Stockholm Syndrome

      Дазай мирно посапывает и, по всей видимости, сейчас видит какой-то сон, потому что его легонько потряхивает. Это Накахаре и нужно. Он видит только свои руки и огромный шприц в них. Страшно, а что делать? Жидкость внутри пластмассовой оболочки приобрела какой-то странный красноватый оттенок. Чуя дышит тяжело и нервно. Странно, что Осаму до сих пор не заметил пропажи в кровати. Всё. Пути обратно нет. Накахара медленно приближается к изголовью кровати. Он слишком долго думал над этим. Всё должно произойти именно сейчас. Колоть в руку не имеет смысла, поскольку он не уверен, сняты ли с них бинты на этот раз. Но с шеи они снимались абсолютно всегда по одной простой причине — тяжело дышать во сне. Ха, ха и ещё раз ха! Глупый Дазай. Неужели он думал, что Чуя не знает этого? Зря-зря. Он и без детального изучения знает о его слабых местах.       Кажется, что Осаму потерял всю свою чуткость. Он… Правда просто спит? Если и притворяется, то слишком хорошо, чтобы поверить в это. Чуя в перчатках, но кончики его пальцев всё равно ледяные. Страшно. Он сглатывает ком и тянется одной рукой к краю одеяла, чтобы чуть-чуть отодвинуть его. Осаму даже не поморщился. Содрогаясь, Накахара продолжает своё деяние. Ему кажется, что он играет с огнём. Почему же тогда так холодно? Настолько, что он ощущает, как его ступни практически примерзают к бревенчатому полу. Нужно было надеть носки, но сейчас не об этом. Осторожным движением он смахивает тонкую прядь каштановых волос, и перед ним открывается вид на изувеченную шею. Страшно даже представить, сколько раз Дазай пытался повеситься. Что ещё страшнее — осознание, что ни одна из этих попыток не была удачной. А как бы было хорошо! Чуе бы не пришлось сейчас трястись от страха и делать это. Ладно, не время думать о других исходах. Сейчас нужно доделать начатое.       Глубокий вдох. Он подносит руку со шприцем к мягкому местечку на шее и мысленно молится всем богам Олимпа, чтобы он не задел сонную артерию. Не очень-то хочется быть причастным к убийству. Ему нужно лишь на время обезвредить его.       Тонкая игла пронзает кожу и входит ровно наполовину. Большой палец покоится на упоре и начинает медленное движение вниз. Он жмёт осторожно, словно боится, что от резкого действия Дазай откроет глаза. Но тот даже ухом не ведёт. Неужели не чувствует? Не может быть. — Чуя, — на лице Осаму проскальзывает блаженная улыбка, и рыжий вздрагивает. — Сильнее. — Ч-что? — палец остановился, как и сам Накахара.       Казалось, он застыл, примёрз к полу. Превратился в неподвижную статую. А Дазай повторяет свою просьбу: — Пожалуйста, сильнее. Слишком медленно. — Я… — Ты такой молодец. Я помогу тебе, хорошо? — он кладёт свою руку поверх руки рыжего и нажимает на чужой большой палец, вводя остатки жидкости. — Так хорошо. — Ты… Ты чёртов мазохист! Хоть понимаешь, что это такое? — Понимаю. Чуя, давай обнимемся?       Дазай потянулся к Накахаре, хватая его за плечи и утягивая в кровать. Шприц, прежде воткнутый в его шею, уже был в перебинтованных руках и… Вновь наполненный. Чуя паникует. Его тело просто не слушается, оно словно онемело. Дазай плавно перемещает одну свою руку на шею Чуи — и тут же втыкает шприц в тонкую шею. Странно, но Накахара не чувствует боли. Он лишь бросает озлобленный взгляд на Осаму и раздражённо шипит: — Пусти меня, ублюдок. Что ты задумал? — Ах, Чуечка. Ты так прекрасен, когда злишься. Но ответь мне: разве честно вколоть это только лишь мне? Нет. Давай вместе. Вместе будем настоящими наркоманами. — Ты ёбнутый, серьёзно. Это не наркотики, а снотворное. — Правда? Я так не думаю.       И Дазай вводит препарат. Ломящая боль пронзает шею Чуи, и он болезненно цыкает. Хочется плакать от обиды. Ему ведь почти удалось сделать это. — Пусти меня… — Не-а. Не пущу. — Я сказал, пусти меня! — он старается хоть как-то пошевелиться, но тщетно, и потому он только брыкается и продолжает кричать. — Отпусти. Я ведь… Ничего не сделал! Ясно тебе? Ничего плохого! Простая самозащита! Пусти меня, убери свои ручищи! Я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя…       Это могло продолжаться бесконечно, если бы не резкое встряхивание его тела. Похоже, его пытаются привести в чувство или просто разбудить. Точно. Это всего лишь чёртов сон. Он резко разлепляет глаза и сильно вздрагивает. Первая картина, которую он видит после открытия глаз — непонимающая рожа Дазая. Недолго думая, Чуя замахивается и прописывает ему смачную пощёчину, треск от которой раздаётся по всему дому и утопает где-то за пределами окна. Теперь на физиономии Осаму красуется ещё и яркий отпечаток ладони. — Не прикасайся ко мне!       Секундная пауза. Дазай слабо касается кончиками пальцев отпечатка на своей щеке и издаёт сдавленный смешок. — Вообще-то, ты первый коснулся меня. — Не важно, — рука немного ноет и покалывает. Видимо, он не рассчитал силу удара. — Зачем ты меня разбудил? — Я начал волноваться. Ты стал часто и прерывисто дышать, а потом бормотать что-то невнятное в духе: «отпусти меня! Я ничего не сделал! Отпусти!». Я подумал, что тебе явно снится что-то страшное, и решил разбудить.       Чуя смущённо отвернулся. Как много Дазай успел услышать? — Что тебе снилось? — он взял ладонь Накахары и принялся осторожно массировать её. — Так сильно ударил, что у самого рука заболела. Нельзя же так… Ты ведь сам ругаешься, что я тебя калечу.       Накахара не дурак, чтобы рассказывать о своём коварном плане, который должен прийти в исполнение. Этот кошмар был лишь напоминанием о задуманном. — Нечего было меня так пугать спросонья, — деланно обиженно бурчит он, хотя на деле хочет мурлыкать от приятных прикосновений, что дарит Дазай его ладони. — Сам виноват. — Какой же я плохой, — усмехается шатен и выдавливает тёплую улыбку, поднося ладонь к губам. — Прошу простить мне мою дерзость. — Всегда бы так извинялся, говнюк. — Так ведь ты не всегда награждаешь меня своим отпечатком, — Чуя, закатив глаза, вновь отмечает про себя, что у Дазая очередной прилив нежности. — Теперь моя щека помнит твою ладонь. — Ой, заткнись. Просто заткнись. — Ну давай же, скажи, что я твой придурок. — Мой придурок.       Да уж, пробуждение с похмелья он представлял себе иначе. Однако это то, что есть. — Ну всё, я пошёл, — оповещает блондин из коридора. — Не скучай.       Акутагава лишь выглядывает из-за угла в нелепом фартуке и с испачканной в муке щекой и бросает быстрое: — Удачи.       Ацуши тепло улыбается и, беря в руки зонт, поворачивает ключ в двери. Идею прохождения вечерних курсов ему подарил именно Рюноске. Это, по его мнению, была неплохая перспектива на будущее. Мало ли, что может произойти с ВДА, или же Накаджиме надоест эта работа. А тут он всегда будет знать, куда податься. Хотя самому блондину было ужасно скучно и неинтересно сидеть на лекциях, однако, у него был хитрый план. После первого полугодия можно будет выбрать профиль, и он… Выберет флористику. Кому-то это может показаться глупым занятием, но это серьёзно единственное, чем бы он хотел заниматься помимо работы в ВДА. А документы разбирать он и благодаря Куникиде (его пиздюлям) научился.       Он открывает дверь и вскрикивает, роняя ключи на пол. Перед ним собственной персоной стоит Накахара. Состояние его весьма ужасное. Вся одежда промокла, волосы растрёпаны, дыхание тяжёлое, а в глазах, наполненных слезами, читается отчаяние и страх. — Н-Накахара-сан?       Из кухни доносится жестяной звон. Кажется, Акутагава уронил кастрюлю на пол от крика Ацуши. Так или иначе, он выходит в коридор и удивлённо смотрит на рыжего. — Извините, что без стука, — он старается говорить в привычной ему манере, но голос дрожит, а зубы так и стучат друг о друга от холода. — Не найдётся огоньку, мелкий?       Накаджима пропускает бедолагу в дом и подозрительно осматривается, после чего судорожно запирает дверь на всевозможные замки. Похоже, что сегодня он никуда не пойдёт. Рыжий делает несколько шагов вперёд и обессиленно сгибается в спине, упираясь руками о полусогнутые колени. Слишком устал. — Накахара-сан… — начинает Акутагава, но Чуя останавливает его речь быстрым жестом руки, прося дать перевести дух. — Чаю? — Лучше крысиного яду. — Всё настолько плохо?       Накахара издаёт сдавленный смешок и, подняв голову, прежде изучающую носки собственных ботинок, говорит с блаженной улыбкой на лице: — Я ушёл от него. Это не может продолжаться более. Всё решится прямо сейчас. Никаких сомнений, ни единого шагу назад. Чуе нисколько не жаль напарника. Если честно, сейчас он готов даже ударить его по голове кирпичом, в случае бездействия снотворного. Чего уж там, он готов воткнуть ему в горло собственный клинок, лишь бы вновь обрести свою свободу. В данный момент им движет адреналин, медленно закипающий внутри.       Он знает, где искать Дазая. Около четырёх вечера он всегда курит на заднем дворе в полном одиночестве, дожидаясь, когда Накахара придёт с прогулки. Теперь ему не о чем волноваться. Он уверен, что Чуя придёт обратно. В противном случае, далеко ему не уйти. Ах, как не хочется думать о плохом.       Широкие плечи накрывают тонкие ладони, облачённые в чёрные, как смоль, перчатки. Руки Чуи… Ах, эти руки. Они издевательски начинают массировать плечи, из-за чего хочется просто выть от удовольствия. Накахара замечает это и продолжает свои действия. Как робот. На автомате. Чуть нагибаясь вперёд, он издевательски шепчет: — Я вернулся. Скучал? — Не представляешь, насколько сильно. — Я вижу.       Нужно заговорить ему зубы и сделать всё максимально быстро, чтобы потом не жалеть об этом. — Сядешь ко мне? — прикрыв глаза от удовольствия, спрашивает Осаму. — Чуть позже. Хочу ещё немного… Делать тебе приятно, — как хорошо, что Дазай не видит его красные щёки. — Расслабься.       Очень трудно расслабиться, когда от одних прикосновений ты возбуждаешься, как школьник. И всё же, Дазай позволяет себе расслабиться в руках рыжего. Это ему и нужно. — Не открывай глаза, хорошо? — Что ты удумал, Накахара? — Мне прекратить? — с вызовом бросает он. В ответ судорожное мотание головы из стороны в сторону. — Тогда не открывай.       Постепенно тонкие пальцы проскальзывают под воротник рубашки и игриво расстёгивают две верхние пуговицы. Дазай лыбится как ребёнок. — Ты же понимаешь, что я уже умираю от желания? Остановись, пока не поздно. — И не подумаю. Знаешь, я тут подумал, что…       Он замолчал, поскольку старался осторожно подцепить кончик бинта на шее. — Что? — Что мы ни разу не делали этого на заднем дворе.       Отлично. Можно постепенно открывать шею. Чтобы окончательно отогнать все подозрения, Чуя мокро целует каждый оголённый сантиметр шеи Дазая, на что тот как-то странно ухмыляется. — Это точно мой Чуя? Или это его двойник, посланный сюда, чтобы обдурить меня?       Как всегда, точное попадение в яблочко. На мгновение Накахара останавливается. Неужели Осаму уже обо всём знает? Нет, этого просто не может быть. Что ж, хотел своего настоящего Чую? Получай! Отстранившись от полуоголённой шеи, он обхватывает её руками, стараясь скрепить пальцы вместе. — Хочешь попрактиковать удушение? Мои руки уже перестали тебя устраивать, да? А может быть, тебе не нравятся мои поцелуи? — Вот он, мой Чуечка. Можешь продолжать. — Ещё чего. Сам будешь себя удовлетворять, ясно тебе? Нечего было мне настрой портить. — Прошу, — умоляюще тянет тот, накрывая своими руками тонкие кисти Чуи. — Я всё ещё не открыл глаза, так что, умоляю, продолжай. — Так и быть, — отлично, Чуя, он полностью твой. — Сделаю исключение на этот раз.       Спустя несколько мгновений шея Осаму уже полностью была оголена. Теперь ничего не мешало Накахаре исполнить задуманное. Он готов. Шприц уже давно заряжен. Чего таить, он боялся сделать это больно, поскольку сам прекрасно знал, что такое боль. И моральная, и физическая. Воздух спущен, осталось лишь вколоть. — Д-Дазай, — решает сказать он. — М? — Прости меня.       Всё ещё не открывая глаз, Осаму спрашивает: — За что? Почему ты остановился? — Я, — большим пальцем одной руки Чуя нервно поглаживает изрубцованную кожу шеи. — Я очень плохой человек. — Я так не считаю. — Нет же. Дослушай меня. Просто прости меня, ладно? В следующей жизни, возможно, мы не встретимся… Если она вообще будет. А если и встретимся, то я обещаю, что стану лучшим человеком для тебя. — Знаешь, вот за это я тебя и люблю. — А? — руки дрожат, но он всё ещё упорно пытается совладать с самим собой. — Хоть ты и говоришь, что ненавидишь меня, сейчас твоя рука дрогнула. Я знаю, что ты должен сделать со мной. Но никогда бы не подумал, что ты сделаешь это именно так. Мой ранимый Чуя. Ведь я не боялся сделать тебе больно, а ты так стараешься уйти красиво. Просто сделай это. Давай. Я не буду сопротивляться. — Я не могу. Скажи, что ты простил меня. — Ты не убиваешь меня. Это ведь простое снотворное, не так ли? — Да, но… Откуда ты знаешь? — Мой глупый Чуечка. Я знаю всё, что касается тебя. Если ты хочешь, чтобы я тебя простил, вколи уже эту хрень поскорее. — Прости, — по его щекам текут слёзы, и он наконец-то вкалывает снотворное. Быстро, чтобы было не больно. Вкалывает, дрожит и бормочет. — Прости меня… Прости.       Дазай цыкает. Всё же не самое приятное чувство. Но он держит своё слово и говорит: — Прощаю.       Вытащив иглу из шеи, рыжий судорожно обнимает Осаму и уже не сдерживает откровенных рыданий. — Я не хотел делать тебе больно. Прости меня. Этот месяц, он был невыносимо ужасным, но в то же время прекрасным. Дазай, я понимаю, что ты очень сильно любишь меня, но я не могу больше обманывать тебя и себя. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать, понимаешь? — Чуя, сядь ко мне на колени, — рыжий послушно выполняет просьбу, и Осаму осторожно убирает прилипшие к лицу от слёз пряди волос. Его взгляд начал постепенно мутнеть. — Ты терпеть не можешь метафоры, но сейчас так стараешься скрыть свои чувства за ними. Накахара, ты так прекрасен. — Прекрати говорить это. Я же только что вколол тебе лошадиную дозу снотворного.       Дазай прижимает Чую ближе к себе и посоловелым голосом бормочет: — Не плачь больше, ладно? Больно осознавать, что всякий раз я заставляю тебя страдать. Я знаю, сейчас ты уйдёшь, но это не значит, что я не найду тебя вновь. Как только я очнусь, сразу начну поиски. Спасибо тебе за такое разнообразие в моей паршивой жизни, Чуя. Отдохни от меня несколько часов, а может быть и дней, ладно? — Заткнись, придурок… — Если ты надеешься, что в следующей жизни мы не будем знакомы, то ты ошибаешься. Я всегда отыщу тебя. Всегда. А теперь иди, я хочу уснуть в кровати, а не на заднем дворе собственного дома. — Я бы отнёс тебя в дом. — Нет. Это я должен носить тебя на руках, ясно? Иди, пока я не передумал.       Проглатывая ком в горле и вытирая тыльной стороной ладони слёзы с глаз он впервые в жизни нехотя встаёт с колен Дазая. С этих коленей, которые стали родными. Было тяжело уходить, зная, что Дазай сейчас ляжет в кровать и будет сжимать подушку, представляя его на этом месте. Когда он очнётся, всё, что останется от рыжего — запах на постельном белье и эта ужасная комната, фотографии в которой пополнились за этот месяц.

Иди, Чуя, иди. Спасибо за крепкий сон.