Статика

       У Люси короткие темные волосы, еле достающие до лопаток, карие, почти янтарно-золотые, глаза, и сильно-выпирающие ключицы, — у Эдмунда в глазах мутнеет, когда он видит младшую сестру в непростительно большой рубашке, что постоянно пытается соскользнуть с худых плеч. Рубашке, которую он однажды ей сам и дал.       Та носит ее, почти никогда не снимая, и счастливо сообщает ему, что он самый лучший на свете. Брат. Всего лишь брат, про себя отмечает Эдмунд и тут же осекается, ведь его недовольство не имеет права на существование. Но такое, казалось бы, правильное слово бьет куда-то под дых, причиняет сильную боль, охлаждая пыл среднего Пэвенси, напоминая тому, что его собственные чувства — превратность. Не больше.       Ему шестнадцать и он смотрит на свою сестру далеко не так, как тот же Питер смотрит на Сью. И Сьюзен, признаться, красивее — у нее пышные, длинные волосы, пухлые алые губы и кукольные черты лица — непростительно красивая. Да только ее красота обычная и меркнет на фоне необычной, причудливой во всем, Люси.       Люси волшебная. Люси хранит в себе дух Нарнии, ее магию. И он всегда воровато прислушивается, когда проходит мимо комнаты младшей сестры перед сном — она поет. Такие знакомые и родные песни, что когда-то дриады пели юным королям и королевам.       В Нарнии, беснуется про себя Эдмунд, такое никто бы никогда не осудил. Но они сейчас здесь, в чертовом Лондоне, в бесконечно ненавистном мире. Таком пустом и сером.       И Эд чувствует себя ужасно, откровенно говоря. Ему невыносимо.       Ему плохо и Люси единственная, чье присутствие заставляет чувствовать себя лучше, чем просто никак.

***

      Странное поведение сестры он замечает не сразу, ведь Люси всегда была другой: смеялась и кружилась на сильном ветру, позволяя тому играть с волосами, — все еще короткими, она не дает им отрасти ниже лопаток — тянула руки к дождю и пела. Те самые нежные, лесные песни, отпечатавшиеся на сердце нарнийским послевкусием свободы. Когда-то минувшей, покинувшей их.       И Люси правда ведет себя странно. Куда страннее, казалось бы? Но ее руки, необычно грациозные и тонкие, колеблют воздух в небольшом расстоянии от груди. Она что-то шепчет и позволяет себе заливисто хохотать. О, Эдмунд отдал бы все на свете, только бы тонуть в ее звонком смехе. Только бы слушать и чувствовать, как в груди все сжимается от счастья. И уже не так важно, что там у младшей на уме.       Пусть только смеется. Ему это надо.       Эдмунду Пэвенси уже двадцать. У него карие, почти черные, как сама тьма, глаза, слегка вьющиеся волосы цвета вороньего крыла и небольшая щетина на лице. Он повзрослел — стали больше и его чувства к Люси.       Чувства, от которых он отчаянно хочет отказаться. От которых он уже отказывался множество раз.       Чувства, высеченные клеймом на его пылком сердце.

***

      Люси плачет. Его младшая сестра захлебывается горькими слезами, прижимает руки к грудине и сжимается в комочек у кровати в своей комнате — вчера родители подали на развод. Вчера родители разрушили нити, связывающие их с младшей дочерью.       Эдмунд видит, как ей больно. Ему тоже, если честно, но он понимает. Он знал, что так будет. Он видел все. Видели и Питер, и Сьюзен. И им ведь правда проще — они всегда были обычными.       Простыми. Нарния сделала своим сердцем лишь маленькую, чистую и светлую Люси, лишь ей она подарила всю себя, без остатка. И парень четко осознает это. Всегда осознавал.       Но сейчас ей бесконечно больно. Он чувствует.       Он хочет помочь, правда, но руки упрямо сжимаются в кулаки, а ноги не пытаются сдвинуться с места. Неприятная дрожь в виске, быстрые удары сердца — в мыслях набатом «она должна справиться сама».       Люси пора повзрослеть.       Эдмунд соглашается, собирает эмоции в кулак и идет спать.

***

      Эдмунд Пэвенси прощается с родным домом. Новенький чемодан, полный вещей, стоит у ног и приковывает к себе взгляд ошарашенной Люси. Парень видит, как она мнется, как пытается сдержать слезы, что собрались в небольшие кучки в уголках ее карих глаз. Янтарных, одергивает сам себя, тянет потресканные губы в улыбку и не раскидывает руки в сторону.       Люси обижена. Люси не станет его обнимать.       Люси почему-то снова касается своей груди, сгребает ткань платья в кулак и, развернувшись на сто восемьдесят, покидает прихожую.       Эдмунд усмехается, наклоняется за чемоданом и отсалютывает ладонью стоящему рядом Питеру. Тот хмурится, понимает чувства младшей, но не спешит отговаривать. У них все пошло не так. Семья разрушалась на глазах, но старший не знал, что делать. Не знала и Сьзен. Она могла только успокаивающе гладить его по плечам — сгорбленного, сломанного, когда-то короля — и шептать, что исправить уже ничего нельзя.       Эдмунд покидает дом на закате, садится в такси и глухо ударяет себя по груди — Люси все еще по венам разливается горячей жидкостью, ломает кости и бьет под дых.       В двадцать один его жизнь ломается под натиском проблем и умоляюще-упрекающего взгляда младшей сестры.

***

      Нарния дает о себе знать, когда в очередном европейском городе — он не помнил каком, правда, — в одной старой книжной лавке увидел мужчину, смутно напоминающего Аслана. Казалось бы, лев и человек — где здесь связь? Но Эдмунд, который все еще король где-то на задворках своей поломанной души, сумел разглядеть нечто родное в темных, с проседью, волосах и морщинистых щеках.       И оказался неожиданно прав.       Неожиданно счастлив.       Мужчина был загадочен, мудр и говорил совсем мало. Что-то отдаленно знакомое было во всем: жесты, интонация и даже прищур теплых, не утративших своей яркости с годами, карих глаз. Эдмунд, уже двадцатидевятилетний, уверен не был, честно говоря, списывал все на воображение и просто слушал.       Потому что нравилось. Потому что это было нужно.

***

      Люси была все такой же красивой. Местами поломанной, покалеченной, но все еще безумно красивой — необычной, странной.       Волшебной.       Лишние года пошли ей только на пользу, да только в потухшем взгляде все еще проскальзывали знакомые нотки детского любопытства и озорства. Она смотрела на него с подозрением, недоверием, обидой. Делала все рвано, дергано, пыталась зацепить словом. Младшая сестра буквально кричала о ненависти и боли, пытаясь донести до него, что ей было одиноко, тоскливо, пусто.       Да только Эдмунд это знал. Всегда знал. Все помнил свой поступок, свой уход, ее осуждение в глазах. Ее утраченную веру и любовь. То, что так сильно он жаждал вернуть, зажать в крепких тисках и никогда больше не терять. Не поступать так, как когда-то поступили их родители.

***

      Эдмунду бесконечно жаль.       Он хватается за послушное тело какой-то блондинки, подцепленной в баре, вдалбливается в нее, ловит стоны ушами и понимает, что делает что-то не то. Почему-то невыносимо жжет в груди, ноет и плачет — зовет в другое место. Пэвенси пьян и возбужден, но он чувствует это отчетливо — вязкую боль и очертание знакомого лица перед глазами.       Он пытается отмахнуться: от назойливых галлюцинаций, от зовущей его по имени девушки, что елозит под ним, пытаясь получить больше удовольствия. Он пытается отмахнуться от ее лица, что продолжает мелькать и затягивать бесконечную пучину болей и пустот.       Эдмунду бесконечно жаль, ведь, придя домой, он понимает причину ее красных и опухших от слез глаз, ее темные круги под глазами и дрожащие руки, которые снова упираются в пространство перед маленькой женской грудью. Цепляются за что-то, тянут и он чувствует.       Он, черт возьми, чувствует это — тянущее ей навстречу. Словно нить, связывающая их тела, души.       И впервые за последнее время он слышит ее смех, ее искаженной улыбкой лицо и губы.       Впервые за последнее время он чувствует себя свободным.       Им стало легче дышать. Мир взрывается потоком ярких красок и тонет в них.       Эдмунду тридцать. У него под боком каждую ночь засыпает счастливая Люси. У него постепенно зарастает большая дыра в сердце.       У него красная нить из груди тянется навстречу такой родной и горячо любимой Люси.       Нить, которую и он сам теперь может потрогать и почувствовать.