Сожаление

Сожаления ни к чему, он и так все знал. Когда бросал полные страсти взгляды, думая, что никто не видит. Когда целовал так, что после болели скулы. И когда наблюдал, как она смеется, делая вид, что ей все равно, кто разделит с ней брачное ложе сегодня и уже назвался ее супругом и что там шутит король. Ей не было все равно, и если бы она прислушалась к своему сердцу, услышала бы, как оно стонет; если бы положила ладонь на грудь, почувствовала бы его мучения. Но она смеялась, и почему-то никто не замечал, что она захмелела, пожалуй, больше короля. Только Тайвин, и взгляд его холодных глаз прожигал в ней дыру. Но она улыбалась ему столь невинно и мило, что даже он бы не догадался, как ей было больно. Лишь Эйерис. Только одному ему была ведома ее боль, хоть об этом они никогда не говорили. Но она осталась на его губах, и ни вкус сладкого вина, ни пряность явств не заглушили бы ее горечь вовек. Она осталась в его сердце, застряв осколками давно уж разбитого счастья. Джоанна улыбалась и нежно, будто бы незаметно, но на самом деле, так, чтобы все видели, сжимала руку Тайвина в своей ладони. Она чувствовала, что и король видел, и глаза его пылали гневом, и потому не решалась поднять взгляд. Он должен был понять, что так нужно, пусть король никому ничего не должен. Мысленно она просила его быть терпимее и не делать глупостей, но он не слышал. Он всегда поступал, как хотел, и лишь один раз уступил ей, хотя был против — против этого брака. Это была первая песня после пира, которую затянули музыканты, и именно от нее Джоанна ждала подвоха. Она знала, что Эйерис пригласит ее на танец первее Тайвина. И он пригласил. Встал со своего места и, чуть пошатываясь, подошел к ней. Ей показалось, что все вокруг замерли — а может, так оно и было. — Надеюсь, миледи не возражает, — самодовольно усмехнулся он, хотя в глазах его не было ни счастья, ни насмешки — они были воистину печальны. Джоанна перевела взгляд на Тайвина, тот был взбешен и побледнел от злости. Она улыбнулась ему успокаивающе, хотя хотела улыбаться другому, и вложила руку в протянутую ладонь короля. Сказать ничего не удалось — все фразы, что пришли ей на ум, можно было истолковать превратно. И она лишь не переставала улыбаться. — Только не говори, что не нужно было этого делать, — она и не хотела, но если бы сказала, была бы права. — Можно было повременить и пригласить на второй танец, — возразила она тихо и уж совсем неуверенно. — Я не хочу довольствоваться вторым, — слова были сказаны не привычным надменным голосом, а каким-то надломленным и сиплым, и потому не прозвучали высокомерно. Джоанне совсем расхотелось спорить, и даже те крохи злости, что были в ней, словно смели. И силы куда-то делись — она едва не пошатнулась. Осталась только усталость. Эйерис поддержал ее, не дав упасть. Он был пьян, ужасно пьян, но каким-то непостижным уму образом оставался на ногах и даже танцевал, не растеряв изящества. — В этом все дело? — она имела в виду прошлую ночь. И ночь до этого. И те, что были много раньше, когда он еще не звался королем и не носил короны. — Я люблю тебя, — сказал он в свойственной ему манере, с вызовом глядя ей в глаза. Тайвин признавался в любви мягче, преподносил это, словно подарок на бархатной подушке. Эйерис же бросил в лицо мокрое полотенце. Музыка замолкла. — Ваше Величество… — начала было Джоанна, но он отошел от нее на шаг, посмотрел странно и ушел к столу пить. Он не хотел слушать ее — он и так все знал.