iii
Тем утром мне хотелось раствориться, слиться воедино с персиковой простыней. Я бросил подушку в закрывшуюся за отцом дверь, когда он сказал, чтобы я поднимался, иначе опоздаю на прием. На свой первый прием к психиатру. Может, если бы я закатил им хороший скандал с биением посуды и истеричными криками, то избежал бы этого, но семнадцатилетний парень не мог позволить себе такой роскоши. Поэтому я собрал все свои недовольства в кулак и поднялся с постели. Брат первым убежал в школу, куда мне надо было уже на следующий день. От этой мысли становилось еще тошней, поэтому родители молчали, видя, как я мрачнею все больше и больше. Они хотели сказать, что все будет хорошо, что все это необходимые меры, но от этих слов я мог вскипеть еще сильнее, и поэтому они молчали. Мы также молча ехали в машине и также молча распрощались у здания клиники. У меня был шанс сбежать, когда их машина слилась с потоком остальных, но сделай я так, то все стало бы хуже. Поэтому я вошел через двустворчатые стеклянные окна и направился к регистратуре. Я думал: "может, психиатр убедиться, что со мной все нормально?". Я думал: "может, мне правда нужна помощь?". В приемной стояло два диванчика, оббитых белой кожей: один у одной стены, два — у другой. По обе стороны каждого дивана стояли декоративные пальмы, а на стеклянных столиках лежали цветные брошюры. Я сел на одиночный диванчик и прочистил горло от неожиданно нахлынувшей неловкости. Всего было трое человек, включая меня. Парень и девушка сидели напротив на разных диванах. Я старался не смотреть на них, хотел подумать о чем-нибудь своем и на немного забыться, чтобы приободриться. О чем же позитивном я мог думать? О том, что в школе я был самый обсуждаемый и знаменитый педик? О том, что сидел в приемной психиатра, куда меня записали родители? О том, что избил родного брата, который теперь боялся дышать со мной одним воздухом? О том, что вчера убежал от плачущей девушки, которая попросила о помощи? Я вздохнул, потер переносицу и попытался сосредоточиться на белом кафеле под ногами. Парень напротив устало вздохнул и вытянул ноги. Наверное, он тоже не был рад находится в том месте, и у него так же, как и у меня не было выбора. Послышался щелчок дверного замка, и я быстро поднял голову. Из кабинета вышла хрупкая девушка, прижимающая к груди толстую желтую папку. Она что-то говорила человеку, которого я не мог разглядеть из-за двери, ее голоса не было слышно, хоть расстояние между нами было чуть больше двух метров. Она аккуратно прикрыла за собой дверь, будто боялась, что за лишнее движение ее могут наказать, и неуверенно пошла к выходу из приемной. Ее длинные красные волосы, словно кофейное пятно на белоснежной скатерти, выделялись на фоне бежевых стен; она не поднимала головы, поэтому челка скрывала половину ее лица. Я обратил внимание на ее обувь — массивные черные берцы, широкая подошва которых громким стуком касалась пола, они никак не гармонировали с желтым сарафаном в мелкий черный горошек. Я подумал: "еще одна странная девчонка". Я усмехнулся: "что-то все чаще я на них натыкаюсь". Она неожиданно резко подняла голову, когда проходила мимо меня, кажется, даже притормозила. Ее несоразмерно большие глаза цвета молодой, сочной травы летом блеснули легким испугом и вопросом. Наверно, я выглядел странно, оглядывая ее с ног до головы с задумчивой усмешкой и, поэтому я тут же опустил голову, смущенно поджав губы. Она исчезла за дверью, а я надеялся, что мое лицо не зарделось от стыда. Дверь кабинета вновь открылась. Высокий статный мужчина в синем строгом костюме поправил очки на тонкой оправе и широко улыбнулся, устремив на меня снисходительный взгляд. Из моей головы быстро улетучился образ красновласой девушки с большими яркими глазами. Я насупил брови и нехотя поднялся с места, не ожидая, пока доктор попросит пройти в кабинет. Тогда меня волновало лишь то, как пережить длинную беседу с психиатром, но на самом деле я должен был хорошенько подумать о той девушке. Потом, когда я понял свою ошибку, я много раз, будто на пленке, прокручивал в голове этот момент. Открывающаяся дверь. Красные волосы. Черные берцы. Желтый сарафан. Взгляд. Изумрудные глаза. И я опускаю голову. Если бы я не смутился в тот момент, может, все сложилось бы по-другому? Если бы я лучше присмотрелся к этой девушке, то заметил бы ее перебинтованные запястья и красные отметины на ключице? Почему я никогда не придавал значения таким значимым мелочам? Ведь потом уже было поздно сожалеть.iv
— Дедушка? — Ох, простите, — опомнился он, часто моргая, — я опять задумался. — Так, что с той девушкой? — Заинтересованно хлопая ресницами, спросила девочка. — Ты встретился с ней еще раз? — Поддержал мальчик. — Да, — неуверенно ответил он, вновь возвращая взгляд к окну, — после мы встречались не раз, но... Шанс спасти ее я упустил именно тогда. — Спасти от кого? — Испуганно понизив голос, уточнила девочка. — От самой себя.***
Мой второй раз у психиатра оказался лучше первого. Куромаро-сенсей оказался приятным человеком и отличным специалистом. Он не стал давить на меня в первый день, но сказал, что во второй мы должны будем обстоятельно поговорить. Я волновался, хоть и не хотел признавать этого, но мне было страшно делиться с кем-то посторонним своими мыслями. Они всегда были лишь моими, я не пытался записывать их на бумагу или рассказывать их своему воображаемому другу. Они всегда хранились внутри меня, аккуратно расставленными по полочкам и никогда не перемешивались меж собой. А тогда я должен был сорвать все печати и достать свою подноготную и перебрать все полки. Тот день не предвещал ничего грандиозного. Я смог уговорить родителей отложить мое возвращение в школу на еще один день. Брат все также избегал меня. А я опять сидел на том же диванчике в той же приемной и ждал, когда меня вызовет Куромаро-сенсей. Того парня не было, поэтому стояла тишина, в которой разбивалось мое шумное дыхание. Я сдувал с лица челку, которая сильно мешалась и просилась подстричься, но мне было комфортнее, когда мои глаза были чем-то скрыты. Глаза — зеркало души, и я не хотел, что кто-нибудь разглядывал мою. Вновь раздался щелчок дверного замка. Все желваки моего тела напряглись, и я не заметил, как перестал дышать. Это было чем-то вроде предчувствия плохого, что должно было случиться давно, но все оттягивалось временем, заставляя нервы натягиваться, как струны. Но до этого я был совершенно спокоен, ничего не предчувствовал, не ощущал, но стоило миниатюрной фигуре замаячить в дверном проеме, как я стал похож на глиняную статую. Она сразу закрыла за собой дверь, так же осторожно, как вчера. На ней был бежевый тонкий свитер и темные джинсы и те же массивные берцы. Алые волосы заплетены в колосок, который сильно растрепался на конце. На тот раз она сразу подняла глаза. Я вспомнил, как в детстве любил сидеть под густой листвой дерева в парке, неподалеку от дома, и щипать молодую траву. Любил перебирать меж пальцев сочные удлиненные листки, подставлять их к солнцу и смотреть, как насыщенно-зеленый становиться ядовито-салатовым. Ее глаза были такими — травинками, сквозь которые просачивались солнечные лучи. Она сделала два шага ко мне, не разрывая зрительного контакта. Я почувствовал, как вспотели ладони и пересохло горло. Стало вдруг так одновременно стыдно и страшно, что я еле сдерживался, чтобы не опустить голову. Но вновь чьи-то невидимые руки сжали меня в железные тиски, не давая вздохнуть. Она глубоко вдохнула: — Извини? Ее очертания вдруг смазались, а салатовые глаза стали темнеть, будто кто-то ластиком стирал не получившийся рисунок и изменял детали. Я смотрел в ночное небо, где плескались волны океана, в которых отражались звезды. Я смотрел в глаза, наполненные слезами. Я услышал всхлип, отдающийся эхом глубоко в голове. Я услышал: — Ты поможешь? Я услышал: — Пожалуйста, помоги мне жить. Я услышал эхо: — Ты меня слышишь? Я поморгал и увидел перед собой растерянную красновласую девушку, чуть склонившуюся надо мной. Я понял, что начинаю сходить с ума. Она выпрямилась, когда я поднялся, отошла на шаг и сильнее прижала к груди все ту же толстую желтую папку. Она сказала дрожащим голосом: — Куромаро-сенсей попросил передать, что не сможет сегодня никого принять. Я спросил: — Что-то случилось? Она, опустив голову, ответила: — Что-то случилось с его семьей, поэтому он сейчас уходит. Я неловко почесал затылок: — Ладно, тогда я пойду. Она, молча, кивнула. Стены начали давить на меня, и я ушел первым, оставляя девушку с опущенной головой и прижатой к груди папкой одну. Мне хотелось вдохнуть свежего воздуха. Мне хотелось выпить крепкого кофе. Мне хотелось хорошенько все обдумать. Мне хотелось поскорее пойти в школу.v
Я молча смотрел, как из моего ящика для обуви волной вываливались листки с надписями: "Педик""Гомосек"
"Голубой петушок"
. Я молча переобулся и, подправив на плече сумку, плавно прошел мимо своры ухмыляющихся парней. Они гадко перешептывались, косо смотря на меня, кто-то со стороны противно хихикал. Я старался, чтобы на моем лице не дрогнул ни один мускул, и с самым отрешенным видом дошел до класса. Я не обратил внимания на расписанную гадостями парту и спокойно сел, начал готовиться к уроку. Я не шелохнулся, когда в спину прилетел первый обслюнявленный комок. Учитель отчитал кого-то позади меня, когда об мою спину ударилась пятнадцатая бумажка. Я подумал: "все хорошо". Я подумал: "все так, как я и представлял". Я подумал: "как бы хорошо было заставить его съесть все эти комки". Никто не мог не бросить на меня злорадного взгляда. Никто не мог промолчать в мою спину. Никто не мог не усмехнутся. Я чувствовал себя раненным бараном, окруженным стаей кровожадных волков. Я чувствовал, как начинали напрягаться кулаки, желая каждому рассечь лицо. Я чувствовал, как внутри разрасталась трещина, которая вдруг рассекла все мое сердце, когда брат, увидев меня в коридоре, безразлично отвернул голову.***
Она сидела на самой толстой ветке дуба, болтая одной ногой в воздухе, а вторую согнув в колене. В губах крутилась недоеденная шоколадная палочка. Волосы трепали легкие порывы ветра. Она смотрела вдаль, прищурив глаза, будто пыталась рассмотреть то, что другим не доступно. Пряжа ее жилета терлась о кору дерева. Я просунул пальцы через решетку, обрамляющую баскетбольное поле. Голова гудела от частого попадания в нее мяча, где-то на левом боку разрастался синяк по той же причине. Но я смотрел на нее, не обращая внимания на насмешки за спиной, будто омерзительный шепот растворялся, так и не долетая до моих ушей. Я смотрел на нее непозволительно долго, думая о чем-то, но не улавливая сути тех мыслей. Мне хотелось выкрикнуть что-то, голос рвался наружу, но застревал на кончике языка. Я думал: "посмотри на меня". Я думал: "давай еще поговорим". Я думал: "я так много хочу сказать тебе". Я думал: "но не знаю, что именно". Мне казалось, что я что-то упускаю и это что-то — очень важное. Будто, если я не привлеку ее внимания, то случится что-то ужасное. Я мог бы крикнуть: "эй!". Я мог бы выбежать за поле и подбежать к дубу. Но чтобы я сказал? Наверно, слова бы так и не вырвались из моего рта. Я заговорил с ней позже, но тогда уже было поздно что-либо менять. Тогда судьба уже все решила за нас.