Чуя не был сломанной игрушкой. Он ломался изнутри прямо сейчас. Морально и физически.
Голова гудит от мыслей. Сознание предательски рисует очертания лица Осаму, его безумный взгляд глубоких каштановых глаз и уголки губ, что приподняты чуть вверх. Почему? Почему именно Чуя нужен ему? Или же, лучше спросить: зачем? Накахара всё чаще задавался этим вопросом. Если он называет это истинной любовью и непреодолимым влечением, то почему Чуя не чувствует того же по отношению к нему. Существует лишь привязанность. Ещё бы, ведь Осаму в его жизни появился очень-очень давно. Накахара не мог представить и дня без глупых шуток от Дазая, его бесящих привычек (вроде тыканья пальцем в ямочку на щеке) и... Да, пожалуй, без его противного "Чуечка". С трудом, но он мог признаться самому себе в том, что ему был нужен этот придурок. Но когда вопрос о том, для чего он ему нужен, вставал ребром, то ответа просто не находилось. Привычка. Да, Дазай был его вредной привычкой. Более ужасной, чем курение. Если сигареты разрушали изнутри лёгкие рыжего мафиози, то Осаму добивал его снаружи и морально. Чуя ненароком вспомнил тот самый день, когда Дазай ушёл из мафии. В горле встал ком. — Что значит «ушёл»? Да вы, блять, шутите надо мной, — он кричал, а сердце заколотилось со страшной силой. — Нужно быть полным идиотом, чтобы попытаться уйти от нас. — Накахара-сан, Вы только не нервничайте, — Рюноске старался успокоить его, хотя и сам был шокирован данным известием. — Это действительно так, он ушёл. — Да его же... Его же найдут. Этого ублюдка найдут и убьют, — как обычно в порыве гнева Чуя активировал смутную печаль и рушил всё, что находилось вокруг. — Не-е-ет, это я его убью. Сегодня же. Акутагава нервно сглотнул. — Н-Накахара-сан... Чуя нервно зыркнул на него и процедил сквозь зубы: — Ооо, Рюноске, лучше заткнись. Тот был не из робкого десятка и всё же попытался успокоить бушующего Накахару. Чего уж там говорить, его успокаивали всем коллективом. Только тогда, когда общими усилиями удалось прижать его к стене и подставить его же клинок к горлу, Чуя смог взять себя в руки. Мори лишь покачал головой и сухо выпалил: — Жду тебя в нормальном расположении духа через неделю. Отдохни и запей всё это сухим красным. — Да что ты... — Я понимаю, что тебе тяжело это принять, вот и отправляю в мини-отпуск. — Не похоже на тебя, — фыркнул рыжий. — На тебя тоже. Повисла напряжённая пауза. Они оба прекрасно понимали, о чём идёт речь. Наконец, скрипнув стулом, Накахара встал из-за стола и зашагал к выходу. Прежде, чем открыть дверь, он обернулся и спросил: — Его же... Уже ищут, да? — Нет, — на вопросительный взгляд Огай пожал плечами и будничным тоном сказал: — Ты был в слишком неадекватном состоянии, чтобы посвятить тебя в весь курс дела. — Ему что, всё сойдёт с рук? — Он вернётся. Я не хочу терять такие кадры. Бесит. Чуя вышел, хлопнув дверью. В этот вечер рыжий напился. Он сидел посреди комнаты в полной тишине и темноте. Уличный фонарь назойливо светил в окно, задевая ярким лучом пепельницу, мирно покоющуюся рядом. Накахара запрокинул голову назад и сделал два больших глотка прямо из горла бутылки. Другой рукой он прижимал телефон к уху. Вязкий алкоголь смешивался с таким же тягучим гудком. Противный женский голос на другом конце линии в сотый раз оповестил Чую о том, что данный номер временно недоступен. Бутылка сильно шлёпает дном о мягкую поверхность кремового коврика, и Накахара громко всхлипывает. Он рыдает, и эти слёзы, кажется, вот-вот прожгут его щёки. Последний раз он плакал в глубоком детстве, когда Дазай связал шнурки его кроссовок между собой, и он плюхнулся на пол, разбив коленки. Чёрт, даже это воспоминание связано с Дазаем. Да, это вовсе не круто. Но кто этот умник, который сказал, что мужчинам нельзя плакать? Они тоже люди, а значит, все бредовые высказывания по этому поводу лишь миф, который вскоре растворится в воздухе, как дым от сигареты. К чёрту всю философию. Он действительно рыдал и ни о чём не думал. Чуя чувствовал себя обманутым, преданным. Противно. Эмоциональный всплеск увеличился вдвое, когда Чуя вновь представил события прошлого вечера. Они провели его вместе, и Чуя разрешил себе немного больше, чем обычно. Их обоих устраивал такой расклад. Накахаре казалось, что они уже давно перешли черту дружбы, хоть и без официальной огласки, и понимали друг друга как никто другой. Обидно. Он считал, что теперь в его ограниченном мирке есть человек, который никогда не предаст. Оказалось, что нет. И потому он рыдал ещё сильнее. На номер Осаму должен был обрушиться поток из сообщений о том, как сильно Чуя его ненавидит, но всё это лишь вуаль того, что рыжий ощущал в этот момент. Дело в том, что когда Накахара говорил Осаму о том, что его ненавидит, на самом деле он имел в виду «ты придурок, но я люблю тебя». Да, именно в таком ключе. Теперь же Чуе казалось, что его просто выбросили из жизни. Обида брала верх над ним, и от этого становилось ещё противнее. Он ушёл и ничего не сказал. Тот вечер был прощанием? Простым пользованием? Игрой? Плевать, что это было. Накахара лишь хотел понять, почему об этом уходе он узнал от третьих лиц. Такое невозможно сделать спонтанно, а значит, Дазай спланировал это. Это было предательством, не иначе. Эта неделя так и прошла в пустой комнате, напротив фонарного столба, который в сотый раз напоминал Накахаре о том, что он всё ещё жив. Этот жёлтый свет противно прожигал тяжёлые веки, которые слегка опухли от соли и горячей воды. Да, это была неделя, которую Чуя провёл в своей комнате, не выходя на улицу. В пепельнице образовалась пирамида из бычков и серого пепла от табака, а количество пустых бутылок могло сказать о том, что не будь здесь Чуя один, любой другой человек подумал бы, что в этой комнате минимум месяц проходили пробы вина. На самом деле рыжий уже не ощущал ни вкуса, ни запаха. Он даже не успевал опьянеть, как сразу же его отрезвляли мысли о предательстве напарника. Он злился на весь мир и запивал всё это алкоголем, надеясь, что скоро его печень откажет. Но этого не произошло. Как не произошло и чуда, которое рыжий нафантазировал у себя в голове. Он представлял, что сейчас в его дверь постучат (в свойственной манере Осаму, а именно – трижды по замочной скважине, чтобы звук был более ярок), а после Чуя влепит тому смачную пощёчину, которая будет своеобразным напоминанием для Дазая о том, что он придурок. Он всё-всё ему расскажет и объяснит. Они ещё некоторое время поругаются, но в конце концов этот жалкий придурок обнимет его, крепко сжимая в области рёбер и несмотря на протесты, скажет его коронное: — Хватит уже злиться, Чуечка, тебе не идёт хмурый взгляд. И всё встанет на свои места. Всё будет хорошо, как и прежде. Как оказалось, чудес не бывает.И лишь тогда, когда Дазай вернулся, Накахара осознал, что нуждался в нём не просто по привычке.
Первые два дня он просто игнорировал присутствие Осаму, однако, после сдался. Чуя не смог устоять перед соблазном как следует вмазать напарнику, а после излить на него поток мыслей и слов, которые накопились в нём за всё это время. Прошло время, и Накахара остыл. А далее, случилось то, чего он совершенно не ожидал, да и предположить просто не мог.Дело в том, что Дазай уходил из мафии не ради благих намерений, а лишь для того, чтобы проверить рыжего на прочность.
Разумеется, для Накахары была выдумана история о том, как Осаму захотелось поиграть в правильного мальчика, работающего на благо общества. Рыжий лишь рассмеялся на подобное заявление и сказал, тыкая пальцем в его грудь: — Ты? Хороший парень? Звучит так же уёбищно, как если бы я сказал, что никогда в жизни больше не стану пить. И всё же, его удовлетворил такой расклад дел, и постепенно ярость и обида угасли. После этого случая Осаму стал другим. Вернее, он остался самим собой, однако, Накахара стал замечать то, чего не видел раньше. Да, он мог смириться с тем, что Дазай иногда превращался в сопливую размазню. Когда Осаму судорожно хватался за руки Накахары и неразборчиво бубнил себе под нос что-то в духе «прости меня, я больше никогда не уйду», Чуе становилось даже жаль его. И он всё простил ему. Всё. И предательство, и молчание, которое затянулось, и недельный запой с последующим овощным состоянием, и даже его бесящее "Чуечка". Простил, потому что не мог так долго дуться на действительно родного человека. Причину, по которой Осаму стал таким, Накахара не знал до сих пор. Всё потому, что он не помнит и восьмидесяти процентов того, что творит в состоянии аффекта. И именно в тот день, когда он увидел его впервые, после ухода, он вовсе не игнорировал Дазая. Глубокий вздох и краткое: — Чуя. Тело рыжего пробивает током, и он с опаской оборачивается, вглядываясь вглубь тёмного коридора. Дыхание учащается, а брови удивлённо взмывают вверх. — Дазай? Больше никаких слов. Он просто бежит вперёд и падает в объятия (хотя так сильно хотелось избить этого придурка). Сжав кремовое пальто и уткнувшись в грудь Осаму, Накахара стоял и содрогался, вдыхая такой родной запах горьковатого парфюма и медицинских бинтов. Дазай в этот момент понял, что натворил. Он никогда ещё не видел Чую настолько разбитым. Он почувствовал, как его рубашка постепенно намокает, а тело рыжего обмякает в объятиях. — Чуя? — Ты вообще представляешь, какой ты ублюдок? — каждое слово он произносил с огромным трудом, беря огромные паузы между ними. — Я... Я же... Столько раз тебе звонил, — Дазай запустил пальцы в его волосы и стал осторожно поглаживать затылок, чтобы хоть как-то успокоить рыжего. — А ты даже не взял трубку, — рубашку Осаму можно выжимать. — Я думал, что ты не вернёшься больше никогда. — Чу... Ну сам подумай, как бы я тебя оставил? — его голос был мягким и тёплым. Таким... Желанным? Родным? — Оставил ведь, — с упрёком кинул Накахара. — Но вернулся же. Чуя вскинул заплаканное лицо вверх и постарался поймать мутным взглядом взгляд Дазая. — Не оставляй меня больше никогда, понял? Придурка кусок. Ненавижу тебя так сильно.Я буду твоей тенью, Чуя. Больше никогда не оставлю тебя одного, правда. Спасибо, что сказал все эти слова.
Чуя проснулся раньше Дазая и легонько выскользнул из его объятий, после чего судорожно заперся в душе. Теперь он боялся, что Осаму может снова войти туда под условным предлогом «я очень соскучился». В этот раз Накахара был заинтересован не столько в том, чтобы отмыть своё тело, сколько в том, чтобы убедиться в одном предположении. Подойдя к зеркалу и скинув с себя «домашнюю», ладно, дазаевскую рубашку, Чуя замер, разглядывая торс. Нет. Нет-нет-нет. — Тц, вот же ублюдок. Вчерашняя пытка не обошлась без потешания собственного эго Дазаем. Именно этого Чуя и боялся. На теле красуются ожоги от воска. Не просто хаотичные капли. Это чёртовы начертания букв. На этот раз Дазай оставил не только отметку в виде засоса. Он в буквальном смысле обнаглел, написав на теле рыжего своё имя. Ведь знает, что это долго не сойдёт. Тем более, у Накахары такая тонкая и светлая кожа. Бубня себе под нос море возмущений, Накахара отправляется в душ, стараясь смыть с себя мерзкое ощущение униженности. К его удивлению, когда он закончил, Дазай всё ещё мирно сопел в кровати. Ненароком Чуя подумал, что его мучитель наконец-то сдох. И тем не менее, он не стал его будить (ещё чего!), а наоборот воспользовался моментом. Он откупорил бутылку того самого вина, взял сигареты и, накинув в лёгкую какой-то странный домашний халат, вышел прочь из дома. Почему не убежал? Во-первых, потому что это бесполезно. Во-вторых, Дазай реально посадит его на привязь, если побеги будут такими частыми. В-третьих, сейчас ему хотелось одного — выпить. Этим он и занялся. Однако уже через несколько минут пребывания в полном одиночестве Накахаре стало не по себе. Он почему-то вспомнил, как трудно ему было, когда он в последний раз пил один. Теперь он терпеть не мог эту комнату, и потому часто оставался у Осаму с ночевкой. Ему так легче, а Дазаю в радость. С горечью Чуя отметил про себя, что сейчас этот человек опротивел ему. Опротивел? Или он всё ещё нуждается в нём? Но ведь... Накахара всё-таки любит его. Нет, не так. Он любил его, но сейчас многое изменилось. Именно сейчас это чувство можно грубо обозвать привычкой. Да, он всё ещё терпит замашки Осаму лишь потому, что тот является его привычкой. Чужие тёплые руки удобно устраиваются на остывших от уличной прохлады плечах, а около уха раздаётся томный голос: — Без меня пьёшь? Как грубо с твоей стороны, мы ведь договаривались выпить вместе и по-особенному. И по телу дрожь. Опротивел? Нет, скорее пугал. — Нечего дрыхнуть так долго, сам виноват. — Чуя, — Дазай целует его за ухом, прекрасно понимая, что это то самое место, которое заставляет рыжего растаять. — Ты меня испугал. Но я рад, что ты здесь. Опротивел? Нет. — Рад? — Да, — ещё один невесомый поцелуй, и Накахара уже полностью под его контролем. — Посиделки на коленях ещё в силе? — Д-да? В силе? Накахара не особо вникает в суть происходящего, поскольку Дазай не скупится на мягкость в области его эрогенной зоны. Чёрт бы побрал эту проклятую ямочку за ушком. Ладно, Чуя терпит его ещё и потому, что только Дазай может сделать ему приятно и хоть на мгновение заставить почувствовать себя окружённым заботой. В такие моменты забывалась вся жестокость и обиды.Дело в том, что Накахара сам не мог разобраться в своих чувствах.
Им обоим требовалась помощь психиатра, в этом нет сомнений. Потому именно сейчас Чуя сидел на коленях Дазая, держал между двух пальцев сигарету, которой он дразняще водил около его лица, пока Осаму наконец не зажимал её губами и делал затяжку. И от этого получали кайф оба. Определённо, психи. Мрачность серых будней Акутагавы, казалось, ничем невозможно окрасить в более яркие цвета. С одним выражением лица он ходил весь день и сменял его лишь тогда, когда облачался в гражданское и шёл встречать Накаджиму. Только этотЖдите, Накахара-сан, только ждите.