Ради узника в башне и полёта птиц

«- ВСЕ, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ, ЭТО МЫ. НО МЫ ДОЛЖНЫ ЛЮБИТЬ. ИБО ЕСЛИ МЫ НЕ ЛЮБИМ, ЗНАЧИТ, НЕ СУЩЕСТВУЕМ. А ЕСЛИ МЫ НЕ СУЩЕСТВУЕМ, ЗНАЧИТ, НЕТ НИЧЕГО, КРОМЕ СЛЕПОГО ЗАБВЕНИЯ. НО ДАЖЕ ЗАБВЕНИЕ КОНЕЧНО. ГОСПОДИН, МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ ДАРОВАТЬ МНЕ НЕМНОГО ВРЕМЕНИ? ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬ УТРАЧЕННОЕ РАВНОВЕСИЕ. ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ОТДАТЬ ТО, ЧТО БЫЛО ПОЛУЧЕНО. РАДИ УЗНИКА В БАШНЕ И ПОЛЕТА ПТИЦ.» Терри Пратчетт, «Мрачный жнец»

Фингон полагал, что уже привык к виду ран: во Льдах от обморожения целиком чернели руки и ноги, опухали раны; на охотах, бывало, случались такие несчастья, что и внутренности вываливались наружу, обагряя кровью зелёные поля Валинора… Да он сам отсёк Маэдросу запястье, устояв твёрдо, несмотря на крики, на вид хлынувшей крови и обрубленных сухожилий… Но в том, чтобы наблюдать, как целители трудятся над кузеном, сшивая останки, которые он принёс с горы в лагерь, во что-то, напоминающее живое существо, была какая-то ужасающая интимность… и вот это было куда хуже и боли, и крови. — …не выйдет так просто «воткнуть» её обратно, ведь прошло столько времени! — говорила женщина, чьего имени он, похоже, не знал. — Пока мы не оценим весь размах повреждений, рискуем сделать всё только хуже! «Помнить имена подданных» в списке требований к принцу стояло всего лишь парой строк ниже, чем «свершать подвиги великой доблести». Но всё равно в памяти ничего не всплыло, и он продолжал таращиться на её обветренное лицо со всё возрастающей растерянностью. — Если следовать тому, что предлагаешь ты, выходит, надо всё оставить как есть, — сказала другая. В Валиноре она была всего лишь ученицей и до целителя доросла благодаря нужде заполнить пустоты, оставленные погибшими во время похода. — Она была в таком положении тридцать лет, — это был уже старший лекарь. — Мы зафиксируем её в покое, а все остальные вмешательства могут и подождать. Нам нужно, чтобы он сначала пришёл в сознание, иначе невозможно оценить повреждения нервов. Запахи внутри шатра — немытое тело и скотобойня — вдруг встали поперёк горла, и он подавил рвоту. Но уйти всё равно не мог. Неужто Фингон Отважный, потомок самого Финвэ, храбро побеждавший Льды, орков и предательские пики Тангородорим, убоится вида капельки крови? — Иди наружу, мой господин, — сказала ему младшая целительница, на что он безмолвно замотал головой. — Хотя бы ради спасения его достоинства… если уж не твоего. Вот этот повод послужил ему оправданием, и он вышел. Не было в мире такого, чего он не сделал бы ради спасения Маэдроса. *** — Мы должны послать гонца к его братьям, — устало вымолвил Фингон. Из шатра лекарей он направился прямиком к отцу, не удосужившись даже переодеться. О чём теперь сожалел, глядя на грязные отпечатки своих сапог на ковре. — Неужели ты думаешь, что они до сих пор не знают? — заявила Аредель, морща нос и подбирая белые полы мантии от него подальше. — Приземление посреди лагеря верхом на орле вряд ли можно назвать тайным, и вряд ли оно осталось незамеченным! — С самого детства она всегда так бесилась, когда он уезжал охотиться, преодолевать порожистые реки, забираться высоко в горы и оставлял младшую сестричку дома. Неудивительно, что она и теперь злилась. — А сыновья Феанора будут ещё менее незаметными, и ничего не утаят, — добавил отец. — И потребуют, чтобы мы передали его под их защиту. Фингон ожидал, что отец тоже будет злиться на него: за то, что сбежал от своего долга, что так рисковал, что принёс одного из сыновей Феанора к ним в лагерь… Но отец поприветствовал их возвращение с достоинством и соболезнованиями. И Фингон всё ещё не мог до конца оценить серьёзность положения, в котором теперь находился. — Его нельзя перемещать, — сказал он. — Согласен, — ответил Финголфин. — И дело не только в его здоровье, я вообще опасаюсь вверять своего племянника их заботе. Лишь Фингон соскользнул со спины Торондора, отец сразу заключил его в объятия и до сих пор так и не переменил запятнанных одежд. Но лицо его было спокойным, голос — ровным, а слог — размеренным, будто он выступал с речью при дворе Тириона. А Фингон для всей этой политики слишком устал. — Отец, говори прямо! — За тридцать лет никто из них не обеспокоился осуществить то, что сделал ты за считанные дни! Тридцать лет Маглор правил как Верховный король! — Он никогда не претендовал на этот титул! — в последний раз Фингон видел Маглора перед тем, как отправиться в своё одинокое путешествие, и тот вовсе не выглядел торжествующим узурпатором. А выглядел измождённо, серые глаза были непроницаемы, как воды озера Митрим, и он вовсе не оспаривал брошенных Фингоном ему в лицо обвинений в трусости и предательстве… притом, что обладал талантом с лёгкостью убедить кузена, что белое — это чёрное и наоборот. — Только на власть. — С тех пор как ты нас бросил, отправившись на свои весёлые гонки с орлами, до нас доносились разные слухи, — сказала Аредель. — Маэдрос, оказывается, в сожжении кораблей участия не принимал, ты знал? Он — единственный — стоял в стороне. Интересно, как с ним за это поступили братья. Или могли поступить. — Что хочешь говори о сыновьях Феанора, но своих они точно не предают! — возвысил голос Фингон. Новость поразила его как удар, но он слишком устал, чтобы разбираться почему. — Наши жизни были бы намного проще, если бы они не последовали за своим безумным отцом вопреки всему здравому смыслу. Думаешь, они так легко предали бы брата? Отец в ответ пожал плечами, будто это было совсем неважно. — В любом случае, самое благоразумное для нас сейчас — держать его в своём лагере. Так он будет защищён от предательства. Ну, а если мы и ошибаемся, дополнительные рычаги влияния иметь не помешает. — Ты хочешь, чтобы он был нашим заложником?! После всего, что он перенёс… — А ты забыл, что перенёс наш народ? — отец улыбнулся своей улыбкой политика, но тон его голоса оставался ровным. — О нём позаботятся, как того требует его положение, но его благополучие — не дело первой важности для меня, и таковым не будет. Прежде всего, мы должны беспокоиться о нашем народе. — Я сделал это, чтобы объединить наши народы, а не для того, чтобы ты встрял в борьбу за корону, — устало произнёс Фингон. Когда у него в мыслях впервые зародился план спасения, всё казалось таким простым, но теперь, измождённый и истощённый, он думал, как только ему вообще пришло в голову, что такой поступок может помочь. Серые стены шатра зыбко колебались вокруг, словно воды озера, волнами разбивавшиеся о берега и вновь вздымающиеся, чтобы потопить под собой их всех… — Уверен? А разве не ради красивых рыжих волос и хорошо подвешенного языка? — окрысилась Аредель и тут же прикусила губу. — Нет, прости, прости, это было слишком низко. Хотя кузен наш очень даже умеет обращаться со словами! Если кто и сможет решить это дело, то он. Однако… — Прошу тебя! Хватит этих «однако»! Если бы я знал, что его спасение вызовет такие трудности, я бы… — Да сделал бы то же самое, — устало улыбнулся отец, наконец, искренне, и на сердце у Фингона стало чуть легче. — Однако, — продолжила Аредель, — если он умрёт, будучи вверенным нашим заботам, сторонники Феанора используют это, чтобы нас обвинить… да в чём угодно. — Он не умрёт! — сказал Фингон. Он не спал всё время своего похода в Ангбанд, державшись на чистом кураже и на страхе, и теперь обнаружил, что даже при таком напряжении всё равно с трудом подавляет зевок. — Нет, умереть он может! Ты можешь верить своим молитвам и слепо переть вперёд, но мы себе такой роскоши позволить не можем! — Не кусайте друг друга! — вмешался отец. — Если Моргот не сумел убить его за тридцать лет пыток, верю, шансы наши неплохи. Фингон, ты совершил для нас великое дело… — Отважное дело, — ввернула сестра. — Отважное и неописуемо опрометчивое. Слова для этого мы подберём позже, но теперь тебе нужно отдохнуть. Знай, я тобой горжусь, — отец стиснул его плечи. Фингон наклонил голову и, решив, что теперь его отпускают, отправился в собственный шатёр — и в постель. *** Прибыли сыновья Феанора: со звездой отца на груди, в сверкающих доспехах, с мечами у пояса. За спинами у них развевались на ветру знамёна, огромные горделивые кони копытами высекали искры из прибрежных камней. Одеты они были для войны. Отец был прав: кузены никогда не были незаметными и ничего не утаивали. Но вот они спешились, сняли шлемы, и Фингон с радостью обнаружил, что это Куруфин и Амрас. На любимца Феанора и на Амраса, похожего, скорее, на призрак брата, чем на себя самого, ему было плевать, но, по крайней мере, некому было выкрикивать оскорбления или затеять стычку прямо у въезда в лагерь, что вполне могли бы учинить Карантир или Келегорм. — Рад встрече, — поприветствовал он их. — Кузен, — кивнул Куруфин. — Где твой государь? — Государь мой отец со своим сове… — Можешь величать своего отца, как угодно, но мы приехали повидать не дядю. Где Маэдрос, сын Феанора, Верховный король Нолдор? Фингон, пусть и не ожидал, но надеялся, что они хотя бы притворятся, что соблюдают приличия. Он махнул рукой назад, вглубь лагеря, в сторону поспешно сооружённого вокруг него частокола. — Лежит там. Я выехал, чтобы сопроводить вас. Мои верные постерегут ваших лошадей и оружие. Меч Куруфина бесшумно выскользнул из ножен, да и как могло быть иначе, ведь он был сработан его отцом, и теперь тот легко держал его прямо перед собой в нарочито не угрожающей позе. И улыбнулся отцовской улыбкой, тонкой и загадочной: — О, правда постерегут? — мягко проговорил он. Фингон скрестил руки на груди. Кузенов он никогда не боялся и не собирался позволить детским кривляниям влиять на его настрой. — Ты собрался тащить это в лазарет? Не думаешь, что твой брат и так на клинки насмотрелся? — Ну, не знаю. Вы удерживали нас поодаль и лишь болтали. У нас не было возможности быть с ним рядом, — ледяным тоном отозвался Куруфин, но удар Фингона достиг цели. Куруфин развернул меч и передал его ближайшему стражу. — Предлагаю больше не терять времени даром… Готовы потакать твоим страхам, раз уж так нужно. Без сомнения, в одежде у них были припрятаны хитроумно выкованные кинжалы — под видом пряжек, украшений в волосах, — но Фингон не стал отдавать приказа обыскивать их. Он и так добился желаемого легче, чем ожидал. — Сюда, — произнёс он. Лагерь оборудован был хорошо, пусть они и сооружали его на скорую руку из того, что у них было. Уже и уборные были выкопаны, и конюшни возведены для тех немногих лошадей, что пережили Переход. Он наблюдал, как кузены изучают их укрепления: как ради разведки, так и с интересом мастеров. — Чем они покрыты? — Куруфин оценивающе хмурился, глядя на ткани шатров. Он протянул руку и погладил выделанную кожу с таким жадным интересом на лице, что Фингон почти забыл в этот момент, как сильно он Куруфина не любит. — Всегда остаёшься мастером! — Фингон попытался изобразить общительность. — Шкуры морских котиков. Теплокровные звери, но живут подо Льдом. Если хочешь изучить их получше, могу тебе подарить одну шкуру. — Не надо, — отдёрнулся Куруфин. — Просто полюбопытствовал. — Как он? — выпалил Амрас — и, казалось, сам был поражён своим словам. Фингон впервые с Валинора слышал, чтоб он говорил… и лучше б он не говорил. — Жив, — всё, что смог он ему ответить… и прикусил язык, чтобы сдержать слова «не благодаря тебе». — Очень хорошо, — сухо произнёс Куруфин, без сомнения, догадываясь о словах, что Фингон удержал при себе. — Он что-то рассказал? Любые сведения, что он мог узна… — Он ещё не пришёл в себя. Сказать по правде, несколько раз он в себя приходил… но ни разу не отдавал себе отчёта в происходящем. Фантазии, что он опять в Тирионе, были вполне безобидны — всего лишь резавшие подобно ножу улыбка и шёпот: «Фингон…» Но посещал его и другой, куда более чудовищный бред. Однажды он сумел как-то вылезти из кровати и проделать половину пути к дверям, прежде чем его заметила стража и вернула на больничное ложе, а он всё это время кричал, кусался и пытался драться кулаком, которого у него не было. От этого открылись швы на ранах, а Хадлат потребовалось зашивать раны свежие, её собственные — он выдрал кусок мяса из её руки. После чего не осталось иного выбора, кроме как привязать его к кровати, но братьям нельзя было показывать его в таком виде. То, что пришлось опоить его травами, нравилось Фингону ничуть не больше, чем те кожаные ремни… но, по крайней мере, это было не то, что он мог порвать. Он видел глаза кузена, пустые и дикие, видел тёмную застоявшуюся кровь между разодранными стежками швов, и вряд ли стал бы возражать против необходимости всех этих мер. Ноздри Куруфина расширились — резкий короткий вдох, — и Фингон понадеялся, что тот не распознал лжи. — Насколько всё пло… нет! Не будем зря сотрясать воздух, я сам всё увижу. Веди нас. В лагере уже трудились над постройкой дома для лазарета, но пока он представлял собой лишь несколько поставленных в ряд шатров. В одном из них, чуть поодаль, и разместили Маэдроса — чтобы, как утверждалось, обеспечить ему уединение — и выставили у входа охрану. Стражники по приближении Фингона поклонились и отступили в сторону, с осторожной грацией приподнимая занавеси входа. Внутри пахло уже не так ужасно, как в первый день, когда Фингон сбежал. Воздух был насыщен духом крови и лихорадочного пота, но шатёр регулярно проветривался, и самую худшую вонь маскировал чистый и резкий запах лекарственных трав. Но очень мало что могло замаскировать повреждения на неподвижной фигуре в постели. Лекари обстригли ему волосы — те спутались, перепачкались в грязи и завшивели, — но отсутствие волос лишь подчёркивало увечья на лице и заостряло профиль больного. Истощение, язвы, странная впадина на левой стороне лица — как Фингону пояснили, слева была раздроблена скула и не хватало зубов. Правая рука была по-прежнему странно вывернута, несмотря на то, что была закреплена шиной и перевязью… и Фингон не мог заставить себя перевести взгляд туда, где она заканчивалась забинтованным обрубком, а льняной бинт уже пропитался свежей кровью. Были, конечно, и другие раны, и раны ужасные, но эти производили самое страшное впечатление, и именно они превратили дыхание Куруфина в резкое шипение, а Амраса ввергли в ступор перепуганного кролика. — Как могл… мы не… почему мы не… В любой другой раз Фингон только порадовался бы тому, что Куруфин наконец лишился дара речи. — Мы делаем для него всё, что можем, — Фингон не стал злорадствовать. — Самое худшее — уже позади, и мы уверены, что он выживет. Такие холодные слова, жалкие крохи утешения — но разве они заслужили большего? — Я поговорю с вашими целителями, — Куруфин уже пришёл в себя. — Вдруг они что-то могли упустить. — С ним наши лучшие лекари, — Фингон сказал себе, что не стоит воспринимать сказанное как оскорбление, просто Куруфин всегда был уверен в своей гениальности во всех областях со дня, когда он впервые сумел разобрать буквы, придуманные его отцом. — Тем не менее! — видимо, Куруфин хотел, чтобы это звучало уверенно, но в словах было столько отчаяния, что Фингон сумел ответить лишь кивком в знак согласия. — Они ещё не знакомы с местными растениями, — невыразительно проговорил Амрас, когда его брат покинул шатёр. — Он правда может помочь. — Мы будем благодарны всему, чему вы сможете нас научить, — вспомнил о хороших манерах Фингон. Амрас не ответил, но подошёл к постели, ведя ладонями надо лбом, грудью, культей и, наконец, опустив их на целую кисть руки Маэдроса. Ребёнком, ещё до того, как выучиться охоте, Амрас всегда притаскивал домой крольчат, лисят, выпавших из гнёзд птенчиков, баюкая их в ладонях. Спустя сотню лет и полсотни смертей, Фингон вдруг увидел в кузене того ребёнка, каким тот был когда-то… — Почему он не просыпается? — тихо спросил Амрас. Требуется время. Так сказали Фингону целители. Он придёт в себя, со временем, когда пройдёт лихорадка, когда перестанут действовать обезболивающие травы. — Он тридцать лет не мог поспать на той горе. Думаю, ему надо наверстать упущенное, — соврал Фингон. — Он сам хотел… — Хотел, чтобы его бросили в руках Врага? Хотел, чтобы его пытали и мучили, без надежды на спасение? О, не сомневаюсь! Думаешь, это вас оправдывает?! — Нет. — Нет! — согласился Фингон. Как же ему было жаль, что перед ним не Карантир или Келегорм, не кто-то, кто ударил бы первым и дал бы ему повод подраться. — Когда он придёт в себя, я скажу, что ты приходил. — Мы приехали с носилками, — сказал Амрас так буднично, словно о погоде говорил. — Вы не будете его перевозить! — Не «не можете»… принцу стоило бы быть терпимее, и Фингон сам удивился собственной грубости, но раскаиваться в ней не спешил. — Не будем, — Амрас отпустил руку брата и выпрямился. — Не в этот раз. Благодарим вас за гостеприимство. Фингон не проводил их, хотя, пожалуй, и стоило бы, но уселся на походный стул у кровати кузена. Он, конечно, мог бы оправдаться тем, что так пытается избежать ссоры с Куруфином, который может принять его отказ отдать им Маэдроса с куда меньшим спокойствием, чем младший брат. Но, честно говоря, он просто черпал утешение в том, как спокойно поднимается и опускается грудь кузена, как неустанно мерцают его зрачки под опущенными веками, как судорожно подёргиваются пальцы — пять — поверх одеяла… Что бы там ни случилось после, он что-то спас. И у него этого не отнимут. *** Остаток дня Фингон провёл, сидя у кровати кузена и переплетя пальцы с пальцами, оставшейся у того руки, пытаясь не замечать, как они исхудали, как искривились… Целители сказали, какие-то придётся ломать и сращивать заново. Бездействие так плохо ему давалось… Маэдрос, старший из семи братьев, всегда был именно тем, кто кудахтал над расцарапанными коленками или сидел у постели больного. Фингон мог часы проводить неподвижно в засаде на охоте, но такое бездействие всегда было деятельным, а нынешнее беспомощное ожидание сводило его с ума. Поэтому он, наконец, прошёлся по шатру, поправил повязки, почитал отчёты и, в конце концов, ушёл. Надо было заниматься строительством, военными учениями, разведкой новых земель. И дело было не только в том, что это требовалось делать — его народ должен был видеть, что он это делает. И он отправился в небольшую вылазку, не более, чем до вечера, вдоль русла ручьёв, вытекавших из озера к Эред Вэтрин. Слишком опасно было оставаться в темноте малым отрядом в незнакомых землях. Но лошадь Доронора охромела, погода испортилась, и, в итоге, все были очень рады, что взяли с собой достаточно припасов, чтобы остаться лагерем на ночь. И ночь выходила вполне приятной, несмотря на дождь: весело потрескивал костёр, от жарящихся на углях корнеплодов исходил землистый аромат… После стольких лет во Льдах лежать на полурассохшемся поваленном стволе и касаться пальцами прогретой солнцем земли казалось невероятной роскошью. Фингон смотрел на звёзды над головой и пытался не думать ни о каких драмах, враждах… любви, что привели его в Белерианд, а просто смотреть на земли, какими они были и могли быть. Какое царство можно воздвигнуть здесь! — Между деревьями что-то есть, господин. — К оружию! — Фингон вскочил на ноги и попытался притвориться, что сердце его не понеслось сразу вскачь. Тишина и спокойствие никогда, на самом деле, не подходили ему. Голова была яснее всего тогда, когда он лицом к лицу сталкивался с вызовом. Лагерь забурлил, словно муравейник, все разведчики похватались за оружие. Сам Фингон развернул лук и проверил тетиву. У него не было поводов к этому с самого Тангородрима, и он даже удивился, какой волнующий трепет ощутил, наложив стрелу и прицелившись. — По моей команде! — приказал он, и все подняли оружие. — Я бы не хотел застрелить кого-то из синдар и дать королю Тинголу возможность бросить против нас куда большие силы. Кони вдоль ряда воинов фыркали и тянули за повода… на самом деле, Фингон сомневался, что в деревьях прячутся эльфы Эльвэ. Даже на таком расстоянии он был уверен, что чует вонь: грязь, гниющие раны… ну или ему казалось, что чует. — Вон там! — воскликнул Элегиль. — Я слышал, как треснула ветка! — Тихо, — сказал Фингон. — Не трать стрелы на тени. Привет вам! — обратился он к темноте. — Привет вам и доброй встречи! Я Фингон, сын Финголфина, и пришёл с миром. Выйдете ли вы к нам навстречу? — Он хотел битвы, столь сильно хотел, что стискивал челюсти так, что ныли зубы… но он был принцем нолдор и не стал бы нападать первым, пусть бы перед ним и был грязный враг, пусть бы и не было шанса на взаимные уступки. Но из леса и спереди, и сзади раздался смех, грубый и издевательский. И голосов было много — больше двадцати, решил Фингон. — Мы в меньшинстве, — прошептала Йирет позади него. — Ненадолго, — с бравадой сказал Фингон. — Ты забыла, я был один на один лицом к лицу со всеми орками Ангбанда? А нас тут целая дюжина — да это почти нечестно! Кто-то из его воинов засмеялся, может, нарушил строй, но и всё. Он знал, что они не подведут. Хрустнула ещё ветка, уже громче и ближе. Ночь рассыпалась оранжевыми вспышками, яркими, как упавшие звёзды, и огонь костра уже не казался таким весёлым, отразившись в орочьих глазах. Фингон отбросил от лица мокрые от дождя косы: — Тетиву! Орки подступали ближе и ближе. Вовсе не его воображение: несмотря на дождь, на дым от костра, на запахи лошадей он чуял их могильный смрад. Рядом заржала в ужасе лошадь. Фингон заметил, как задрожали руки у Лоссамона. — Стреляй!!! — выкрикнул Фингон. Двенадцать пар оранжевых звёзд мигнули и погасли, но врагов было больше… всегда больше. Фингон подумал об остриженных рыжих волосах, вспомнил звук клинка, рассекающего сухожилия — и отбросил лук, выхватывая меч из ножен. И ринулся в атаку, не заботясь, один он бежит вперёд или нет. Орки метнулись из-за деревьев ему навстречу волной искривлённых тел, искажённых ненавистью и болью лиц. Больше двадцати, но меньше тридцати. Бывало и хуже — и он выжил. У некоторых орков были грубо сработанные копья, и Фингон вовремя замедлил бег, чтобы не напороться на направленное ему в грудь остриё. Он встретил удар — и наступил на древко ногой, чтобы орк не смог подхватить его, одновременно вонзая в шею врага собственный клинок. Орк рядом ринулся на него сверху, нанося яростный удар — Фингон поднял меч, прикрываясь им, рука отозвалась на столкновение звоном и скрежетом, и орочий ятаган соскользнул вниз, как дождь с крыши, а сам орк лишился равновесия — Фингон со всей силы пнул его в колено, — тот споткнулся, — и Фингон распорол мечом ему бок. Что-то резануло по бедру, и он пошатнулся, но что бы там его ни ударило, оно растворилось в суматохе битвы. Со всех сторон нёсся такой гомон и гвалт, что, если б его верные не носили голубые цвета отца, он не смог бы отличить союзников от врагов. Сквозь дымку боевого ража он увидел, как упал на колени Лоссамон, вонзая меч в спину орку… может, тому, кто его ранил, а может, и другому. Ещё сильнее воняло кровью, всё лицо Фингона было от неё липким, и он и представления не имел, чья она, и не его ли собственная. Перед ним возник ещё орк, огромный, звероподобный с тяжёлым зазубренным мечом, тут же оказавшимся у горла Фингона — ну, шагнуть назад и со свистом пропустить клинок мимо шеи, а потом вскочить на потерявшего равновесие орка и вспороть его от шеи до бёдер было очень легко. Эти твари были такими медленными, такими тупыми. Да это даже неинтересно! Что-то вломилось ему в бок, пока он поднимал меч, чтобы отразить нападение, и он шатнулся назад, с трудом удерживая меч. Оно схватило его, длинные серые руки крепко стиснули, не давая высвободиться. Вот, отлично! Он расслабил запястье и рванулся вперёд, впечатывая рукоять меча в лицо твари. На него посыпались зубы — в темноте не удалось подсчитать, сколько — и он дёрнул рукоять назад, а затем вдарил ещё, ещё и ещё. Ноги орка разъехались, и он грохнулся вниз, утягивая за собой Фингона. И тот, группируясь, упал, приземляясь прямо на противника. Меч выпал из рук — ну и ладно, он выдернул из-за пояса кинжал. Орк ещё не сдох. Как же так? У него уже и лица не было, как он жил только! Орк ёрзал под ним, и боролся, хватаясь грязными железными рукавицами за запястья Фингона, за его горло. Воротник у Фингона был из самой лучшей стали, и всё же он ощутил, как тот гнётся под этими пальцами. Но времени поражаться и ощущать боль в запястьях не было совершенно — Фингон дёрнул вверх свободную руку, — остриё кинжала поймало красные блики от костра, — и вогнал клинок прямо в раззявленную яму рта. Орк замер, и Фингон скатился с него, хватая свой меч, затем вскочил на ноги и оглянулся вокруг — и всё, никакой битвы уже и не было. Вокруг были только его воины — стояли, так же шатаясь, как и он сам, — но ни одного орка на ногах не было. Рука болела, болел и бок. Из рукояти меча вывалился один самоцвет, оставив после себя дупло, похожее на дырку от вырванного зуба. Фингон поковырялся в останках орочьей морды и, наконец, нашёл потерю — сапфир. — Господин? — осторожно произнесла одна из воинов откуда-то из-за спины. Фингон выпрямился, засовывая камень в карман, и почувствовал себя очень глупо… в первую очередь надо было подумать о воинах. — Все в порядке? Собери тех, кто пострадал меньше, и охраняй периметр. — Да, господин! — ответила воительница и ушла, на его вопрос не ответив. И очень скоро он увидел почему, чуть было не споткнувшись об ответ… Был мёртв Лоссамон. Грудь его была разворочена так, что рёбра гордо торчали наружу, будто остов корабля, брошенного гнить на берегу. И к смерти его привёл Фингон… вот потому-то на Тангородрим он и взбирался один… это кошмарное чувство ответственности… сомнения, мог ли он действовать умнее, быстрее, лучше… Нет. Не сейчас. — Накройте тело, — велел Фингон. — Со всем должным уважением. Отвезём его обратно к озеру и предадим земле. Невообразимая роскошь — хоронить мёртвых. Во Льдах приходилось оставлять за собой горы трупов и думать, как им повезло, что можно сделать хотя бы это. К концу Перехода они настолько промёрзли и оголодали, что оставлять павших казалось таким неразумным… но, как сильно бы нолдор ни пали, всё же пали они не настолько. Они оттащили орочьи тела достаточно далеко, чтобы сжечь, восстановили лагерь и выставили часового. Фингон думал, что не сможет заснуть и будет прокручивать в голове сотни вещей, что не давали ему спать каждую ночь… и парочку новых. Например, смерть Лоссамона и орков: ведь когда-то те были эльфами, о чём он не позволял себе забыть никогда. Но дёрн был таким мягким, а он так устал, что уснул — и крепче, чем когда бы то ни было. В Митрим они вернулись сильно за полдень, преследуя собственные тени, стелящиеся впереди в свете заходящего солнца. В лагере ни на минуту не стихала работа, и даже за короткое время их отлучки колья палисада уже были заострены, и теперь строители вовсю трудились надо рвом, заполняя его пиками. Стража ловко подняла ворота, как только они приблизились. — Мой господин, тебя ожидают, — сказала одна из стражниц. Он заметил, что она разглядела коня без всадника с перекинутым через седло обёрнутым в одеяло грузом, и лицо её на миг будто окаменело. — Мне жаль, что я заставил отца ждать. Сейчас же иду к нему, — ответил Фингон, хотя последнее, чего он хотел, это выговор. — Не он, господин. А твой кузен. Он очнулся.