Stockholm Syndrome

      Слухи рождаются не просто так. Дазай знал это лучше остальных. Более того, слухи о нём всегда имели негативную окраску. Если других людей это могло взбесить, то Осаму нравилось знать, что о нём говорят. Ему нравилось, что его имя может внушить страх. Что ещё лучше — эти слухи показывали лишь одну из его сторон. Жестокую, маниакальную, пугающую. На деле его типичной личностью была та, о которой знал лишь один человек, чьё имя надёжно впечаталось в кору его больного мозга. Этот человек занимал все его мысли, он руководил чувствами, одним движением руки мог сразить наповал. Он полностью поработил Осаму. Безумное влечение, желание завладеть своим идеалом и сам он — всё это заставило Дазая чаще потакать слухам и строить из себя садиста. Нет, не так. Только Чуя Накахара мог заставить Осаму быть настоящим безумцем. Почему именно он? Дазай и сам не знал.       Он лишь помнил день, когда в груди что-то ёкнуло, а после всё встало на свои места. Нет, это было не сердце, и никакого осознания влюблённости не наступило. Это чувство нельзя описать красивыми словами, поскольку жизнь — это не дешёвый роман на триста страниц. Влечение, желание и страсть не рождаются в органах. Они рождаются в голове, в мыслях. Они созревают глубоко в подсознании, и порой человек и сам не догадывается об их существовании.       Да, Осаму мог объясниться в чувствах к Накахаре, как все обыкновенные люди, но дело в том, что этого было бы просто мало. Все красивые признания в любви и любой физический контакт не смогли бы в полной мере выразить настоящей привязанности к рыжему. Дазай — собственник. И он не намерен делить Чую ещё с кем-либо. Даже если этот кто-либо будет просто другом или же знакомым. Любой взгляд Накахары в сторону приносил Осаму столько физической и моральной боли, сколько не могли принести самые изощрённые пытки. Ему хотелось, чтобы рыжий смотрел только на него.       Дазай не смог бы отступить от задуманного. Не в его компетенции. Он будет ждать. Ждать и верить в то, что скоро его самые смелые мысли будут реальностью. С азартом игрока в покер Осаму доставлял себе эстетическое наслаждение, развешивая фотографии каждого сантиметра Чуи на стенах в комнате. Наблюдать за ним со стороны и каждый шаг фиксировать на листах. Воссоздать копию своего Чуи. Это заставляло Дазая ещё больше испытывать необходимость в рыжем.       И хотя иногда он ловил себя на мысли, что это уже слишком, но останавливаться на достигнутом не собирался. Его цель — заставить Накахару нуждаться в нём так же сильно, как он сам нуждается в нём. И его не остановит даже нож, воткнутый в грудь. Кстати говоря, и такой этап они прошли. — Нет. Не подходи, понятно? Я… Я за себя не ручаюсь. Так что даже не думай приближаться ко мне, чёртов ублюдок.       Чуя старался выглядеть серьёзным, а голосу придать угрожающий тон, но на самом деле он находился в состоянии аффекта. Его колени тряслись, а дыхание было прерывистым. В руке он держал кухонный нож, а вокруг себя создал защитную стену из вилок при помощи смутной печали. Со стороны Дазая это выглядело очень смешно, но вот Чуя так не думал. Тяжело вздохнув и покачав головой, Осаму спокойным тоном спросил: — Ну и что ты тут устроил? — Ничего, — Дазай сделал шаг вперёд, а Накахара направил на него вилку. — Я сказал не подходить. Я тебя больше не боюсь, ясно? — Ведёшь себя так, словно ты баба с ПМС. — А ты ведёшь себя как садист, держащий в заложниках своего напарника. Чья роль хуже? — Чуя, послушай… — Заткнись. Сейчас ты отойдёшь от дверного проёма, и я выйду на улицу. — Ты… Просто хочешь на улицу?       Из глаз Накахары прыснули слёзы, но голос был по-прежнему уверенный. — Я так чертовски сильно хочу на улицу, что готов проткнуть тебя этим ножом, придурок. — Чуя, — с лица Осаму не сходила блаженная улыбка. — Ты мог просто сказать об этом. — Я… Ты опять мне мозги пудришь. Если бы я просто сказал, ты бы снова меня к кровати привязывал.       Как ребёнок. Впрочем, не нам его судить. Накахара был в полнейшем отчаянии. Попытки побега участились, но в самый последний раз (прошлой ночью), он и сам понял, что это не имеет никакого смысла. Да, ему удалось выскользнуть из противных объятий Осаму, тихонько пробраться до окна, спрыгнуть на мокрую траву и побежать прочь на цыпочках, боясь, что, наступив на полную стопу, он наделает много шума, и Дазай услышит это. Но как только он потерял из виду дом, в груди сильно закололо. Это не было последствием курения или же начинающейся простуды, нет. Просто в какой-то момент он осознал, что теперь он в буквальном смысле привязан к этому месту. Замедлившись, а после и вовсе остановившись, он несколько секунд смотрел вперёд на уходящую вдаль дорогу. После обернулся. Никого. А будет ли он нужен ещё кому-либо там, на свободе? Будет ли им дорожить кто-то так же, как дорожит Дазай? — Нет…       Страх. Он полностью завладел телом рыжего. Он боялся абсолютно всего: шорохов, прикосновений, мыслей. — Он ведь… Однажды убьёт меня.       Упав на колени и глотая ртом воздух, он смял в руке рубашку в области груди. Даже от материи пахло Осаму. Ткань впитала в себя аромат его мучителя. Мучителя? — Но Дазай, — на лице Накахары блеснула улыбка призрачной надежды. — Дазай любит меня. Я нужен ему, правда?       Диалог с самим собой всегда был частью Чуи, хотя от других он чаще скрывал это. Однако, оставшись наедине, контролировать такой поток слов было трудно. — Если я сейчас убегу, — он обернулся, но Дазая позади не обнаружил. — То я перестану быть ему необходимым. Дазай… Забудет обо мне? Я больше не буду нужен ему.       Внезапно разум напомнил ему о том, что Осаму вообще-то больной ублюдок, который с каждым разом делает ему всё больнее и больнее. Рука рефлекторно потянулась к шее, на которой почти не осталось живого места. — Это его отметки. Он… Он не может оставить меня, верно. Дазай не хочет делать мне больно, это я во всём виноват.       Дыхание участилось, а зрачки сузились. Дазай. Нужно срочно вернуться и извиниться перед ним. Он ведь сто процентов уже заметил пропажу. Что он обычно говорит в таком случае? — Ты заставил меня волноваться, Чуечка. Я… Я больше не заставлю тебя испытывать волнение.       И Накахара поднимается на ноги. Проводив «свободу» взглядом без капли сожалений, он побежал со всех ног обратно. Никакой усталости. Никаких препятствий. Он должен, нет, просто обязан сказать ему, что более никогда его не покинет.       Войдя в дом, Чуя тут же кинулся в спальню. Пусто. Неужели их пути разминулись? Нет, ведь существует только одна дорога. На кухне и в ванной пусто. Осталась лишь та комната. Страшно. Он не хочет увидеть её снова. Но только так он сможет заявить о своём присутствии.       Дрожь. Он открывает дверь, которая легко поддаётся ему. Дазай здесь. Его взгляд устремлён прямо на рыжего, от чего тот неволей поёживается. — Дазай, я… Я… Я, — взгляд Осаму пустой, словно вместо его глаз вставлены стёкла. Это сбивает Чую с толку. — Я вернулся, — с воодушевлением говорит он и закрывает за своей спиной дверь, проходя вглубь комнаты. — Видишь? Я здесь.       Молчаливое игнорирование. Так и надо этому рыжему нахалу. Как вообще можно так бессовестно уже который раз сбегать?       На дрожащих ногах Накахара подходит к своему мучителю, что вальяжно сидит на стуле и с полным безразличием следит взглядом за провинившимся Чуей. Это деланое безразличие. На самом деле внутри Осаму бушует океан эмоций. Интересно наблюдать за реакцией Накахары. Ещё приятнее осознавать, что его план постепенно приходит в действие. — Эй, ты слышишь меня? Дазай? Скажи… Скажи хоть что-нибудь.       Пытаясь привлечь к себе внимание, Чуя садится на колени к Дазаю и обхватывает руками его лицо. Тот отвёл взгляд. — Дазай, — голос ломается, но он продолжает говорить. — Посмотри на меня, пожалуйста. Посмотри. Эй, я здесь. Вернулся. Сам, понимаешь? Сам. Да, я сильно провинился, но…       Это игнорирование просто невыносимо. Это окончательно выбивает Чую из сил, и он судорожно прижимается к Дазаю всем телом. — Но я больше не буду. Не буду, слышишь? Если хочешь, можешь снова привязать меня к кровати или избить. Можешь сломать мне ноги. Только не игнорируй. Я не хочу, чтобы ты, — в горле встал ком. Стоит ли договаривать эту фразу? — Не хочу, чтобы ты разлюбил меня.

Молодец, Накахара. Ты отлично усвоил этот урок.

      И Осаму сдаётся. Он легонько обнимает рыжего, зарываясь носом в волосы на его макушке. — От тебя пахнет травой, — говорит он. — Мне нравится.       Чуя не может поверить в то, что ему удалось заставить Дазая вновь говорить. Тихо-тихо ему удаётся выдавить из себя: — Обними меня крепче.       Словно издеваясь, Дазай наоборот ослабляет хватку, из-за чего Накахара нервно содрогается. — Так достаточно крепко? — Нет. Я попросил сильнее. — Ты, кажется, забыл, как следует правильно просить.       Умирая от нехватки прикосновений, Чуя на выдохе шепчет заветное «пожалуйста, папочка» и получает свои законные крепкие тиски из рук. — Глупый, глупый Чуечка. А ведь я уже начал волноваться. — Прости… Я очень плохо поступил. — Ничего. Главное, что ты вернулся.       А потом началась новая неделя. Неделя, которая тянулась невообразимо медленно. Больше всего Накахаре хотелось выйти наружу, ведь Дазай более не выпускал его из дома ни на секунду. Это и стало причиной скандала на кухне.       Состояние аффекта прошло, и до Чуи постепенно начало доходить, что он совершил глупость, вернувшись в ту ночь обратно. Прямо в лапищи к Осаму. — Ты так и не научился меня слушать, Чуечка, — Дазай цокнул языком и сделал ещё шаг вперёд, напарываясь грудью на нож, что Накахара держал в руках. — Ведь я сказал в тот вечер, что я не отпущу тебя до тех пор, пока ты сам этого не захочешь. — Что? Ты… Ты врёшь мне. Не было такого. — Разве? — что Осаму умел делать хорошо, так это врать. — А ты потом ещё сильнее прижался ко мне и сказал, что ты никогда не захочешь этого. — Я не говорил такого, — теперь и руки Накахары дрожали, из-за чего кончик ножа чуть-чуть царапал рубашку Осаму. — Той ночью… Я понятия не имею, что произошло. — В таком случае, — Дазай отпрянул назад и развернулся на пятках. — Я забуду о тебе.       Запрещённый метод. Чуя роняет нож и обвивает руками тело Осаму. — Нет. — Что? Я не расслышал. — Не забывай. И не игнорируй… Придурок. — Сам ведь не можешь без меня, верно? — Сегодня ночью я задушу тебя. Ненавижу. Просто ненавижу. Это ты сделал из меня такого хлюпика. Ты, блять, сломал меня. Видишь? Видишь, во что я превратился? — Ошибаешься, Чуечка. Я починил тебя. И ты просто прекрасен. — А потом я говорю ей с серьёзным выражением лица: значит, вы всерьёз утверждаете, что видели его впервые? — А она что? — А она мне, испуганно так и жалостливо: «Да-да, впервые. Я могу отдать все деньги, только оставьте меня в покое». Забавно. — Она тебя испугалась, Рю. Надо было мне с тобой пойти. Или вообще самому поговорить с ней. — Да брось. Потом ведь пошла на контакт. — И всё же, — не унимался блондин. — Можно было поговорить с ней в нормальной обстановке. — Так нормальная же обстановка была! Чего ты взъелся? — Зажать в тёмном переулке при помощи рашамона, а потом смотреть так, словно ты можешь превратить человека в камень — это не нормальная обстановка!       Акутагава неловко почесал затылок: — Не все же, понимаете ли, в ВДА работают… Меня воспитали в мафии, откуда мне знать, что такое «нормальная обстановка»?       Ацуши обиженно буркнул себе под нос: — Я всё ещё помню, как ты отпиздил меня букетом роз, потому что я испугался тебя и побежал в противоположном направлении…       Рюноске обречённо простонал, накрывая руками лицо: — Да проспорил я тогда, проспорил! Говорю же, дело принципа. — Ты мог хотя бы предупредить меня, что придёшь домой в латексном костюме и с измазанным углём лицом. — Тогда бы не было сюрприза! — И после этого ты меня идиотом называешь…       Повисла неловкая пауза. Пара секунд — и они оба заливаются смехом. Через некоторое время Акутагава стал бороться с приступом неконтролируемого кашля, и Ацуши, вытирая с глаз слёзы, отправился на кухню, чтобы принести ему воды. Это он знал назубок, поэтому быстро сориентировался. — Напомнишь же, — облегчённо вздохнув, сказал Рюноске. — И какой чёрт дёрнул тебя вспомнить об этом? — Просто так, к слову. Ладно, ты лучше скажи, что она тебе дала?       Рюноске щёлкнул его по носу. — Тиграм знать не положено. — Чего-о-о? Вообще-то, это я на свой страх и риск нарыл информацию о ней. — Что мне могла дать женщина, работающая в больнице? — Хмм, — Ацуши задумчиво потёр подбородок. — Медицинский морфий? Снотворное? — Не угадал. Она дала мне кошачью мяту. — Иди в пень, Рюноске, — Ацуши обиженно пихает его локтём. — Можешь сегодня спать в гостинной.       На такое заявление Акутагава лишь заключает Накаджиму в медвежьи объятия и валит его на бок. — Дурачок мой. — Гр-р-р, отстань. — Не-а. Завтра опять тебя изобью букетом. На этот раз куплю кошачий овёс с ромашками. — Я домой не приду. — Значит, я понесу тебя. — Подлиза.