Сожаление

Манс всегда считал себя привычным к холоду, но эта зима была особенной. Даже Тормунд ворчал, что лютей её не видал на своём веку. Заледеневшие окна трещали от мороза и лопались. Иные стояли у самой Стены и ждали чего-то; зажженные стрелы, летящие в мертвецов, чаще всего потухали ещё на полпути. Но дозорные и вольный народ продолжали пытаться их подстрелить. У Манса иногда получалось, Тормунд говорил, что это, потому что вороны кормили его лучше. Еду разносила по столам Джейни. Она куталась в его красно-чёрный плащ — Манс накинул ей его на плечи, когда она бежала из Винтерфелла, и так и не попросил назад. А она не спешила отдавать. Тормунд считал это причиной особенного расположения к нему. Манс надеялся, что плащ дарил ей хоть толику тепла, когда она лежала в помещениях кухни, накрывшись им; от печи должен был исходить жар, там было теплее, чем в кельях дозорных. Но всё же Джейни давно нужно было отправить домой, в Винтерфелл, которым теперь правила Санса Старк. На все предложения она качала головой и утыкалась в своё шитьё. — Моё место здесь. Манс был бы прав, если бы сказал, что они бы справились и без неё, как бы она ни старалась. Но не хотел обесценивать её помощь: каждое утро она вставала раньше солнца, чтобы приготовить еду возвращавшимся со Стены дозорным, а каждую ночь ложилась при чёрном небосклоне, только когда последняя смена уходила накормленной. Она проводила на кухне весь день, помогая поварам, а когда это было не нужно, шила новую теплую одежду для сражавшихся. Она была похожа на призрака — выглядела едва ли лучше сбиравшихся возле стены мертвецов. Но её глаза горели, как никогда. И Манс думал, что когда-нибудь об их свете он сочинит песню, хотя прежде всегда пел лишь чужие баллады. Он обещал себе — если выживет, сочинит. Сейчас времени не было. И сил. Даже на то, чтобы есть жидкий суп, который перед ним ставила Джейни. — Ты выглядишь усталой, — сказал Манс, надламывая хлеб и протягивая ей. — Посиди со мной. — Кто бы говорил, — она даже не улыбнулась, но и не попыталась его задеть. Реплика вышла бесцветной, но, поглядев в её глаза, Манс увидел в них отражение того же, что чувствовал сам, — заботу. — И то правда, — усмехнулся он, всё же взяв Джейни за запястье и утянув на скамью рядом с собой. Выглядел он, должно быть, так же паршиво, если не хуже. — Когда ты спала в последний раз, Джейни? — он не помнил, когда спал сам. День назад или два. — Вчера ночью я видел тебя здесь же… — Это было уже сегодня, Манс, — она чуть улыбнулась, поводя плечами; эта улыбка тронула её глаза, но её посиневшие губы дрогнули. — То было за полночь. — Точно, — Манс пододвинул ей свою кружку с разведённым водой элем. Джейни покачала головой. — Я уже поела. Она лгала. Манс видел, как она смотрела на кусочек отданного ей хлеба, который крутила в руках, спрятанных в дырявые перчатки. Даже в столовой было так холодно, что тёплые меха не спасали. Самому себе Манс казался немногим живее Иного; зима пришла лютая, и особенно это ощущалась на Стене. За Стеной — там, где каждое дерево казалось ему знакомым — он бы замёрз насмерть уже давно. Надо было радоваться, что он всё ещё дышал и мог почувствовать ласку языков пламени на своих закоченевших руках. — Когда придёт весна, что будешь делать? — спросил он, кроша хлеб в свой суп, иначе он был что вода, только с кусочками лука. Когда Манс обернулся, Джейни смотрела на него, склонив голову набок; и её тёмные глаза глядели на него со снисходительной, тоскливой насмешкой. Она не верила, что они победят. — Я хочу съездить в Дорн, когда все образуется. Прослежу, чтобы одичалые заняли земли Дара, посадим урожай. И тогда съезжу. Он тряхнул головой. — В Дорне сейчас тоже зима, — тихо, безэмоционально сказала Джейни. — Мейстеру прилетал ворон оттуда. Зима пришла всюду. Манс положил свою ладонь поверх её локтя и постарался улыбнуться. Джейни вскинула на него удивлённый взгляд, и они смотрели друг другу в глаза несколько мгновений. — Надежда есть всегда, — сказал он и, подняв руку, легонько, шутливо стукнул её по кончику носа. — Хочешь увидеть персиковые сады, Джейни? — В Дорне растут апельсины, — возразила она. Манс рассмеялся, и на его смех начали оборачиваться дозорные. Тормунд, утерев эль с бороды, уже собирался возвращаться на Стену. — Тем лучше, — кивнул Манс. — Давно не ел апельсинов. Спасибо за трапезу, Джейни. Он знал, что она смотрела ему вслед, когда он уходил. — Ты похитишь её? — спросил Тормунд, когда они вышли из столовой. — Я бы предложил помощь, но она вон какая слабенькая. И без меня справишься. Хотя… ты ей под стать. Манс только хмыкнул в ответ и покачал головой. — Я не буду её похищать. — Другой возможности может и не быть, — сказал Тормунд. И тогда Манс впервые запел за последние несколько месяцев, и Тормунд замолк, слушая Дорнийскую жену, пока они поднимались в лифте на Стену. Ветер свистел в ушах, а слова можно было разобрать лишь с трудом. Манс жалел о том, что лютня не была с ним, его уставшие от стрел руки истосковались по её струнам. — Иногда мне кажется, что у тебя суп лучше, — замечал Тормунд, заглядывая в его тарелку, когда Джейни удалялась с подносами. Манс усмехался, кроша хлеб, и не находил различий между бульоном Тормунда и своим — всё та же вода с луком. — На кухне тебя любят больше. Манс закатывал глаза. — Это всё, потому что я бывший ворона, — говорил он, меняя их с Тормундом тарелки. Когда холод сделался совсем уж невыносимым, пришла провизия из Дорна — друг Джона Сноу договорился с нынешним королём. Манс не пытался следить за тем, кто восседал сейчас на Железном Троне, это не имело значения. Что сереброволосая Таргариен, что Серсея Ланнистер, что новый Эйегон не спешили помогать им. И он не знал, кого именно благодарить за сочные апельсины в руках и терпкий вкус вина. Но надолго еды не хватило, поэтому, когда спустя пару недель, он встретил Джейни во дворе, апельсины уже закончились. Не у него. — Как дела, Джейни? — спросил Манс. Была ночь, и вокруг его рта реяло облачко сизого дыма. От стен исходил холод. Джейни улыбнулась в ответ, ничего не говоря, и не ушла, хотя её била дрожь. Манс подумал, что Тормунд был прав, хотя бы насчёт неё. Он подошёл к ней и запустив руку в сумку на поясе достал оттуда апельсин, который утянул с кухни ещё в хорошие дни. Он носил их с собой на Стену, иногда там становилось совсем голодно, и он ел его либо сам, либо отдавал особо отчаявшемуся. — Дорн уже близко, верно? — сказал он с улыбкой и подумал, что напрасно даёт ей надежду. На самом деле, надежды у каждого из них становилось всё меньше. Джон Сноу не выходил из кузницы. И Манс не думал, что он справится. Но он не собирался сдаваться. — Доброй ночи. На утро Джейни положила рядом с его тарелкой половину того самого апельсина, и взгляд Тормунда был уж очень выразительным. — Я понял твой хитрый план, — сказал он. Тем же днём в руках Джона Сноу пылал Светозарный, и Манс знал, сколь велика была для него цена. — Нам нужно совершить вылазку за Стену, верно? — сказал он, не зная, что сжимало его душу — надежда или страх. Смерть и победа были как никогда близки. Джон Сноу только кивнул. — Как хорошо, что я не Азор Ахай, — проговорил Тормунд, когда они выходили. Манс не стал ничего отвечать; вспомнить Деллу ему не удалось: её образ никак не представал перед его глазами, зато голос звучал в ушах очень ясно. Когда Джейни протягивала ему миску с супом, её рука дрогнула. И Манс бы хотел спросить у неё, что случилось, но она уже отошла от стола, и он не стал её окликать. Она сама нашла его после обеда, схватила за руку, когда он уже выходил из столовой и потянула в угол. Её глаза лихорадочно блестели. — Обещай мне, что ты вернёшься, — попросила она с мольбой в голосе. — А лучше не уходи. Манс с грустной нежностью смотрел на неё в его потрёпанном черно-алом плаще, лежащем на хрупких плечах, с волосами, забранными в неаккуратную косу, с исколотыми иглой руками и глазами, полными мольбы. И подумал, что она заслуживает нормальной жизни, пусть ради этого им с Тормундом, Джоном Сноу и другими придётся умереть. Заслуживала не только она. И в это мгновение ему хотелось жить, как никогда. — Мне ещё нужно написать балладу. Конечно же, я вернусь, — сказал он.