Твои раны принадлежат мне, и только я имею право зализывать их. Не бойся, Чуя, их будет столько, что все будут знать о твоей принадлежности ко мне.
— Поскольку ты дал мне полную свободу действий, я могу поиграть с тобой так, как хочется мне, правда? Чуе хотелось кричать, но его всё равно никто бы не услышал. Зачем он сказал это тогда? Глупый, глупый дурак. Хотя, он ведь не думал, что всё зайдёт так далеко. Раньше Дазай казался ему безобидным ребёнком, но сейчас… Сейчас Накахара поверил в то, что о нём говорили другие. — Дазай… Не нужно ничего делать со мной. Если ты так хочешь, то я согласен быть с тобой, только не нужно больше издеваться. — А я разве издевался? Тебе ведь самому понравилось. Что остаётся делать человеку, вновь привязанному к кровати? Только мечтать о возможности вновь убежать. И, разумеется, говорить. — Я понимаю, что ты чувствуешь себя одиноким, но и ты меня пойми, я не могу вот так разом перевернуть свою жизнь с ног на голову. — Зато я могу перевернуть твою жизнь. Разве ты не согласен меняться вместе со мной? Дазай присел на край кровати и с трепетом провёл по щеке Чуи, словно боясь сломать его своим неосторожным действием. — Я… — начал было Накахара, но Дазай перебил его. — Ты всегда знал, что я хотел сделать тебя своим, но именно сейчас вдруг решил согласиться быть со мной. Но мне так не нужно. Знаешь, почему? Потому что ты делаешь это лишь для того, чтобы я не наказывал тебя за побег. Или из жалости ко мне. Но меня не нужно жалеть, ведь теперь у меня есть то, чего я так долго хотел. — Дазай, мне не жаль тебя, — это было правдой. — Я просто хочу, чтобы всё было как раньше. Мы ведь можем так же проводить время вместе и прекрасно ладить. Я-я… Я прощу тебе эту ночь и сделаю вид, что ничего не было. — Ты врёшь. Ненавижу лгущих людей. Я и люблю тебя, и ненавижу одновременно, забавно, не так ли? — Всё, что я сказал — правда. — Очень хорошая попытка. Ты не умоляешь меня отпустить тебя, но я вижу в твоих ледяных глазах крики отчаяния. Ты мечтаешь снова оставить меня одного. Снова разбить мне сердце. — А оно у тебя вообще есть? — усмехнулся рыжий. — Разве человек, обладающий сердцем, сможет привязать, ты только подумай, привязать к кровати того, кого любит? Выходит, лгун здесь ты. — Чуя… Почему ты так холоден ко мне? — Потому что я не могу испытывать что-то положительное и тёплое по отношению к бесчувственному садисту. Дазай нависает над Чуей и смотрит на него, не выражая никаких эмоций. — Я могу доказать тебе, что у меня есть чувства. Но я сделаю это так, что ты ощутишь на себе всё, что я испытывал все эти годы. Готово. Накахара снова напуган. И это чувство страха не обманывает его, ведь Дазай уже достаёт новые предметы пытки. — Дазай, т-ты… Что ты собрался делать? — наивно спрашивает рыжий. — Я собираюсь снова поговорить с тобой, Чуечка. На этот раз о чувствах. Ты — провинившаяся игрушка, и мне следует наказать тебя. От страха в горле пересохло, а сердце заколотилось с бешеной скоростью. Дазай издевательски раскладывает все предметы рядом и берёт в руки то, что принадлежит Накахаре. Кинжал заточен настолько остро, что от малейшего прикосновения к острию можно оставить на себе глубокий порез. Вновь усаживаясь на ноги рыжего, он начинает тихо лепетать. — Я расскажу тебе, что творится в моей голове, — Чуя издаёт краткий писк, поскольку очередное испытание для ног кажется невероятно болезненным. — Есть ты. И ты всегда казался мне самым идеальным мужчиной из всех, кого я когда-либо видел. Но на тебе постоянно так много одежды. Она похожа на щит. Приставив кинжал к горлу рубашки около основания пуговиц, Осаму проводит им вниз, тем самым освобождая грудную клетку Чуи, которая нервно вздымается вверх из-за волнения. Тот, в свою очередь, не может проронить и слова. — И мне всегда хочется разбить этот щит, чтобы увидеть твоё прекрасное хрупкое тело, — он доводит кинжал до конца, и пуговицы небрежно отлетают в сторону. — Ты словно фарфоровая кукла. И я так хочу расписаться на теле этой куклы, чтобы все знали, что она моя. Дазай впивается в ключицу Накахары, желая оставить на ней засос, и Чуе кажется, что сейчас он высосет из него всю душу. Больно. Особенно если учесть, что над его телом не так часто издеваются в подобном количестве. Когда Дазай нехотя отстраняется, а на ключице красуется огромное пятно отвратительного, как показалось Накахаре, цвета, связанный мафиози зажмуривает глаза и облегчённо вздыхает. Ладно, не будем врать, это был сдавленный стон. — Но моя куколка не хочет этого и каждый раз делает мне больно. Примерно так, — он прикусывает сосок Чуи, от чего тот вскрикивает. — Что ты себе позволяешь, ублюдок? Прекра… — Осаму ещё сильнее сжимает зубами чувствительную часть тела, словно выражая своё недовольство таким обращением к нему. — Прекрати, я тебе говорю! Все его просьбы — лишь крик в пустоту. Дазай не собирается отступать, и продолжает по-своему воспитывать Накахару, сжимая пальцами второй сосок. Это заставляет Чую выгнуться в спине. — Д-Дазай, прекрати… Мне больно, — Осаму знает, чего он хочет, и Чуя догадывается об этом. — Прошу, не нужно. С довольной ухмылкой тот отстраняется от груди по просьбе рыжего и с наслаждением смотрит на раскрасневшееся от нарастающего возбуждения лицо Накахары. — Поблагодари меня. — С-спасибо, — говорит Чуя, а на самом деле хочет послать его нахуй. — Вот так, хорошо, очень хорошо, — Дазай водит пальцем по ровному ряду рёбер, вызывая мурашки у Накахары. — И иногда моя куколка ведёт себя хорошо. Она курит вместе со мной, сидит на моих коленях, целует меня… — Да? — Чуя потерял суть беседы, а его взгляд помутнел. Всему виной подступающее возбуждение, чёрт бы его побрал. — Хорошо? — Очень хорошо, — Дазай кратко целует линию челюсти рыжего. — А потом она говорит, что ненавидит мои прикосновения, и мне от этого ещё больнее. — Нет, ты неправильно понимаешь. Мне нравится, когда ты делаешь это… — было неловко говорить о таком, и Накахара покраснел, отводя взгляд. — Когда ты делаешь это осторожно. — И тем не менее, тебя возбуждает боль. Не смей отрицать этого. Нужно быть железной машиной, чтобы не возбудиться от действий по отношению к собственному телу. Тем более, если над тобой издевается Дазай, который, кажется, тренировался всю свою жизнь делать подобные вещи. Но он упустил одну важную вещь: боль возбуждала только его. А вот Чуя был совершенно откровенен, когда говорил о том, что ему больше нравятся нежные действия, но о них можно было забыть. Хотя, зная о другой стороне Дазая, можно предположить, что таким он бывает тоже. И почему только Осаму делает всё для того, чтобы Чуе было больно? — Дазай, — в отчаянии начал Чуя. — Ты хочешь, чтобы я отсосал тебе? Если да, то просто отвяжи меня. Давай не будем заходить так далеко, у меня всего две ноги, и я уже не чувствую их. Ты оставил на мне засос, и теперь я помечен. Ты добился того, чего хотел, поэтому хватит. — Ты прав, но ты до сих пор не наказан за побег. Так что, я просто посоветую тебе расслабиться, потому что растягивать тебя я не собираюсь. — Ч-чего? — Зрачки Накахары сузились. — Ты же шутишь, д-да? Приехали. Взглядом он метнулся к предметам, что лежали рядом. Уже знакомая плётка и… Нет, только не это. — Ты, блять, совсем ёбнулся? — от испуганного заикания не осталось и следа. — Скажи, что ты прикалываешься и просто выебешь меня. — Нет, Чуя, — Дазай взял в руки вибратор. — Ты плохо вёл себя сегодня, поэтому не заслужил меня.Тебе понравится, потому что я подбирал его специально для тебя. Мне нравилось представлять, как там узко. Сейчас проверим.