Сожаление

Голос у молодого дозорного, прибывшего в Винтерфелл вместе с Бендженом, проникновенный и вкрадчиво тёплый. Ему бы быть менестрелем, а не обречённым — его балладами бы заслушивались в любом замке, даже на Юге. Кейтилин знает это — южное сердце бьётся у неё в груди; и всё же песен юного дозорного ей лучше не слышать, Кет старается, но они текут в уши мягкими переливами мужского голоса. И она украдкой смаргивает слёзы, бессильная против собственных мрачных дум. Он прибыл с севера, а напоминает ей о юге — о том юге, которого она не знала никогда. С жаркими песками, солнечными лучами, тающими по плечами, и громким смехом. Почему поёт он про дорниек, зачем бередит её раны? Видел ли он их? Или потому и поёт столь сладко, столь страстно, что встречал их дотоле лишь в мечтах? Кейтилин улыбается, хотя уголок её губ упрямо дрожит. Слуги шепчутся об Эшаре Дейн; ключница говорит, что Нед встретил её на пиру в Харенхолле и просил у лорда Старка её руки. Кейтилин помнит её: её смех, раздававшийся то тут, то там, беспечно-лёгкий, вызывающе-громкий, её улыбку — свободную, яркую, открытую, её фиалковые, глубокие глаза и чёрные кудри волос, пляшущие по спине. Джон Сноу не похож на неё ни капли: у него глаза Неда, волосы Неда, кислая улыбка Неда, нос Неда. Он словно его копия, не так красив, как Робб. Но похож на Неда больше, чем Робб. И Кейтилин обидно до боли: он ведь какой-то бастард. Никто даже не знает, кто его мать, но по нему ясно видно — кто отец. Кейтилин кусает губы; сын псаря, бывший тогда с Недом на турнире, божится, что мать Джону — Эшара Дейн. Нед забрал её невинность, прежде чем принц Рейегар забрал у него сестру. Не свершись этого, и Кейтилин было бы всё равно, кого любил Нед тогда. Не свершись этого, и Джон мог быть законным сыном Неда. Джон, а не Робб. Хотя Робба, её Робба, тогда бы не было. Кейтилин качает головой и улыбается; непрошенные слёзы скапливаются в уголках глаз. Зачем же, зачем же юный дозорный с проникновенным взглядом поёт ей о дорнийке? Зачем напоминает и Неду о ней? А вдруг он ещё любит её? Кейтилин смотрит на Неда, но тот привычно-спокоен, словно и не слышит песни, переговаривается о чём-то с Бендженом. Даже улыбается. Кейтилин пропускает вздох. Он, должно быть, и вправду любил её. Раз заставил всех замолчать; слуги, конечно, ещё шепчутся, но уже тише. Что же он сказал им, как уберёг честь той, брата которой пронзил своим мечом? Не из любви ли спас последние отголоски памяти о ней? Кейтилин хочет закрыть лицо руками и завыть в унисон со следующей строкой; она знала песню наизусть и прежде, но никогда, никогда она не звучала столь мучительно, столь отравляюще сильно. Должно быть, у молодого дозорного талант. — Но хочу я сказать, мне не жаль умирать, коль дорнийка любила меня. Но Нед не умер тогда. Умер Эртур Дейн. Умерла и сама Эшара; Кейтилин слышала, она бросилась в море сразу после окончания восстания. И Нед вернулся к ней, Кейтилин, к своей жене. С Джоном. Кейтилин и не знала, что видеть мальчика каждодневно будет так больно. Словно злая насмешка, словно напоминание о его измене и о её позоре. И о его любви. Откуда Кейтилин знать, любит ли он Эшару Дейн ещё? Любил ли её сильнее, чем любит Кейтилин сейчас? Глядя на Джона, раз за разом Кейтилин познаёт удушающую силу мук ревности. Глупой ревности, которой пора бы уняться, но которая ещё жива, дышит и растёт вместе с сероглазым мальчиком. И теперь под пение молодого дозорного становится невыносима. Какой красивый у него голос и как же хочется Кейтилин заставить его замолчать. А он поёт-то уже по второму кругу. Кейтилин сжимает кубок с вином, когда ловит его взгляд; глаза у него необычно смешливые, тёплые, и он улыбается ей. Кейтилин чувствует, что дышит уже тяжело и рыдания сдавливают грудь. А он улыбается, даже когда поёт. И смотрит прямо на неё. Кейтилин не знает, что именно он видит? Она видит Эшару Дейн в плещущихся сиреневых шелках. — Но хочу я сказать, мне не жаль умирать, коль северянка любила меня.

***

Голос у менестреля Роберта пронзительно красивый. Кейтилин замирает возле одной из тележек обоза и прислушивается к тому, как он поёт собравшимся вокруг него детям. Где-то совсем рядом маячит рыжая макушка Сансы, которая так жаждала, чтобы у них поселился менестрель. Кейтилин улыбается. Вряд ли это тот певец, о котором мечтала Санса: ему, должно быть, лет сорок, и в волосах у него уже серебрится седина. Кейтилин видит сеточки морщин у его глаз и на щеке — от улыбки. И ей внезапно становится тепло и грустно, хотя снежинки оседают у неё на волосах, а к вечеру холод по-тихоньку крепчает. Она забывает, что ей надо спешить, делает пару шагов вперёд, прислоняется плечом к обозу и слушает. Песня ей незнакома, хотя Кейтилин прежде были известны все баллады Вестероса, они с Лизой обожали слушать певцов вечерами напролёт. Голос у менестреля красивый, и Кейтилин кажется, что он кого-то ей напоминает. Быть может, он бывал в замке её отца? Или же он слишком молод? Кейтилин его где-то видела, но важно ли — где. Когда-нибудь она вспомнит, а пока просто послушает, вновь почувствовав себя маленькой девочкой, ровесницей Сансы, истосковавшейся по перезвонам лютни. Менестрель оборачивается и смотрит на неё, улыбаясь неуверенно, но мягко; в глазах его мешается то ли сомнение, то ли тревога. Боится, что она застала его врасплох, когда он дурачился, пел для детей. Что, возможно, ей не понравилось. Кейтилин улыбается и кивает ему в ответ. Теперь он кажется моложе тридцати пяти — нет, в землях отца она его вряд ли слышала. Один из детей тянется к его рукаву за лютней, прося научить играть; и он смеётся, весело, громко, мелодично. Кейтилин думает, что у него славный смех, и качает головой, вдруг вспоминая про то, что она ужасно торопилась, когда шла мимо. Мейстер Лювин, должно быть, уже ищет её. А ведь ей ещё нужно проверить, как разместили вещи короля и королевы, удостовериться, хватило ли покоев в замке всей свите Роберта, узнать, всё ли готово к пиру. Кейтилин тяжело вздыхает и нехотя отходит, почему-то думая о Джоне и Эшаре Дейн; у неё ещё так много дел. Менестрель садится на снег, протягивая малышу лютне. Кейтилин обещает, что потом, потом она спросит его имя.