Чуя не понимал, каким образом оказался в таком положении. В какой момент он успел оступиться? Или же он оступался всегда? К чёрту, сейчас это не важно. И почему он вообще думает о своих ошибках, когда его голова должна быть забита мыслями о том, что сейчас его изнасилуют? Всё просто: он боялся даже представлять то, что произойдёт с ним в ближайшее будущее, стараясь заполонить страшные картины большими брызгами красок прошлого.
Однако тщетно. Как и всё, что он пытался предпринять. Резкие пихания и даже слабый удар ногой не принесли никаких результатов. Всё это только раззадорило Дазая, который намеренно игнорировал все слова и действия Накахары. Ему нравилось наблюдать за беспомощным напарником, который из последних сил старается предотвратить начатое.
— Дазай, — успевает сказать рыжий до того, как вновь оказывается абсолютно нагим снизу, из-за чего становится неловко и стыдливо вдвойне. — Не делай этого.
Глупо. Очень глупо просить об этом сейчас.
— Пожалуйста, Чуя, — голос Осаму хрипит, что говорит о том, что и сам он возбуждён. Ладно, давайте смотреть правде в глаза. О его возбуждении говорит характерный бугор в штанах. — Простони моё имя, когда захочешь кончить.
Это возмущает Накахару до глубины души, и он злобно шипит:
— А вот хер тебе. Не дождёшься.
Лишь тогда, когда Чуя ощутил всю боль проникновения без какой-либо подготовки, ему стало не до размышлений. Более того, пока он отвлёкся, Дазай уже успел перетянуть настойчиво ждущий внимания член Накахары у основания какой-то непонятной для рыжего штукой. Примерно, Чуя догадывался, что это не предвещает ничего хорошего, что было понятно любому дураку. На немой вопрос, выраженный во вскинутых рыжих бровях, Осаму довольно отвечает, протягивая каждое слово с таким наслаждением, словно он получил приз, о котором давно мечтал:
— Тогда я не позволю тебе кончить, и тебе придётся вымаливать у меня разрешения.
Да, это действительно был тот самый приз для Дазая, но вот для Чуи… Для Чуи это был новый круг ада. Но сейчас не об этом. По-правде говоря, перевязанный член его мало волновал. Большей проблемой было то, что его фактически порвали изнутри внушительного размера вибратором. Громко вскрикнув уже надорванным голосом, Накахара выгнулся в спине, словно надеясь на то, что так он сможет хоть как-то избавиться от боли или хотя бы приглушить её. На чуть пожелтевшую от времени простынь упало пару капелек крови, а вот из глаз рыжего прыснул практический целый фонтан слёз. Он закусил нижнюю губу с такой силой, что надави он зубами ещё хоть капельку сильнее, та бы треснула под острым натиском, и кровь пошла бы ещё и из губ. То, что вырвалось из груди мафиози, больше похоже на истерический вскрик, нежели на стон.
— Больно, правда? Ты ощущаешь лишь треть той боли, которую я испытал, когда увидел, как проворно ты убегаешь от меня.
— Завали. Своё. Наглое. Ебало, — Чуя твёрдо выговаривал каждое слово с шипением, в которое была вложена вся ненависть, испытываемая им в этот момент. — Чёртов ублюдок, тебе это так просто с рук не сой…
Не успел он привыкнуть к чувству наполненности и жжения внутри, как у Дазая вновь нашлась очередная пытка. Теперь внутри себя Накахара ощущал сильную быструю вибрацию. На скорость Осаму не поскупился, что было очередным ударом по всем областям рыжего: надежде на пощаду, моральному восприятию ситуации и, конечно же, — жопе, не станем этого скрывать. Пытки пытками, а организм реагирует так, как следует в такой ситуации. И поэтому чисто рефлекторно Чуя сжимается, что приносит ему ещё больше боли, а Дазаю — наслаждения. Да, ему безусловно нравилось это.
— Ну как тебе такая игра, куколка? Я вижу, тебе очень нравится.
Ответить на это Накахара не мог по одной простой причине: если он откроет рот, то будет существовать лишь два исхода. Первый — он будет стонать от смешанных чувств, что переполняли его в данный момент, второй — он вновь обложит матом Осаму, за что поплатится ещё больше. И то, и другое просто ужасно, поэтому он продолжает кусать губы.
— Мне очень жаль, что я подпортил тебя… Но я исправлюсь, правда. А сейчас мне так нравится играть с тобой, Чуя.
Тело содрогается в слабой конвульсии, и рыжий хочет лишь одного: умереть прямо сейчас, чтобы все эти мучения закончились. А ещё Накахара желает врезать по самой челюсти этому нахалу, который всё ещё использует отвратную метафору об игрушке. Он, чёрт возьми, человек, а не вещь. Но ударить не удастся, поскольку его ноги словно протезы, которые он не может контролировать. Более того, если он пошевелит ими, а тем более сделает резкое движение, то станет ещё больнее.
— Молчишь? Разве тебе нечего мне сказать? Может быть, если ты попросишь прощения, я сжалюсь над тобой, и просто оттрахаю пальцами.
Терпение Чуи лопается, как воздушный шар, случайно наткнувшийся на острую ветку дерева. Он открывает рот, и из него вырывается долгожданный стон, после которого следует нервное дыхание через открытый рот. Как только он собирается проронить хоть слово, его мучитель с ехидной улыбкой на лице решает поиграть со скоростями, переключая их с периодичностью в несколько секунд.
— Я твои па-а-альцы, — Накахара морщится и вздрагивает, а после продолжает. — В следующий ра-а-аз откушу.
— В следующий раз? — издевательски интересуется Осаму. — Значит, моя шлюшка Чуя хочет сделать мне приятно?
Вот же чёрт, он подловил Накахару на том, что тот думает о дальнейшем продолжении банкета.
— Я хочу сделать тебя инвалидом, — как можно серьёзнее цедит несчастный мафиози в ответ.
Следует отметить, что постепенно Чуя начал привыкать. Ещё и осознание того, что это его первый раз в роли пассива, заставляет смутиться до глубины души, потому что… Почему его подсознание твердит, что это не так уж и плохо? Стоп, Накахара, пора включить собственную голову и взять ситуацию под контроль. Жаль, что в последнее время всё идёт не по его плану.
— Нет, Чуя, ты снова лжёшь. Ты любишь меня, я это знаю.
— Ненавижу. Я ненавижу тебя.
Зачем вообще Дазай заводит тему о чувствах, когда они находятся в таком положении? Всё просто — он давит на него психологически. Но его цель вовсе не в том, чтобы довести Чую до истерики, а в том, чтобы добиться от него мольбы и судорожного повторения его имени. Он хочет, чтобы Накахара сломался полностью, ведь тогда будет гораздо проще соединить все детали воедино. А чтобы добиться этого — нужно говорить. Именно поэтому он нагибается вперёд, чтобы вновь опалить своим дыханием нежную кожу заплаканного лица Чуи и рассказать ему всё, о чём он молчал столько времени. Накахара тяжело дышит, а Осаму начинает водить предметом туда-сюда, вслушиваясь в сладостные вздохи рыжего.
— Пусть ты постоянно врёшь мне о своих чувствах, Чуя, я знаю о тебе всё. И я абсолютно точно знаю, что между нами есть связь. Не простое дружеское понимание, а настоящее влечение друг к другу. Просто ты этого ещё не осознал.
Чуя не мог возразить. Он лишь тихо и прерывисто постанывал. Да, смирился с ситуацией. Да, забил на свои принципы. Не нам его судить, ведь при контакте с безумцем, так или иначе, мы сами становимся частью безумства.
Да ещё и это горячее дыхание, опаляющее ухо, от которого уже можно кончить.
— А я понял это первым. И у меня не было бы причин сердиться на тебя, если бы ты не строил из себя невинную овечку. Но, давай будем честны друг с другом, ты и сам небось украдкой мечтал о том, чтобы вот так полежать подо мной и тихонько постанывать. Не смей отрицать.
И всё же Накахара нашёл в себе силы и долю здравого рассудка, чтобы отрицательно замотать головой из стороны в сторону.
— Не хотел? Ах, Чуя, милый мой, прекрати меня расстраивать, мне же самому жаль тебя.
— Если тебе жа-а-аль, — было трудно говорить на одном вздохе целое предложение. — То почему ты, — смена скорости и резкий толчок способствовал громкому вскрику. — Почему ты не прекратишь это?
— Хороший вопрос. Дело в том, что я столько раз оставался обломанным. Ты просто появлялся в моём поле зрения, а мне уже не терпелось зажать тебя в коридоре общего офиса портовой мафии. Но я не мог, и поэтому уходил ни с чем. И мне нравилось представлять это. Как ты краснеешь и дышишь через рот. Очень нравилось. А теперь я вижу, что тебе нравятся мои действия, поэтому я не оставлю тебя ни с чем. Я сделаю тебе хорошо.
— Вовсе нет…
В противоречие собственным словам, он содрогнулся от того, что Дазай полностью вытащил вибратор, и подался чуть вниз, желая вновь насадиться на него. Что с ним происходит? На этот вопрос не существует ответа.
— Опять врёшь мне, — в голосе Дазая появились нотки раздражения, и он вновь грубо вставил предмет в Накахару, но на этот раз на минимальной скорости, из-за чего Чуя недовольно захныкал. — Я просто поражаюсь, ты такая развратная шлюха, Накахара. Просто первая шлюха Йокогамы.
И почему же эти слова воспринимаются рыжим не как оскорбление, а лишь заводят его ещё больше?
— И это мне тоже нравится в тебе. Знаешь, почему? Потому что эта шлюха принадлежит мне.
— Даз… — вовремя себя оборвав, Чуя вновь прикусывает губу.
Пускай ему мало, но он не собирается его ни о чём просить. Глупо? Плевать. Таков уж его характер стервозной суки, которая никогда не уступит ему.
— Хорошо. Очень хорошо. Твой голос такой приятный.
— Ты не имеешь права называть меня шлюхой, потому что ты, — ему хочется сказать, что он у него первый в таком плане, но он не станет льстить Осаму. Не найдя лучшего аргумента, он вновь переходит к своей любимой тактике — оскорблению. — Ты такой придурок.
— А ты открытая книга, в которой написано, что я у тебя первый. Да, Чуечка, ты прав, я не имею права называть тебя шлюхой. Но ты так желаешь, чтобы я тебя оттрахал, как следует, что я просто не могу подобрать лучшего слова.
И в тот момент, когда что-то уже сломалось, мы вспоминаем об инструкции.
К Чуе инструкции не прилагалось. Дазай сочинил её сам и заставил свою игрушку подчиняться ей.
Болезненные пытки, которые стали уже менее больными, вскоре напомнили о накопившейся потенции у Накахары. Если быть честным на все сто процентов, то он был готов излиться уже через десять минут пронзительных вибраций внутри него. Но, вот беда, он не может сделать этого, что в очередной раз тешит эго Осаму, который был очень предусмотрителен.
— Учти, мой хороший, сегодня я ещё не слишком зол. Но если ты попытаешься сбежать от меня ещё раз, или снова забудешь о манерах, я заставлю тебя страдать весь день с вибратором в жопе и полностью привязанным к кровати.
Разумеется, всё это редкостное враньё, но воображение Чуи уже нарисовало эту картину, от чего низ живота запульсировал от тянущей боли ещё сильнее.
— Но и сейчас я не прекращу эту игру до тех пор, пока я не услышу то, чего желаю.
Теперь Накахара ненавидел двух людей: Дазая и себя. Первого — за то, что он появился в его жизни, второго — за то, что он не умел контролировать своё собственное тело. Хотя, кто вообще умеет сдерживать нахлынувший оргазм? И всё-таки, он определённо ненавидит себя за это. Ему снова приходится унижаться перед Осаму, и не важно, что лежать под ним и стонать — это и так унизительная пытка. Да ещё и этот вибратор на огромной скорости, будь он неладен. Дрожа, как лист осины и еле дыша, он всё-таки решается и вновь играет роль той самой шлюхи, которая нравится Дазаю.
— П-прошу, п-прекрати…
— Ах, что же я слышу. Похвально, мой хороший, похвально. Тебя хватило гораздо на больший срок, чем я ожидал. Но ты неправильно просишь. И ты знаешь, как нужно.
— Дазай, — говорить трудно, но не время сдаваться. — Дазай, прошу тебя. Умоляю, разреши м-мне, — он запинается, а затем вновь повторяет, боясь, что Осаму этого не услышал. — Разреши мне кончить. Дазай, Дазай, Дазай…
— Хорошо.
С чувством выполненного долга и полным удовлетворением, Дазай вытаскивает из Чуи предмет пытки и дотрагивается до каменно-твёрдой плоти Накахары, от чего тот буквально срывается на истерику.
— Умоляю, разреши мне кончить, сука, или я сдохну, привязанный к твоей ебучей кровати, и тебе придётся всю жизнь вздыхать по моему трупу!
Дазай готов прыснуть смехом, но он понимает, что его Чуя остаётся собой даже в такие минуты, и потому подавляет в себе желание рассмеяться и освобождает орган Накахары из тесного плена. Чуя сильно вздрагивает и наконец-то с облегчением изливается себе на живот, блаженно закатив глаза. Сейчас ему абсолютно плевать на испепеляющий довольный взгляд Осаму, который настолько рад своей работе, прошу прощения, игре, что мысленно и сам уже обкончался. Накахара просто рад, что всё это закончилось.
Но это было лишь началом.
Когда дыхание уже полностью восстановилось, и к Чуе пришёл здравый смысл, Дазай решил не медлить и вновь приступить к задуманному. Он вынашивал свой идеальный план починки Накахары годами, и даже предположить не мог, что на деле это ещё лучше, чем в представлениях.
Кнут уже подействовал, а значит, пришло время пряника.
— Ты устал, Чуя?
— Нет, о чём ты? Меня всего лишь испороли, заставили пробежать хуеву тучу километров по дождю в одной рубашке, порвали, тем самым сделав заднеприводным, а затем не давали кончить. Я в порядке, да. И вовсе не устал. Ты только сделай мне одолжение, в следующий раз убей меня сразу, а затем можешь издеваться над моей тушкой столько, сколько тебе вздумается.
— Мой Чуечка снова злится, какая прелесть, — Дазай с довольным выражением лица провёл по внутренней части бедра Чуи кончиками пальцев. — Ты такой прекрасный, когда злишься.
— Да-да, ты говорил это. Может быть, ты отвяжешь мне руки? Они уже затекли. Не бойся, при всём моём желании я не смогу убежать, — мысленно он добавил «сегодня». — Так что буду вынужден наблюдать твою наглую рожу ещё очень долгое время.
Дазай лишь усмехнулся и, взяв упаковку влажных салфеток, принялся вытирать испачканный живот рыжего. Тот с непониманием посмотрел на него.
— Дазай, ты совсем в край ёбнулся? Что ты творишь?
— Разве не видно?
— Я, конечно, знал, что ты отбитый, но чтобы настолько.
— Ты злишься на меня из-за того, что я вытираю её, а не слизываю? Тебе хочется, чтобы я это сделал?
— Я этого не говорил.
— Я всё понял, в следующий раз поступлю именно так.
Данное изречение вогнало Накахару в краску. Несмотря на всё, что только что произошло, ему безумно льстит, что Дазай… помогает ему? Помощью назвать это трудно, но ведь он подумал о том, что Чуе было неприятно лежать испачканным. Да ещё и его действия такие плавные и осторожные, что на мгновение можно забыть о том, что он настоящий садист в постели. Да, Чуе нравится, когда с ним обращаются аккуратно. Так, стоп. Не хватало ещё вновь возбудиться.
— Ну вот и всё, — Дазай довольно улыбается, глядя на смущённого Накахару.
— Ну… Это… Спасибо, что ли…
— А? За что? — Что-что, а поиздеваться Дазай любил.
— Что вытер всё там, — стыдно вдвойне. — М-можешь ещё руки развязать, пожалуйста.
— Вот теперь могу. Но я сделаю это так, как я хочу.
Сначала Чуя морщится, предвкушая очередной шлепок плётки или ещё чего-нибудь в стиле Дазая, но после лишь слабо содрогается и покрывается мурашками. Дело в том, что Дазай поднимается дорожкой из поцелуев от тазобедренной косточки до ключицы, на которой оставлено ярко-фиолетовое пятно — его метка. Недолго думая, он целует и его, из-за чего Чуя болезненно шикает. Поднявшись до подбородка, Осаму останавливается и, смотря в бездонные голубые глаза, развязывает руки Накахары, после кратко целуя того в щёку и шепча на ухо:
— Мне очень жаль, что я сделал тебе больно.
Чуя не верит ни единому слову, но в следующую секунду его сознание вновь мутнеет, и он окончательно перестаёт понимать происходящее. Дазай крепко держит тонкие ручки рыжего эспера и старательно осыпает каждый сантиметр лёгкими поцелуями, словно это вовсе не руки, а сокровище.
— Дазай…
— Тсс, я же обещал, что залижу все твои раны. Твои руки — это самое прекрасное, что только есть в этом мире, Чуя. Я хочу целовать их всю жизнь.
А Накахара хочет провалиться сквозь землю от смущения. Это было слишком даже для безумца, что так страстно горел увлечением.
Закончив с руками, Дазай плавно перешёл от плеча к шее и словно по забвению уткнулся в неё, с наслаждением вдыхая чуть уловимый запах волос, что совсем недавно покоились здесь. Он обнимает свою хрупкую игрушку и улыбается, словно ребёнок.
— Я никому не дам в обиду моего Чуечку. Всегда буду любить. Всегда целовать. Правда-правда.
— Дазай, ты же сам меня…
— Я тебя воспитывал. А теперь засыпай, пока снова тебя не отшлёпал.
Уснёшь тут после такого, как же. Но вот Дазая это не заботит. Шея Накахары действует на него как снотворное, и тот за считанные минуты засыпает. А Чуя? Чуя не может понять, что происходит с его жизнью.
Я сделаю так, что ты сам станешь таким же безумцем, как и я, мой дорогой Чуя.
