Челлендж "Winter In Love" (сборник текстов)

«Раскрыта тайна исчезновения доктора Боулби!» Новости орали, кричали, вопили со всех страниц. Ларри сидел на диване в комнате охраны с ноутбуком на коленях и задумчиво читал, что было написано под заголовками. А написано было везде одно и то же. Ларри читал вслух, чтобы Ак тоже успевал. Они часто так читали новости вдвоём. — «Доктор Боулби, известный учёный и преподаватель, родился в 1921 году в Лондоне. В 1946 году окончил Кембриджский университет и всю свою жизнь посвятил египтологии. Основными работами профессора Боулби были исследования периода четвёртой династии Древнего царства. В 1957 году профессор лично участвовал в раскопках одной из гробниц в составе археологической экспедиции и в ходе раскопок пропал без вести. А теперь, через 60 лет, другая экспедиция обнаружила его останки, которые удалось идентифицировать с помощью анализа ДНК благодаря сыну и внукам профессора. Также при нём были обнаружены и хорошо сохранившиеся личные вещи: среди них имеются дневники, которые профессор почему-то вёл иероглифами…» О, гляди, тут даже куча фотографий есть этих вещей. Прямо с места событий: шустрые ребята-археологи слили в сеть. Спасибо, что тело не сфотографировали! Акменра наклонился к экрану: — Маль-чик мой… — Что? — Тут так написано, — Акменра ткнул пальцем в одну из фотографий, в листы, испещрённые мелкими чёткими значками. — «Мальчик мой… наверное, я уже могу тебя так называть, мне уже тридцать шесть, а тебе вечно двадцать…» Ларри? Что это? — Вообще — те самые дневники доктора Боулби. Погоди, он учился в Кембридже? — «Ты в самом начале сказал мне, что я неумный человек. И был прав. Пожалуй, только теперь я понял, что, несмотря на женитьбу и детей, всю свою жизнь любил…» Тут листок кончается, — Акменра глянул с тревогой. — Дальше, — говорил Ларри, открывая новые фото. — Посмотри дальше! — Вот, еще разборчиво: «Я уезжаю, надеюсь найти что-то новое по поводу твоей гробницы и…» не разберу, но скорее всего — пластины. Пластины, Ларри! «По возвращении я непременно приеду к тебе, я знаю, ты сейчас в другой стране…» Великий Осирис! Как… как его звали? Этого доктора? Ларри сверился с интернетом: — Лайонел. Мудрёное имя. — Лайон, — выдохнул Акменра. — Это было так смешно: мы первое время не могли правильно называть друг друга по именам. У него никак не получалось это вот горловое «кх» — Акх-мен-ра. А я никак не мог сказать «Лайон», и он меня учил. — Не мог? Почему не мог? — В староегипетских языках не было звука Л. Вообще. Так что если бы не он, я и тебя не смог бы называть… ни по имени, ни по фамилии. И Хранителем Бруклина — тоже. Помолчали. — Ак, — сказал Ларри, — тут пишут, что его засыпало обвалом песка поодаль от раскопа. Там никто не ходил. Он ушёл туда один и там погиб. Тело шестьдесят лет пролежало в песке. Фактически оно мумифицировано. Хочешь… я поеду туда со скрижалью? И расскажу ему, что ты… — Нет, — резко оборвал Акменра. И нахмурился. — Понимаешь… нечего рассказывать. Я просто развлекался, веселился, любопытствовал. И был убеждён, что он — тоже. А он… — …тебя любил. Так получается. — Я даже представить себе не мог! Он женился… на четвёртом курсе! И перестал приходить. Вообще. — Наверное… испугался. Своих ощущений. Как я вначале. — Да! Но ты… смог их принять! А он — нет. И значит… Ларри молчал. — А знаешь, — горячо заговорил Акменра, — как я тогда боялся, что ты со мной… точно так же развлекаешься и любопытствуешь? Потому что знал, как оно бывает. Сомневался, пока не понял, что ты — тоже не из таких. Ты — не свободен в любви, ты не умеешь в ней развлекаться, ты обваливаешься в неё всем сердцем… а потом тебе бывает больно. Ларри вспомнил, как долго выковыривал из себя Эрику. И ему стало не по себе. — Ак? Почему «тоже»? — Потому что я… такой же. Если человек вызовет у меня… чувства, я… не знаю, как это сказать, прости. — И не надо. А Лайонел… не вызвал? — Нет. Мы просто были два двадцатилетних дурака. Я, по крайней мере, так считал. Такая вот случайная встреча, и всё. Кстати, это я научил его писать иероглифами на мемфисском диалекте, чтобы даже на кафедре не прочитали. Боюсь, что сейчас эти тексты, кроме меня, и подавно уже никто не прочтёт. И можешь назвать меня циником, но сейчас мне больше всего интересны его научные записи. Что он успел узнать о пластине. Вдруг мы сумеем… Скажи, а возможно связаться с этими археологами? — Теоретически да. А что? — Напиши им. Скажи, что у тебя есть… человек, который может прочесть дневники профессора. Могут даже в музей приехать, я при них переведу. Вечером. В современной одежде меня никто от обычного египтолога не отличит. И ещё… я скажу тебе ужасную вещь. Может быть, ты больше не захочешь вообще никогда со мной… — Ак, перестань. Говори уже. — Я давно думаю, что вообще не бывает случайных людей, когда речь идёт… о некоей встрече. Событии. Контакте. При жизни или… в посмертии. Наверняка не случаен мой старший брат, который отправил меня в царство мёртвых. Не случаен тот жрец, что создал скрижаль, которая позволила мне оказаться в нынешней реальности и оживила музей. Не случаен Тедди Рузвельт — или его оживший манекен, который не стал тебе помогать. Не случайны сторожа, которые из-за пластины заперли тебя в моем зале. И… не случаен кембриджский мальчик Лайонел Боулби, который взял тогда учебник, нашёл в нём мои записи и затеял со мной переписку. И научил меня произносить звук Л: может быть, только для того, чтобы потом я смог сказать: я люблю тебя, Ларри Дэйли, Хранитель Бруклина. — Ну, Ак, ты вообще… — начал было Ларри, но фараон перебил: — Напиши археологам. Мы прочтём его дневники. И может быть… нам удастся сказать ему спасибо. Пусть и через столько лет.