Ради узника в башне и полёта птиц

Фингон сбросил снаряжение на оруженосца и помчался к больничным шатрам. Все мысли о том, чтобы выкупаться, отдохнуть, разобраться с ранеными запястьем и боком тут же вылетели из головы. Чего ожидать, он не знал, потому приготовился к худшему. На горе Маэдрос умолял о смерти, глядя на него отсутствующим взглядом и бормоча бессвязные просьбы прекратить его муки — даже когда Фингон пилил кинжалом кости его запястья. Так что Фингон приготовил себя к крикам Маэдроса, истерике, ступору, абсолютному неузнаванию, ярости и проклятиям, слезам и обвинениям… Единственное, к чему он не был готов, так это к полному спокойствию. И вот он вошёл в шатёр, а Маэдрос улыбнулся ему и сказал, с сухой иронией в голосе: — Фингон. Спасибо, что пришёл. И Фингон не сумел придумать никакого толкового ответа на это. — Всегда пожалуйста. Кузен был ничуть не менее тощим, раны и язвы, не прикрытые повязками, были всё те же и даже хуже, теперь-то их не прикрывала тридцатилетняя грязь. Но глаза его были такими ясными и сияющими, а манеры — столь же горделивыми, как всегда, как раньше, пусть даже чтобы держать спину прямо, ему требовалась небольшая гора подушек. — Ты выглядишь лучше, — добавил Фингон, когда молчание слишком затянулось. — Ваши целители великолепны. Передай, будь добр, им мою похвалу, — голос Маэдроса от пепла Тангородрима звучал хрипло, шрамы превращали его улыбку во что-то кривое и некрасивое… но говорил он настолько как он, привычный он, что больно было слушать. — Боюсь, я был с ними довольно груб, когда в первый раз очнулся. — Передам, — отозвался Фингон, будто они перенеслись на пятьдесят лет назад в дедов дворец и обсуждали погоду или какие-то нудные государственные дела. Возможно, Маэдросу пришло на ум то же сравнение, потому что он слегка кашлянул и попытался сесть ещё прямее. — Я не уверен, сколько ещё… на сколько ещё у меня хватит сил, а нам столько надо обсудить. Прежде всего, я хочу выразить тебе благодарность. Ты пришёл за мной, когда была утрачена вся надежда. Если уж быть совсем честным, Фингон ожидал, что Маэдрос свои благодарности будет приносить с рыданиями, уткнувшись ему в грудь, в то время как сам Фингон будет гладить его по волосам и заверять, что теперь тот в безопасности, и Фингон всегда придёт за ним и спасёт. Но самообладание Маэдрос хранил, а волосы потерял, и все эти самодовольные и глупые фантазии оказались не у дел. — Не нужно благодарить меня, — ответил он. — Меньшего я сделать не мог. — А многие могли бы! «И многие сделали», — подумал Фингон, но вслух не произнёс, так что Маэдрос продолжил: — И я должен также принести свои извинения. За Альквалондэ, и, в первую очередь, за Лосгар… — Я знаю, что ты не жёг корабли. — Я стоял в стороне. И ничего не сделал, чтоб их остановить. И лишь того, что я не держал в руках факел, по моему мнению, недостаточно, чтобы снять с меня вину. Прости меня, Фингон. Я говорю серьёзно. — Не надо, — Фингон слегка смутился. Он хотел сказать: «Я тебя прощаю»… но не чувствовал этого в полной мере. В холоде Льдов, после братоубийства, после сожжения кораблей, он раздувал внутри себя маленький жаркий уголёк гнева и столько раз воображал себе кузена, умоляющего о прощении, что и не сосчитать, и та картинка теперь расплылась. И после всего… видел он Маэдроса умоляющим, пусть и не о прощении, но забыть то было совсем нелегко. — Если и придётся соскребать корку со старых подживших ран, будь уверен, мы этим займёмся, но не сейчас. — Не пока у меня столько свежих, которыми можно удовлетвориться? — и без шрамов эта улыбка на лице кузена была бы уродливой. — Ну и отлично. Сразу о будущем: я намерен отречься от престола в пользу твоего отца. — Что, прости?! — Надеюсь, это поможет найти какой-то путь к исцелению вражды между нашими домами. А я не в состоянии править, — Маэдрос говорил твёрдо, но в спешке, будто торопился выплеснуть все слова до того, как у него сдадут нервы или его заставят умолкнуть. Прежде Фингон был поражён его спокойствием. Теперь он глядел на бледное лицо кузена и видел гладкие равнины Хелкараксэ, неподвижные, как стекло, воздух над которыми был наполнен эхом криков от того, как дробится под ногами на куски лёд. — Не в состоянии… ну конечно же, ты не в состоянии править! — прозвучало так бестактно, что он поспешил уточнить. — Недели даже не прошло, и большую часть времени ты был без сознания! Ты должен дать себе время на то, чтобы исцелиться — и телом, и разумом! — прежде чем принимать такие решения! — Фингон, да ты послушай себя, — заявил Маэдрос тем самым вразумляющим голосом старшего брата, который так выводил из себя Фингона в детстве. — Что твой отец сказал бы, если б услышал, как ты пытаешься уговорить меня не отдавать ему корону? — Да наплевать на отца! А братья что твои скажут, когда узнают, что ты отказался от своего права по роду?! Маглор достаточно неплохо со всем управляется, пока ты… нездоров. Он может потрудиться ещё немного, а я слово тебе даю, что преодолею эти глупые раздоры и предложу ему свою поддержку! А когда тебе станет лучше… — Ты правда думаешь, что всё так легко? — Всё таким может быть! Если мы отбросим нашу гордыню и возместим все причинённые страдания, всё получится! Мы пришли сюда, чтобы сразиться с Врагом, а не грызться, как дети! Мой отец и твои братья должны увидеть разумное зерно в том, чтобы объединить наши усилия! — Должны увидеть разумное зерно? — слабым эхом отозвался Маэдрос. — Любой план, который полагается на то, что наша семья обратится к разуму и всеобщему благу, обречён как… Как мы, обречён. Фингон проник в Ангбанд в одиночку, вооружённый лишь арфой, луком и верой, что его дело правое. И он почти захотел вернуться обратно — сразиться с трудностью, которую можно разрешить только отвагой да острым клинком. Невольно взгляд его скользнул к повязке на обрубленной правой руке Маэдроса. — Ты не мог так сдаться. Кузен заметил его взгляд и неопределённо махнул культей. — А я и не сдался. Я поступаю так именно потому, что я не сдался. Наш народ заслужил лучшего, чем король, который даже зад себе подтереть сам не может. — Маэдрос сделал паузу. Может, ждал, что Фингон рассмеётся, но тот смеяться не стал, и он продолжил: — Я уже всё это обсудил с твоим отцом. Сколько же раз Маэдрос в прошлом говорил эти слова! Когда Фингон хотел потянуть время, чтоб лечь спать попозже, когда хотел завести медвежонка-питомца или отправиться в горный поход на Таниквэтиль и не желал соглашаться с «нет» кузена — Маэдрос всегда разыгрывал этот козырь. — И что он сказал? — сдержанно проговорил Фингон. — Он был… добр. Добрее, чем я того заслужил. Но и не по-королевски было бы проявить себя иначе. Твой отец будет хорошо править, Фингон. Как и ты, — Маэдрос потянулся к нему левой рукой и взял его за руку… и оба они притворились, будто обрубок правой при этом не дёрнулся до того, как поднялась левая. — Ты думал об этом заранее! — А ты как думаешь! Все последние годы мне мало что было доступно… кроме как думать. Дай мне воплотить это. — Могу ли я тебя остановить? — Фингон сказал это, понимая, что этот спор, как и сотни других до того, он уже проиграл. — Только если снова привяжешь меня к кровати. Фингон, прошу тебя! Разве я мало тебя умолял за последнее время? Фингон любил Маэдроса, а теперь ещё и жалел, что так затрудняло противостояние даже такой вопиющей манипуляции. — Мы ещё об этом поговорим! — сказал он. — Но ты, ты — куда больше чем просто корона! Тебе, может, что-нибудь нужно? Тебе новости от братьев передали? Может, хочешь поговорить о… том, что произошло? — Пусть прошлое останется в прошлом, — невыразительно произнёс Маэдрос. Какой бы огонь ни поддерживал в нём оживление всё время их спора, сейчас он угас, и Маэдрос откинулся на подушки, обмякнув, как кукла. — Я ещё не поблагодарил тебя, так ведь? Как невоспитанно! Фингон, я тебе так благодарен… — Да это первое, что ты сделал! — уверил его Фингон. — И недостаточно сделал! Прости меня, просто это был самый мой длинный разговор за всё последнее время. Я потерял ход мыслей. — Я должен дать тебе отдохнуть. — Прежде чем ты уйдёшь… — слабо проговорил Маэдрос, уставившись в полотняный потолок. — Я не доверя… а, неважно. Твои стражники. Они надёжны? — Ну конечно! — Альфирин и Нуртель были неколебимо преданы его семье, как и все, кто совершил с ними долгий Переход. — И им приказано следить, чтобы я оставался в шатре? — Маэдрос моргнул… с трудом, и затем снова прикрыл глаза, и, казалось, все силы его оставили. — Они выставлены тут, чтобы защитить тебя, — осторожно произнёс Фингон. — Думаю, с твоей стороны будет очень неумно пытаться покинуть постель. Но вот когда ты поправишься, ничто не запре… — Хорошо. Это… хорошо, — кузен так и не открыл глаз. — Они меня до этого связали… — Больше это не повторится! — заверил его Фингон. — Ты тут в безопасности, не бойся! Я больше не позволю тебя забрать!!! Если Маэдрос и услышал его, по нему это никак заметно не было, и Фингон высвободил свою ладонь из его ослабевшей руки. — Никого не впускайте сюда, кроме лекарей, — приказал он страже после того, как тихо выскользнул из шатра. — И, — добавил он, уступив тихому, но настойчивому голоску в своей голове, — никого не выпускайте. *** — Я принёс тебе отчёты, что ты просил. — И книгу, одну из тех, что пережила долгий переход через Льды, крепко стиснутая пухлыми ручонками Идриль. Ещё до её рождения Фингон сам любил эту книжку, а ещё больше любил, когда кузен читал ему из неё сказки о храбрецах и героях на далёких берегах Куивиэнен. — Может, ты мне почитаешь?.. — Спасибо, но я бы себя возненавидел, укради я тебя у твоего долга, — Маэдрос не поднял глаз от кожаной книжной обложки к лицу Фингона. — Твой отец и так меня не сильно любит. *** — У меня весточка от твоих братьев. Они опять хотят приехать и, по всей вероятности, попросят тебя вернуться с ними в их лагерь. Если тебе захочется это сделать… — Фингон не закончил фразу, оба они хорошо знали, что не им это решать. — Думаю, мне будет лучше с ними не видеться, пока не будут улажены все дела. Пока не будут исполнены все планы твоего отца до конца… так, что их выходки его не остановят. — Дело не только в короне, — вынужден был продолжить Фингон. — Они боятся за тебя и хотят видеть, что ты в безопасности и в порядке… — Ждали же как-то они тридцать лет, — мягко проговорил Маэдрос. — Могут подождать ещё немного. *** — А я этого зайца сам подстрелил, — Фингон поставил перед Маэдросом дымящуюся миску. — Помнишь, как мы ходили в поход в леса Оромэ, только мы вдвоём? Тогда зайца подстрелил ты, и мы так ужасно его приготовили! Он наполовину сгорел, наполовину был сырым… а мы всё равно его съели. Не волнуйся, уж этот-то был приготовлен тем, кто своё дело знает. — Спасибо. Как щедро с твоей стороны, — Маэдрос съел две чайные ложечки жаркого… до боли медленно… и отставил миску в сторону. *** — Он не такой, как я ожидал, — сказал Фингон брату, сгрудив на землю кипу досок. — Он куда лучше, чем я боялся, но он кажется… отстранённым. Отдалившимся. — Ну, причиной этому может быть множество всего, — Тургон добавил пометку к разложенным на столе перед ним чертежам. Они надзирали за строительством новых амбаров, хотя каждый понимал «надзор» по-своему: Фингон с ног до головы был в пыли от опилок, а ладони Тургона были черны от чернил. — А ты всегда такой нетерпеливый… а исцеление, между прочим, требует времени. — Ну, может… — Фингон вытряхнул сладко пахнущие стружки из кос, взвихрив вокруг себя маленькую метель. Строители вокруг, казалось, были слегка смущены, но Фингон лишь от них отмахнулся. Все требования приличий утратили свою ценность за время долгого Перехода, а бездумный мужской труд до ноющих мышц был ровно тем, что ему сейчас так требовалось. — Надеюсь на это. Он говорит лишь о политике… думаю, чтобы не подпускать меня к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. — Длина его руки короче, чем обычно бывает, — чувство юмора у Тургона после Льдов стало совсем мрачным, как чернила на его ладонях. — А всё благодаря лишь тебе! Разве это так удивительно? — Фу, братец, как грубо. Более чем грубо! — Фингон попытался улыбнуться, но брат коснулся самой сердцевины его тревоги. — Ты правда думаешь, он винит меня? — Я в сердце своём виню его — за Эленвэ. Это неразумно, но какая-то маленькая часть меня всё ещё удивлена, что ты ограничился лишь рукой. Да не смотри ты на меня так страшно! — продолжил он, увидев, как побелел Фингон. — Часть очень маленькая! Не могу сказать, что я вообще когда-то ему симпатизировал. Он не меньший интриган, чем вся его семейка, просто ему лучше удаётся красивая мина при плохой игре! Но я знаю, он более чем заплатил за то, в чём его вины было куда меньше, чем постигшая его расплата. Так и он должен знать, что ты сделал то единственное, что мог. Он простит тебя — если уже этого не сделал. — Он говорит со мной, будто мы всё ещё в Тирионе! Будто я всё ещё глупый ребёнок, которого ему препоручили развлекать! — Фингон не знал, почему его так сильно это беспокоило… а может, и знал, но с братом уж точно не смог бы обсуждать эти причины. Тургон бросил взгляд под стол, где сидела Идриль, складывая свой собственный домик из щепок. Волосы её в солнечных лучах поблёскивали белыми бликами. — Когда мы теряем что-то, для нас столь драгоценное, мы ещё отчаянней цепляемся за то, что у нас осталось… Позволь ему играть в старшего брата, если это так его утешает. Ему так мало осталось. Он потерял отца, потерял руку — и очень скоро потеряет ещё и корону. Фингон потянулся, разминая спину, а потом присел на корточки полюбоваться на труд Идриль. И восхищение его было воистину оправданным: перед ним была вовсе не неуклюжая детская поделка, а самый настоящий их лагерь в миниатюре. Он с серьёзным видом принял из её рук обрывки тетивы и принялся плести из них для неё верёвочку. Уж конечно, игрушечный лагерь будет незаконченным, если в нём не окажется верёвочного навесного моста! — К годам преклонным ты станешь мудрым прямо как дедушка, младший братец! Будем надеяться, в один прекрасный день ты станешь и архитектором, хотя бы вполовину таким искусным, как твоя дочь! — Да я всегда был мудрым, это ты никогда не слушаешь! — Тургон наклонился к дочери и взял её на руки. — Сам Ауле мечтал бы стать архитектором, хотя бы вполовину таким искусным, как Идриль! А знаешь, если мы сделаем эту стену подлиннее, то, думаю, сможем разместить там тайную кладовую! — Тургон, да это сарай! Зачем нам тайная кладовка в сарае? — А мало ли, вдруг пригодится, — Тургон отряхнул волосы дочери от древесной стружки. *** Следующие несколько дней прошли без осложнений, что было приятно. Они закончили строительство складов, с тайными кладовками, по настоянию Тургона, и оставалось достаточно времени, чтобы всё надёжно укрепить к моменту, когда разразится следующий ливень. Вокруг как грибы росли новые постройки, и народ принялся говорить о лесном хозяйстве, о шахтах и карьерах, о строениях из камня, а не из дерева. Заседания отцовского совета затягивались за полночь, но Финголфин счастливее всего себя ощущал, именно когда был по уши загружен работой, так что Фингон не вмешивался. Маэдрос был всё таким же отчуждённым, но становился всё сильнее и крепче, а раны его — всё менее устрашающими, так как удалось избавиться и от инфекций, и от воспалений. Он часто улыбался, но улыбка никогда не затрагивала его глаз… и притворялся он достаточно хорошо, чтобы Фингон мог притворяться в ответ. Но мир долго не продлился. Женщина набрела на их лагерь вечером пятнадцатого с даты спасения дня. Её заметили дозорные на расстоянии нескольких миль, и Фингон сам — ну конечно же! — возглавил отряд всадников, поспешивших ей навстречу. Она брела медленно, склонив голову, босые ноги загребали раскисшую глину, оставляя канавки. Одета она была лишь в грязь и кровь, разукрасившие торчащие рёбра и впалый живот. — Госпожа моя, — позвал Фингон, придержав коня за пару сотен метров. Прежде чем подъехать, они разведали местность вокруг на предмет орков, и, насколько удалось удостовериться, она была одна-одинёшенька. Женщина не подала никаких признаков того, что услышала его, и продолжила своё молчаливое движение к лагерю. Правую руку она, баюкая, неловко прижимала к груди, поддерживая левой, и при виде этого во рту у Фингона внезапно стало сухо. Он спешился и направился к ней, однако, Йирет преградила ему путь своей лошадью, вынуждая остановиться. — Господин, позволь мне подойти первой, — сказала она. — А вдруг это ловушка? А если и не ловушка, может, я покажусь ей менее угрожающей. Фингон ненавидел просить своих воинов рисковать собой, так что она прекрасно знала, какой повод изобрести. — Ну хорошо. Нинаэльдис, иди с ней. Обе спрыгнули с лошадей, и, несмотря на волнение, выдержали строй, а если их руки и были слишком близки к рукоятям мечей, девушка, казалось, этого не заметила. Она бы прошла мимо, если бы Нинаэльдис не остановила её, придержав за плечо. И тогда она отпрянула и встала, бездумно шаркая по земле ногами. И воительницы заговорили с ней, утешая: Йирет напористо и весело, Нинаэльдис — мягче, с уговорами, предложив ей воды из своей фляги. Йирет сняла с себя плащ и протянула ей. Девушка, казалось, не обращала внимания на обеих, пока Йирет не принялась укутывать плащом ей плечи, отчего она издала резкий вопль и отшатнулась. Тут Фингон бездумно шагнул вперёд, и она развернулась к нему, вздёрнув в его направлении правую руку: вспухшая, гноящаяся плоть, торчащие белые кости… он отдёрнулся будто от удара. Быстро, как кошка, Йирет сделала девушке подсечку, та упала на колени, а Нинаэльдис шагнула к ней, прижимая остриё меча к её спине, чтобы удержать на месте. — Нет! Не причиняйте ей боль! — приказал Фингон. — Отпустите её! — Господин?.. — обе сделали шаг назад, но мечи в ножны убирать не спешили. Фингон встал на колени и протянул женщине ладонь, и она вцепилась в неё, неожиданно яростно, сильно, отчаянно. — Помогите ей взобраться на моего коня. — Ещё одна в твою коллекцию, мой господин, — заметила Йирет, устраивая девушку в седле. Обычно Фингону её прямота нравилась, но эти слова отозвались в голове неприятным эхом… глаза у женщины были туманно-серыми, а волосы её, под слоем грязи, казались ярко-рыжими. — Как тебя зовут? — спросил он её и не удивился, когда ответа не получил. В чертах её не было ни следа от той женщины, какой она, наверно, когда-то была, муки и страдания проступали на нём столь отчётливо, что стёрли всё, что там было написано прежде. За всю обратную дорогу до лагеря она не произнесла ни слова. Он оставил её с целителями и — всё же, он не был совсем уж глуп — с половиной тех воинов, которые его сопровождали. — Следите за ней, — приказал он им. — Не ослабляйте бдительности ни на минуту. Многие странно глянули на него в ответ, но Нинаэльдис кивнула, и он подумал, что она его поняла. — Не нравится мне это, — заявил отец, когда Фингон закончил свой доклад. — Как и мне! Но что ещё мы могли сделать? Бросить её там, чтобы её опять взяли в плен орки? — Опять взяли в плен? — губы отца превратились в тонкую и суровую ниточку. — Ты и вправду думаешь, что она сбежала? Фингон замялся. — Нет, — признал он. — Думаю, она — послание. — И очень внятное. Но ты прав. Мы не Эльвэ и не мой брат и не можем предать невинных такой судьбе. Следи, чтобы её хорошо охраняли. Как и моего племянника. — Думаешь, её послали за ним? Ответ отца раздался нескоро. — Всё может быть, — наконец проговорил он, и Фингон отправился исполнять свой долг. *** В ту ночь он не спал, как и в следующую, и сидел с целителями, наблюдая… но за чем именно, не знал. Женщина, которую они спасли, казалась если и не сговорчивой, то послушной. Йирет назвала её Диненет — за молчаливость, хотя та на это имя отзывалась не больше, чем на какое угодно другое. Она не обращала внимания и на все попытки лечить её, кормить, одевать… на расспросы, откуда она родом и как к ним попала. Раны на руке её были свежими, но на теле было множество и ран старых. Испещрённая рубцами спина была подобна карте, и столько всего в ней было переломано и не залечено толком. Они даже задались вопросом, а есть ли у неё вообще язык, настолько молчаливой она оказалась, но, насколько можно было судить, виной всё же была рана на её фэа. Приходила Нинаэльдис и говорила с женщиной, мягко и настойчиво, Фингон же, если не был занят другими делами пытался ей читать. Не у этой постели предпочёл бы он проводить время… но, по крайней мере, казалось, она в его присутствии успокаивается. — Так странно, — протянула Аредель во время их торопливого ужина в больничном шатре после того, как сама она сдалась в попытках допросить их подопечную. — Глядя на то, как быстро выздоравливает наш кузен, я ожидала, что она… как-то вырвется, что ли, из всего этого, проснётся и заговорит с нами. Но этого ведь не произойдёт, да? И представить себе не могу, каково это — так потерять себя… — Она взяла со стола хлеб и сыр, а затем, раздражённо выдохнув, стряхнула крошки со своих выбеленных замшевых штанов. — Ну, все реагируют по-разному, — Фингон вовсе не был согласен с её оценкой выздоровления Маэдроса. — Мы не знаем, что она испытала. И что он. Женщина отгородилась от них в своём молчании подобно Маэдросу, носившему маску недоверия… и под этим всем на обоих лежала печать безнадёжности. Может, это послание она и несла им: пути к выздоровлению нет. И они сидели у постели Диненет. Здоровой рукой та вцепилась в ткань его туники, волосы окутывали голову золотой короной. Когда с неё смыли грязь и кровь, оказалось, она почти блондинка, и Фингон поразился, как мог вообще сравнить цвет её волос с каштановым оттенком прядей кузена. От частокола протрубил рог. — Враги! — Аредель запихнула остаток хлеба в рот и вскочила. — На стены! Вместе они ринулись в ночную тьму, скользя между шатрами и озадаченными обитателями лагеря, прорываясь через поток воинов к валу, окружавшему поселение. И правда, там были враги, чёрная бесформенная масса на расстоянии выстрела. Сотня или около того, по прикидке Фингона, зловеще подсвеченная рыжими отблесками огненных фонарей, которые пришельцы несли с собой. — Что они творят? — воскликнула сестра. — Что за глупость! Да у них ни одной осадной машины! Да как они вообще думали напугать нас таким крохотным войском?! Будто в ответ на её слова, орки опустили фонари и достали луки со стрелами, обмотанными тряпками, с которых сочилась грязь. — Не собираются же они оттуда стрелять, — произнесла она с сомнением в голосе. — Или они изобрели какое-то новое оружие… — Ничего похожего не вижу. Огромные луки из выбеленной кости и почерневшего дерева заскрипели: растянулись тетивы из перевитых кишок. — Всем в укрытие! — выкрикнул Фингон на всякий случай, и воины поспешили повиноваться. Лишь они вдвоём с Аредель остались стоять гордо и неколебимо: если у врага появилось новое оружие, они должны всё разглядеть и оценить, а их собственные воины должны видеть их бесстрашие. Но поводов для опасений не наблюдалось: ни одна стрела не долетела до цели. Одна поймала восходящий поток и пролетела дальше других, стукнувшись о деревянную стену под ними, затем свалилась на землю, прямо на дно оборонительного рва. Древесина частокола была крепкой и всё ещё влажной от недавних дождей, такие невнятные попытки не могли причинить ей вреда. Ветер взвихрил волосы Аредель и спутал их у неё за спиной, словно рваное, подсвеченное пламенем знамя, красное с чёрным. — Красивое зрелище — если этого они добивались! — она запрокинула голову и расхохоталась. Пара воинов вторила её смеху. — Господин, нам ответить? — спросил один из них. — Нет, — сказал Фингон. — Не тратьте зря стрелы. Они за пределами досягаемости для нас, как и мы для них. — Можем выехать им навстречу, — предложила другая, женщина с огромными ожесточёнными глазами и отмороженным кончиком носа. — Меня от их вида у нас на пороге тошнит ничуть не меньше, чем вас, и это, конечно, ловушка, — заключила его сестра. — Наверняка где-то там поджидает компания побольше, лелея надежды нас выманить. Ледяное подозрение, переходящее в уверенность, вонзило когти в грудь Фингона, вцепилось в плечи… — Я возвращаюсь в шатры целителей! — сказал он сестре. — Зачем? — Просто подозрение… Держи стену, сестрёнка, и не делай ничего, чего бы я сам не сделал! — Значит, мне спрыгнуть со стены и атаковать их голыми руками? — улыбнулась ему она, но тон её был серьёзным, и она вопросительно заглянула ему в лицо. Но всё же в итоге кивнула и вернулась к дозору. *** А он побежал, надеясь, невзирая на всё, что ошибается… и потом, споткнувшись у тёмного входа в шатёр о тело в голубых отцовских цветах, запятнанных тьмой ночи и кровью, уже знал, что надеяться было так глупо… Альфирин. Горло перерезано со спины. Фингон нагнулся, попытался нащупать сердцебиение, но грудь воина была недвижна, и руки уже холодели. «Орки, — сказал он себе, сам в это не веря. — Орки как-то прорвали нашу защиту и пришли забрать свою жертву. Я должен сразить их, отвоевать его у них, и всё будет кончено». — Кузен? — выкрикнул он, обнажая меч. — Диненет? — В ответ тишина. Свободной рукой он подхватил факел и шагнул в шатёр. Кровью пахло не больше обычного, но вонь лечебных трав была просто одуряющей: пузырьки и кувшины были сметены с полок на пол, поразбивались и усеяли ковёр ошмётками высушенных лепестков и пыльцой. На полу обнаружились ещё два тела: Нинаэльдис, с наполовину вынутым из ножен мечом и кровью на виске, и юная целительница, отославшая его прочь в тот первый день… та самая, чьего имени он так и не вспомнил. Были и другие тела — на койках, неподвижные… может, кто-то спал, а кто-то был мёртв, но проверить он не сумел. Прямо перед ним была Диненет. Лицо её было таким же невыразительным и пустым, как и всегда, а в левой руке был зажат нож, острый целительский нож. И она стояла на коленях прямо на другом теле, которое извивалось под ней, чью левую руку Диненет придавила к кровати, а правая, искалеченная, взметнулась вверх в беспомощной попытке защититься. Маэдрос. Фингон вновь выкрикнул её имя. — Зачем ты делаешь это?! Ты же в безопасности! Ты теперь свободна! Она на него даже не взглянула, лишь опустила голову, прижимая тонкие губы к уху Маэдроса, лаская забинтованной правой рукой его щёку. Кузен вскрикнул и отдёрнулся и от шёпота, и от прикосновения. И она подняла лезвие. У Фингона в руке был меч, и он так легко мог убить её. Но сердце его не могло позволить ему это сделать, ведь она была всего лишь жертвой, куда большей, чем те, кого сама сегодня убила… Какой принц хотя бы не предпримет попытки спасти её?.. Он отбросил свой клинок и рванулся вперёд, хватая её за запястье, заламывая ей за спину. Но она своего оружия не бросила и не выказала ни признака того, что ей больно. Разоружить её должно было быть так легко — но нет, в ней сейчас была какая-то ужасающая сила… и Фингону вспомнилось, как закалённая сталь его воротника гнулась, словно бумага, под орочьими пальцами. — Прошу тебя! Дай нам тебе помочь! Тебе не нужно…. Она вонзила свои переломанные зубы ему в шею, и, когда он задохнулся от боли и отшатнулся, высвободила запястье из его на миг ослабевшей руки — и вновь замахнулась кинжалом — Фингон взметнул вверх руку, защищая лицо — клинок прорезал кожу доспеха, одежду и плоть до кости, и Фингон стиснул зубы, удерживая крик. Но прежде чем она нанесла новый удар, Маэдрос из последних сил пнул её по ногам. Сил этих было недостаточно, но удалось попасть ей под коленку и сбить с ног. — Убей её! — Я не причиню тебе вреда! — поклялся Фингон сквозь зубы. — Опусти нож! Кузен — ко мне за спину! — Убей её! — повторил Маэдрос. — Это всё, что ты можешь для неё сделать! — И с места не сдвинулся, так что Фингон был вынужден встать между ним и коленопреклонённой Диненет, выставив перед ней факел. Она вскочила на ноги и атаковала, невероятно быстро, врезаясь в него с такой силой, которую невозможно было ожидать от её худенькой фигурки. Огонь не остановил её, и когда она повалила Фингона навзничь, он услышал, как трещит, загораясь, её плоть. — Убей её! — выкрикнул Маэдрос. Вонь горящих волос заглушила запахи крови, пота и боли. — Ну пожалуйста! — взмолился Фингон в эту безжалостную маску на её лице. — Тебя ещё можно вылечить… — И её пальцы, целые и переломанные, сомкнулись вокруг его горла. Но вдруг она выдохнула — первый звук, который он услышал от неё в эту ночь, хватка её ослабла… Фингон оттолкнул её, и она скатилась с него, обмякнув, словно тряпичная кукла. За спиной её стояла Аредель, до белизны в костяшках пальцев сжимая в кулаке окровавленное копьё, и лицо её было таким же белым, как одежды. — Фингон?.. Ты в порядке? — Да… — он задыхался, хватая ртом воздух. — В порядке, просто царапина… Маэдрос?! Кузен молча смотрел на них с пола… лицо его было таким же пустым и застывшим, каким до самого конца было лицо Диненет. Фингон рванулся к нему, стиснул руку, плечо, обхватил ладонью щёку — и Маэдрос задрожал, взгляд его вновь сфокусировался, рука взметнулась к запястью Фингона… Правая. На какой-то долгий ужасный момент оба, окаменев, не могли отвести глаз от пустоты, где должны были встретиться их руки… а затем Маэдрос расслабился и хихикнул, будто показал себя таким неловким и неуклюжим… будто свалял дурака. — Она меня не задела, — сказал он, и если бы Фингон не знал его лучше, то мог бы решить, что Маэдрос спокоен. — Что она тебе сказала? — тихо спросил Фингон. — Ничего, — виновато улыбнулся Маэдрос. — Ничего не сказала. — Это было послание, — речь Аредель лилась мягко, подобно поступи большой мышкующей кошки. — Но нам или тебе? Если она что-то тебе сказала, мы должны знать. Маэдрос помотал головой, стиснув губы… улыбка с его лица сползла. — Синдар предупреждали нас, а мы не слушали! — Аредель развернулась к Фингону. — Они говорили: Враг забирает эльфов, и они возвращаются другими. И иной раз их природа столь извращена, что они и сами даже могут не знать, что сломлены и подчинены его воле! — Он не сломал меня! Не сломал! — спокойствие Маэдроса разлетелось, как осколки битого стекла, в голосе звенело отчаяние, в глазах вспыхнул бледный яростный огонь. — А разве ты не твердил бы то же самое, если б он сломал тебя? — Аредель не выпускала копья из рук. — Когда мы говорили в первый раз, ты просил об охране… — Фингон прижал к ране на руке тряпку, пытаясь остановить кровь. — Я думал, ты боишься опять оказаться в плену… но ты ведь говорил не об этом, да? Ты боялся того, что можешь сделать, если оставить тебя одного… Огонь в глазах Маэдроса потух, и он рухнул на пол. — Видишь теперь, почему я не могу править?! Даже если бы я уже не был предателем и братоубийцей — я навсегда скомпрометирован! Любое моё решение будет подвергаться сомнению, наш вновь обретённый хрупкий альянс с синдар может рухнуть… — Да перестань!!! — закричал Фингон. — Зачем ты о политике говоришь?! Какая разница, можешь ли ты править!!! Важно то, что ты мой друг, что ты ранен, что ты боишься!!! Маэдрос поднял на него взгляд. Маска его восстановилась так же мгновенно, как до этого раскололась. — Я в порядке. Лишь слегка потрясён. Тебе нужно, чтобы кто-то позаботился о твоей руке. И, думаю, эта воительница ещё жива. — Я за целителем, — быстро сказала Аредель. — Сейчас многие должны быть свободны или на стенах. С вами обоими будет всё в порядке? — говоря это, она смотрела на Фингона… и ему захотелось умолять её не оставлять его одного, наедине с трупами тех, кого он не сумел спасти, и незнакомцем, которому он не знал, как помочь. «Фингон Отважный», — вспомнил он. — С нами всё будет хорошо, — ответил он.