку. — Я идиот. Я такой, нахер, идиот. — Поздравляю, Шарик, ты балбес, — голос Татаренкова звучал скорее печально, чем ехидно, за что Олег был другу благодарен. — Если хочешь, приезжай сегодня вечером. Напьёмся хотя бы. Звучало как хороший план, что и было сделано. Никита больше слушал, похлопывая по плечу и подливая дорогущий коньяк, пока Олег, глядя в одну точку и ничего перед собой не видя, рассказывал, какой он дурак, и как ему страшно, и как он не должен мальчишку в это втягивать… Сам Никита говорил немного, но Олегу всё равно стало как-то лучше. Хотя бы потому, что его не осудили и поддержали, а не для этого ли нужны друзья? — Ты не считай его совсем уж ребёнком, — не выдержал всё-таки Татаренков. — Не думай, что всё решать только тебе одному. — Он об этом не узнает даже, так что, конечно, решать мне одному. — Упрямый ты осёл, Олеж. Хорошо, что я тогда в тебя не влюбился, а то давно уже прибил бы нахер. — Значит, и мне повезло, — фыркнул Олег, задумчиво перекатывая в руках коньячный стакан. Приглушённый свет дробился в тёмной жидкости, и казалось, что ещё немного — и в ней действительно можно будет увидеть истину, даром что это не вино. — Быть прибитым мне совсем не хочется, да и Бондарчук не поймёт… — Много ты на себя берёшь, Олеж, а ведь Саша твой — тоже взрослый человек. — Это не значит, что я буду его во всё это втягивать! — А втягивать и не надо, просто не забывай, что у него тоже есть право выбора. Олег кивнул, просто чтобы не спорить дальше. Он уже решил, что Саша ничего не должен узнать, но груз на плечах всё равно стал меньше. Горькая тайна не стала слаще, но перестала хотя бы душить. ...А самое главное — Никита знал, что и сколько пить так, чтобы назавтра не было похмелья.***
Олег очень старался вести себя как обычно — но начал контролировать каждое своё слово, каждый жест, каждую улыбку, адресованные Саше. Актёр он, в конце концов, или кто? Не так уж это сложно — играть простое дружеское участие, тем более что его и играть-то не нужно было, просто… не показывать ничего кроме. Когда закончились съёмки, остался театр, дополнительные репетиции, без которых, наверное, можно было и обойтись, но ведь всё ещё было, что шлифовать — Саша играл искренне, интуитивно, но мастерства пока не хватало. Когда он сидел совсем рядом, касаясь плечом, и, закусив губу, сосредоточенно что-то дописывал в сценарии, хотелось сгрести его в охапку и… дальше Олег не позволял себе заходить даже в мыслях. Подобное давно уже не было преступлением в глазах общественности, но думать о таком по отношению к Саше — своему протеже, своему ученику… Набить бы себе морду за всё это, но заслуженный артист России не может себе такого позволить. Что пугало не на шутку — их общение давно уже вышло за рамки исключительно рабочих вопросов. Даже Настя уже считала его чуть ли не членом семьи. Нужно было сказать: “Саша, я тебе не друг, не брат и не сват, чтобы ты мог вот так запросто приходить в гости”. Нужно было сказать: “Я сделал для тебя всё, что мог, теперь сам”, много чего нужно было, вот только Саша не напрашивался в гости — Олег его сам когда-то пригласил, а потом это незаметно стало обычным делом. И Саша уже давно всё делал сам — сам снимался, сам покорял подмостки, сам доказывал, что не просто так на него обратил когда-то внимание Олег Меньшиков. Ему давно не нужна была протекция, да он и не просил. Он просто… просто был собой, как и всегда. И Олег не мог вот так взять и оттолкнуть его с этой его искренностью, улыбками и глупой привязанностью. Сам же приручил мальчишку, теперь терпи.