Surveillance

      У всех есть страхи. Хосок боится темноты, грозы, а ещё быть съеденным заживо тем, кто сейчас так искусно водит языком по гладкой коже, лишь им доводя до нирваны. У зверя тоже свои страхи, но он умеет держать себя в руках. Он не прячется под одеялом, когда что-то идёт не по плану, как это делает Хосок во время сильной грозы. Он не забивается в углу комнаты со свечкой, когда в очередной раз рискует своей анонимностью, как это делает Чон, когда ночью отключают электричество. Что он точно делает (чего, к слову, не сделал бы никогда Хосок), так это злится настолько, что рушит всё вокруг или убивает кого-то. Чтобы успокоиться ему нужен вид чужой крови, потому что красиво и вкусно. Но он никогда не думал над тем, чтобы убить Хосока. Такого он больше нигде не найдёт.       Чон Хосок уникален. С его маленькими мягкими ушками, которые часто подрагивают и чувствительны к холоду, с его пушистым хвостиком как отдельным произведением искусства. Хвост зверю больше всего нравится. Он как что-то чересчур личное и непристойное, запретное и неимоверно красивое. Если бы он собирал коллекцию хвостов животных, то этот экземпляр стал бы его любимым. У Хосока тонкие ножки, ручки, шея, талия. Он сам по себе весь такой тонкий и ломкий, как соломинка. Даже не смотря на то, что он занимается танцами, мышечную массу совсем не набирает. Чон не красивее девушки с пышными формами, но зверю хочется именно его. У Хосока большие напуганные глазки, аккуратные губы в виде сердечка и костлявые пальцы. Хосок выглядит болезненно, но завораживающе. Его хочется защитить, но увидеть чуть больше слёз.       Зверь скользит языком вдоль аппетитной шеи, спускается к ярёмной ямке и утыкается в неё носом, делая глубокий вдох. Оленёнок плавится под чужими руками, начинает обрывисто дышать. Пока шершавый язык изучает грудь, обводя ореолы сосков, и впалый живот, пальцы массируют его позвонки. Чон не знает, куда убежать от столь мучительно-приятных прикосновений, поэтому лишь жалобно стонет, подставляясь под ласку. Его глаза плотно завязаны, и благодаря этому, все чувства обостряются в тысячи раз. Он слышит куда яснее и ощущает чужие прикосновения сильнее. Даже нежное касание плеча сейчас возбуждает, не то что все эти манипуляции с языком.       Хосок просто хнычет от такой беспомощности. Ну как он может ненавидеть своего преследователя, но так легко поддаваться ему. Он чувствует себя таким грязным, что ему отвратителен тот факт, что он, Чон Хосок, который ложится под своего мучителя. Так сильно бояться его, бегать, пытаясь укрыться от чужих рук, а потом даже не стараться сбежать. Отвратительно, просто ужасно. Хосок впервые так ненавидит себя.       Ясно мыслить оленёнок прекращает, когда шершавый язычок скользит ниже пупка к чувствительному месту, царапая кожу. Останавливается у лобка, где заканчивается терпение и вменяемость Чона, а начинаются громкие стоны с закатыванием глаз. И внезапно прикосновения уходят. Хосок не чувствует больше тёплых рук, сжимающих его бёдра, горячего дыхания на коже. Он ёжится от непривычного холода, и понимает, что на него смотрят. Хо не видит, но готов поспорить, что его разглядывают открыто и, наверняка, облизываются. Возбуждение сдавливает виски, Хосок всё ещё глубоко внутри ненавидит себя, но тянет вверх дрожащие руки, в надежде найти зверя. — П-пожалуйста...       Его всего трясёт от предвкушения. Что сейчас с ним сделают? Продолжат вылизывать? Это значит минет? От такой мысли Хосок просяще стонет, думая про себя, что лишь бы он. Чон не знает, какие это ощущения, но уверен, что будет классно и незабываемо. А от такого его просто ведёт, и оленёнок уже нетерпеливо ёрзает на месте. Он говорит ещё что-то, просит о чём-то слишком несвязно, но затыкается, когда его вновь касаются. — Ты всё ещё хочешь, чтобы я остановился?       Хосок краснеет и лишь поджимает губки. Запрокидывает голову назад, чтобы не было видно его выражения лица, потому что он чувствует, что сейчас будет что-то чересчур странное, что прежде с ним не бывало. И правда, сначала его коленки поочерёдно целуют, будто успокаивая (и это правда успокаивает, потому что Чон расслабленно ведёт ножками и тихо стонет), а потом резко раздвигают их, склоняясь над вставшим членом, с которого стекает немного естественной смазки. Он небольшой, аккуратный, и Хосок реально всхлипывает от стыда, когда на него слишком долго смотрят. Чон думает, что всё, что это конец. Он так тут возбуждённый и останется. А потом происходит то, от чего он буквально сгорал, желая.       Чужие губы смыкаются на головке, посасывая, и у Хосока сносит крышу лишь от этого. Зверь сразу задаёт нужный темп для себя и для Чона, не позволяя кончить раньше времени. Оленёнок не срывает голосовые связки на стонах, не мечется под сильными руками. Всё, что он может на данный момент — стонать тонюсеньким голосом и выгибаться в спине. Хо замирает в такой позе, выставляя на показ хорошо виднеющиеся рёбра, и пытается окончательно не сойти с ума, потому что этот язык вытворяет такие вещи, которые ему даже в мокрых снах не снились. И всё это как-то слишком нежно, не как в прошлый раз.       Хосок скулит от пробежавшего по всей длине языка и неосознанно толкается глубже. Он старается сделать ещё пару толчков, но крепкие руки, придерживающие его за поясницу, не позволяют. Зверь выпускает клыки, задевая нежную кожицу, и напоминает перевозбудившемуся пареньку, кто здесь главный. Чон болезненно стонет, заливается краской от смущения и ведёт себя скромнее.       Член выпускают изо рта, как только слышат первые, уже более смелые, громкие стоны. А потом Хосока хватают за руки, заставляя сесть, и подсказывают, что нужно встать на колени. Чон тушуется. Хочется продолжения, но это выше его сил. Именно поэтому его грубо разворачивают и заставляют прогнуться в спине, подняв задницу кверху. Зверь тут же льнёт к лопаткам, которые подрагивают от неудобной позы, языком спускает по линии позвоночника и кусает в основание пушистого хвостика. Хосок вскрикивает от неожиданности. — М-мне... больно...       Он роняет голову на ручки и скулит, когда получает сильный шлепок по заднице. — Люблю его, — довольно говорят ему, пропуская мягкую шерсть между пальцев, а другой рукой поглаживая красный след на ягодице, оставленный собственной рукой.       К разгоряченному телу вновь льнут с языком, на сей раз исследуя внутреннюю сторону бедра. Всё выше, выше и выше. Хосок в растерянности. Он даже представить не может, что сейчас произойдёт, поэтому затаив и так сбившееся дыхание, покорно ждёт. А потом стонет высоко и надрывно, так, как никогда не стонал. Собственный голос становится слишком тяжело узнать.       Зверь языком проникает в нерастянутое колечко мышщ, сжимая упругие половинки, не позволяя двигаться. Он вылизывает тщательно, обильно смачивая слюной, водит язычком, очерчивая колечко как внутри, так и снаружи. Стоны становятся протяжнее, звучат просяще. Хосок в нирване от столь приятных ощущений. Эмоции застилают разум напрочь. Контраст боли от шершавого языка, скользящего по нежной коже, и удовольствия от умелой техники заставляют непрошенные слёзы литься по щекам. Чон пытается насадиться глубже, но инициативу ему перенять не разрешают, поэтому он лишь жалобно стонет и плавится в сильных руках.       Хосок понимает, что недостаточно. Он на седьмом небе, но хочется ещё. Поэтому он дрожащей рукой тянется к собственному возбуждению. Он вот-вот кончит, и желание прикоснуться к себе растёт. Но его перехватывают за запястье и заводят руку за спину. Чон разочарованно стонет, а движения языком становятся ещё более крышесносящими. Оленёнок пытается освободить руку. — Пожалуйста, дай мне... я хочу, д-дай мне...       Его всё ещё крепко держат, но вот чужая ладонь ложится на хосоков член, надавливая на покрасневшую головку. Чон задыхается, когда его начинают ласкать с двух сторон, и долго не выдерживает. Он обильно изливается в сжимающую его плоть ладонь с плаксивым стоном и оседает в сильных руках. От него отрываются, ставят на колени и разворачивают лицом к себе. — Оближи.       Зверь надавливает на розовые губки парня и проталкивает в его ротик два пальца испачканные в белёсых каплях. Хосок протестующе мычит, чувствуя вкус собственной спермы, дёргается обессиленно, но пальцы принимает на все фаланги. Его заставляют вылизать всю ладонь дочиста и лишь потом отпускают. — Молодец, — с усмешкой говорят ему куда-то в макушку, а потом треплят по волосам.       Чону помогают одеться и не уходят, пока тот не восстановит ровное дыхание. Зверь прижимает его к себе и пытается надышаться чужим запахом. У оленёнка ушки дрожат от недавнего оргазма, и щёки пылают. Он молчит, не находя слов, но и не сопротивляется сильным рукам на своём запястье и шее.       Ему что-то говорят о их следующей встрече. Хосок не слушает, резко тянется руками к повязке на глазах, но слышит предупреждающий рык и зажимается, и чувство страха не уходит даже тогда, когда звук удаляющихся шагов вовсе исчезает.       А может лучше было бы, если бы он ещё при их первой встрече открыл глаза?