Не пиши после эпилога

Наутро Тодд был уставшим настолько, словно не ложился вовсе. Дико хотелось спать, а сна нет, ни в одном красном, щиплющем глазу, блять. Дирк тоже выглядел не особо — бледный, замученный, с нездоровым блеском в глазах. — Всё хорошо? — дежурно спрашивает Бротцман, даже толком не зная, о чём конкретно хочет знать. Да и интересуется скорее из вежливости, ибо сосредоточиться на чём-то казалось трудной задачей. — Разве у меня когда-то было что-то плохо? — в своей манере улыбается друг. Но тут же улыбка слегка потухает. — Ну-у-у… было, конечно, но разве я об этом говорил? Ладно, иногда ныл, но всё быстро проходило, да. Так что, всё нормально. — Но… нормально, не хорошо, — подметил Тодд и, почему-то с особой осторожностью, опустился на стул напротив Дирка. Их разделяет теперь столешница, за которой музыкант чувствует себя более безопасно. А ещё его не покидало стойкое ощущение, что что-то тут как минимум странно (страннее, чем обычно). — Может… расскажешь? — Думаю, не стоит, Тодд. Это личное. И ночное происшествие тоже. Дирк, который ничего не рассказывает — не Дирк. Сегодня он даже почти не разговаривает, что вообще настораживает пуще прежнего — заболел? Депрессия? Или… Бротцман понимает, что даже самый нелепый вариант может иметь место быть. Однако думать об этом хочется в последнюю очередь. Да и вообще!.. Хотя… Погружённый в мысли весь день, мужчина бесцельно шатается по дому, вовсе не замечая этого: вот он сидит на подоконнике, вот перекочевал на край стола, вот уже приличное время стоит на крыльце, вглядываясь вдаль. Больше всего ему хочется тишины и покоя, в какой-то степени он даже боится, что Дирк вдруг придёт в себя и начнёт грузить домыслами или просто словесным поносом, однако чем больше тот молчит, тем больше странности вокруг кажутся ещё хуже, нежели есть на самом деле. Дирку нормально… а значит — никак. Никак — это ещё страшнее, чем если бы тому было, например, плохо. Если другу плохо, ему можно чем-то помочь, его можно поддержать, отвлечь, развеселить, обнять и всевозможные варианты, а вот с «никак» Тодд не знает, как бороться. Он всю жизнь в этом состоянии прожил, однако понимание, что без «никак» бывает намного лучше, пришло в его жизнь вместе с Дирком Джентли. Отсюда следует, что он бессилен в данной ситуации. А ещё Бротцман ловит себя на мысли, что очень переживает по этому поводу. И что был бы очень не против действительно обнять Дирка, вот только сама идея кажется так себе, да и над предлогом подумать надо, а сколько неловкости будет… Ну вот, к примеру, подходит он такой к другу, садится рядом, обнимает со словами: «Всё будет хорошо!». Хрень какая-то, по-девчачьи сопливо выходит. Или вот надо детектива совсем грустным застать — тогда да, как вариант, но опять же — только в том случае, если Тодд будет уверенно себя вести, а не как всегда… В общем… плохая идея. Тодд не заметил, как оказался на заднем дворе: куча свободного пространства, переходящего в поле с полосой невысоких посадок, вокруг дома усеянное ржавым металлоломом. Даже кабина от грузовика накрененная валяется. Видно, что сюда стаскивался весь ненужный хлам, отчего-то ещё не разворованный бомжами или мародёрами, что тоже наводило на определённые мысли. Значит, боятся. Дирка? Та это же божий одуванчик! Он как-то признался, что никогда в жизни никого не бил, а тем более не дрался, чем поверг Бротцмана сначала в ступор, а потом в смех, потому что тот долго не мог поверить в такую святую безобидность. Единственные вымытые окна в доме вели именно на задний двор, что первым бросилось в глаза — почему не на улицу? Или Дирку важно, чтобы все вокруг думали, что тут никого нет? Конечно, с Джентли жизнь научила не исключать и такой вариант, однако логично же, что все соседи знают об обитаемости здания, а значит, окна не мытые намеренно. Каким бы Тодд не был лентяем и унылой личностью, врождённое любопытство всё же потянуло его дальше, за кабину грузовика, к свалке негодных покрышек — тут шиномонтаж был, что ли? — по высокой траве, бурьянами оставляющей на штанах репейники. Со стороны поля дул сильный, пропахший духотой и травами ветер — предвестник надвигающегося дождя и бури; воздух вокруг становится вязким, как на Экваторе, трудновдыхаемым — или это Тодд задыхается?.. Приступов парарибулита у него не было давно, за них он почти забыл, наслаждаясь — пытаясь наслаждаться — жизнью. Как нелепо будет задохнуться воздухом… Всё тело охватывает паника — музыкант падает на колени, давясь несуществующей жижей. Бротцману кажется, что в лёгких что-то тягуче булькает, как в болоте, что с каждый отчаянным глотком это что-то наполняет и рискует оторвать органы дыхания. Таблетки остались в спальне, если приступ не пройдёт сам… В глазах темнеет. Умирать совсем не хочется, но, видимо, суждено вот так, на заднем дворе дома своего единственного друга, в окружении металлолома и… что это? Могила?.. — Ты меня жуть как напугал! — возмущённый голос Дирка слишком громко режет по ушам. Слишком близко. — Ты мне не говорил, что болен парарибулитом, Тодд! Так друзья не поступают! Тон привычно обиженный, а сам детектив возмущённо замахал руками, усиливая эффект своего негодования. Мелькнула мысль, что чтобы тот пришёл в себя должно было что-то случиться. Внезапно Тодда осенило — такой тип людей, как Дирк Джентли нуждаются в постоянном действии, иначе буквально перегорают изнутри от избытка энергии. А, следовательно, чтобы тому стало лучше, должно хоть что-то произойти, ибо друг уже с неделю сидит без дела дома и хандрит. — Пошли, погуляем? — ляпает Бротцман на радостях от догадки, тут же со стоном откидываясь на диван — голова затрещала по швам — словесный поток, обрушившийся на него от взволнованного Дирка, всё же действует далеко не успокаивающим шумовым фоном. Детектив скептически осматривает музыканта. — На ночь глядя?.. Хотя… когда это меня останавливало. Ради тебя, только предупреждай меня заранее! А то вдруг тебя засосёт в импровизированную Чёрную дыру, вызванную твоей болезнью… Тогда Тора придётся просить о помощи, а он… — Не такой славный парень, как о нём отзываются, я помню, да, — закончил предложение Тодд. И улыбнулся. По-доброму, будто своим видом показывая, что всё нормально — ему и в целом; после приступа всегда резко переосмысливаешь жизнь и ценности, отчего захотелось простого уюта, спокойствия и тепла. И, поддавшись этому порыву, Тодд наклоняется и обнимает своего друга — крепко так, вкладывая в этот жест всю благодарность, то, что трудно выразить словами. Да и не хочется говорить, если по правде. Дирк сначала в замешательстве, а потом ответно обхватывает руками, как-то отчаянно, мол, я переживаю же. — Тодд… — неуверенно выдохнул Джентли, оторвавшись: вид обеспокоенный, будто хочет что-то важное сказать, а не решается. Он закрывает глаза, потом открывает, внимательно следит за лицом Бротмана, прикидывая: сейчас или нет. — Тут такое дело… Кажется… — он беспомощно смотрит на мужчину, словно прося помощи. — Кажется… ты мне нравишься. Тодд прямо кожей ощущает хрупкость момента. Стоит ему дёрнуться, и всё полетит куда-то к чёртовой бабушке. Тодд и сам не знает, как на это реагировать, лишь подтвердив опасения Дирка. Он вообще сомневается, насколько правильно понял, хотя трактовать сие слова в каком-то ещё смысле даже более неловко, чем есть на самом деле. А вообще, рассуждает Бротцман, если это вызвало смешанные чувства, не вызвав злости, значит, наверное, в какой-то степени он даже рад. — Дирк, — конечно, так глупо переводить тему умеет только он, однако это лучшее, что он может на данный момент придумать, — давай пойдём в поле сегодня? — Зачем? Между прочим, надвигается буря, а мокнуть… ну… я бы не советовал. Это, знаешь ли, как подмочить репутацию или… — Просто посидим на крыльце, — прерывает назревающий монолог Тодд, глядя на собирающегося уходить друга. — Мне с тобой комфортно. Просто хочется посидеть. Наверное, за всё время Дирк действительно счастлив, и скрывать это абсолютно не умеет. И всё бы ничего — Бротцман ещё с полчаса улыбался как идиот, думая, что всё-таки ему действительно приятна компания Джентли, в том, другом смысле; в размышлениях он даже почти согласился, что тот нравится ему в ответ, однако совершенно не в тему всплыла деталь дневного обхода местности — те несколько бугорков на заднем дворе… Уж больно они смахивали на могилы… Или это у мужчины уже рассудок тронулся? Да, видеть такого солнечного, безобидного Дирка разделывающим мясо — картина из ряда вон выходящая, теперь сказалась на восприятии мира? Да и вообще Тодд сомневался, что друг способен кому-то помогать убивать животных. Что-то тут не клеилось. За окном потемнело намного раньше, чем обычно: свинцовые тучи заволокли небо тёмно-синим бугристым одеялом; с запада надвигался грозовой фронт, оповещая душным застоявшимся воздухом. Эдакое затишье перед бурей. Ведомый любопытством и догадками, а ещё, что не сможет спокойно спать, Тодд подрывается и, пока дождь не начал накропать, выскочил на задний двор. Честно, по телу Бротцмана пробежалась толпа ледяных мурашек — он не ошибся. Три могилки, причём третья, поменьше, относительно недавняя, а вокруг ещё просто перекопанная земля. Что-то неприятное, липкое зашевелилось в животе. Тодд теперь не знает, как вести себя непринуждённо. А может, это просто что-то закопанное?.. Как можно спокойнее сглатывая скользкий ком в горле, музыкант побрёл обратно. Не может быть, чтобы это принадлежало кому-то другому. А может Дирк по доброте душевной всё-таки разрешил кому-то что-то закопать на своей территории? А что, места много, оно не используется… От столь наивных попыток оправдать увиденное пробирает на нервный смешок. — Что-то случилось? — интересуется Дирк, когда первые тяжёлые капли ударили по стеклу. — Ты ведёшь себя странно. Тодд смотрит на друга так, мол, да что ты говоришь? — Не страннее, чем ты. — Ну, Тодд, в модели твоего поведения допускается процент странности, — Джентли состроил своё самое сложное выражение лица, отвечающее за усиленный мыслительный процесс, — однако не столь ярко выраженный, а значит, ты ведёшь себя странно. — Это ты ведёшь себя странно, обливаясь по ночам кровью и танцуя вокруг головы свиньи! — не выдержал Бротцман. — Может быть, — уклончиво отвечает тот, тут же поймав на себе тяжёлый взгляд. — Но я это я, мне присуща странность, поэтому для меня это нормально. — Ты только что согласился… или… чёрт, Дирк! — Тодд, хватит говорить уже о странностях! Их слишком много в нашей жизни! Давай лучше чай пить! Наблюдая, как детектив разливает по чашкам ароматный напиток, Бротцман чувствует как внутреннее напряжение скоро дойдёт до пика — ему необходимо разобраться в волнующих его вопросах, иначе рискует сорваться и высказать всё не в самой мягкой форме, очередной раз необдуманным действием разрушив отношения. А ещё возвращается какая-то тревога. Та самая, ночная, когда хочется бежать, бежать, бежать… бежать как можно дальше, и совершенно непонятно, чем она вызвана. Всё это перерастает в общий коктейль страха — смешать, но не взбалтывать. — Дирк, а можно спросить? — подозрительно тянет Тодд, решив, что лучше сейчас спросить, получить ответ и не мучиться в домыслах, чем потом вдруг окажется что-то… неожиданное. — Конечно! — весело отзывается тот. Будто и не догадывается, будто всё нор-маль-но. — Что на заднем дворе? Улыбка Дирка мрачнеет, вянет; вид становится печальный, даже несколько виноватый, неуверенный. — Я не думаю, что тебе и это стоит знать. — Я должен, ты мой друг. Тодд попал в яблочко — Дирк открыл было рот возразить, однако, видимо, не найдя аргумента, уставился на мужчину щенячьими глазами. — Боюсь, ты не поймёшь. Повисла гнетущая пауза. Чувства Бротцмана вдруг обострились в разы: кажется, будто волосы на затылке встали дыбом. Он вдруг понял отчего исходит та самая тревога — от Дирка веяло опасностью. От его солнечного, наивного Дирка несёт опасностью как от гниющего трупа несёт вонью. И вот к такому музыкант готов не был. — Я голоден, Тодд, — тихо говорит Джентли. — Нет-нет, не в этом смысле, — заметив вопрос в глазах друга с очевидным ответом. — Я следил за тобой, я знаю, что ты уже заглядывал в холодильник, я здорово прокололся с той свининой, знаю, что ты бывал на заднем дворе… Как бы так сказать… Я как бы… вампир. — Скомканно выпалил Дирк, зачем-то зажмурившись, будто ожидая, что в него кинут что-то тяжёлое. — Ты не волнуйся! — поспешил объясниться он, замечая округляющиеся глаза друга. — Считай это как другая национальность! Надеюсь, ты не расист. Тодда как током дёрнуло — до него внезапно дошёл ещё один вариант понятия, что «он ему нравится». — Тодд… — обречённо, почти хныкая, опять заговорил Дирк, выставляя руки вперёд то ли в защитном жесте, то ли в успокаивающем. — Я чувствую, ты меня боишься… Не бойся, Тодд. Я тебе ничего не сделаю. Обещаю! — Кто… — голос почему-то сиплый, сердце колотится где-то под горлом, — кто похоронен за домом? — Тодд… я не… — Не подходи! Конечно, Бротцман понимает, что излишне резок, но ничего не может поделать, когда Дирк медленно поднимается из-за стола с намерением оказаться ближе, чем на два метра. Он наблюдает, как на лице друга проявляется вселенская скорбь, обида и сожаление, а на глаза наворачиваются слёзы. Где-то глубоко в душе Тодду стыдно, ведь буквально несколько часов назад он был рад, что обнимает Джентли, а теперь боится его до чёртиков, готовый в любой момент ударить и сбежать в… За окном поднялся шквальный ветер, хлеща дождь в стёкла с остервенением, будто хочет их выбить. Кажется, сама природа предупреждает. Или подыгрывает? — У тебя… глаза светятся, — еле слышно, в ужасе шепчет Тодд — у Дирка действительно радужка в темноте блестит белёсо, как у дохлой рыбы. — Не подходи! Особенно шестое чувство бьёт тревогу — Бротцман в нарастающей панике рефлекторно хватает нож, не особо понимая зачем — даже так он вряд ли сможет пырнуть друга. Хотя если отследить, что он вообще к оружию потянулся… Нет, он не сможет убить. Не сможет же? Похоже, Дирк тоже напуган, вот только уже действиями Тодда: он пытался проморгаться, словно это могло помочь скрыть свою сущность; взгляд стал умоляющим, совсем-совсем беспомощным, а руки дрожали так же, как у друга. — Тодд… Пожалуйста… Все эти фразы, что он ему нравился, что он интересный, хотя понять его довольно просто, эти взгляды на себе, такая забота… До Тодда вдруг доходит, что его место здесь рядом с третьей могилой — наверняка таких же «друзей», ведь, если верить мифологии, вампиры отличные манипуляторы. Они хорошо скрываются, хорошо маскируются, ради особо вкусных целей могут и подождать… Его опять используют как игрушку в какой-то межличностной игре, вот только с плохим финалом? Бротцману хочется крикнуть, его снова обманули, что Дирк ему опять врал, хотя сам же понимает, как это глупо звучало бы — ему просто как всегда ничего не рассказывали, а он, как дурачок, ни о чём не подозревал. — Я хотел сказать! — как будто прочитав чужие мысли, оправдывается вампир. — Но разве ты бы поверил так просто? — Что ты хочешь делать? — пытаясь побороть приступ паники, выдавливает Тодд, усилием воли опуская направленный в Дирка нож. — Ничего! Послушай меня, просто послушай, прошу! — Джентли уже не пытается подойти — стоит на фоне окна, и в темноте его силуэт теперь выглядит инфернально. Он похож на тень с глазами — отпечаток привычного, шумного и несущего свет Дирка; негатив от оригинала. — Относись проще, пожалуйста. Я не сделаю тебе зла, я не чудовище, пойми! Мне всего лишь… я всего лишь пью кровь… Ну да, я с особенностью, вот и всё. Непривычной, неприятной такой… Но ничего! Тодд, положи нож на стол, хорошо? Я обещаю, что пальцем тебя не трону. Бротцман кладёт оружие, судорожно вздыхая — ну чёрт возьми, что он в самом деле!.. Он даже ужаснулся своему поведению, ведь как-никак, а перед ним стоит его лучший друг, который, к слову, ему нравится… Или тот его использует?.. всё-таки… — Я не знаю, что и как, Дирк, но я пойду, ладно? Ты дал слово, я тебе верю. Как только погода наладится я еду отсюда. На предательски дрожащих коленях музыкант поднимается к себе в спальню, не желая смотреть на Джентли. На его грустную улыбку — его все считают чудовищем, и он снова одинок.