На границе Пустоты

Предупреждение: Эта часть будет в последующем заменена пятой главой. Кидаю сюда ссылку для тех, кто следит за повествованием (спасибо огромное за интерес), и кому интересно что именно происходит в Собиной голове. Отдельным увесистым драбблом выложено продолжение четвертой главы, уже о Соби. Его сон, и то чем закончилась первая ночь в новом доме. https://ficbook.net/readfic/7555438 И маленький отрывок текста. Основной (как говорят в рекламе) - можно найти по ссылке=) Делаю так, потому что формат драббла не вписывается в основное произведение - там повествование от третьего лица. Пятая глава Пустоты будет начинаться с того же эпизода, только от первого лица (Рицки). Прошу прощение за это хулиганство. С любовью, Ayna. -------------- Иллюзии и сны. Соби лежит на кровати и смотрит в окно, как приказано. Сегодня был длинный день. Он должен был оказаться у Оно, но сейчас почему-то находится в постели у нового хозяина. Вместо традиционного дома — особняк в европейском стиле. Вместо шибари — объятья. Вместо секса — ощущение близости. Все вверх дном. Все не так. Мир перевернуло взглядом Ричарда посреди черного кабинета на сорок пятом этаже небоскреба, и теперь Соби не может понять, где верх, а где низ. Помнит, что был напуган, принося клятву новому владельцу, страх — это то, что с ним не случается. Он, казалось, вовсе разучился бояться. У нового хозяина Рицкины глаза и лицо Дайчи, но в радужках, обрамленных знакомыми веками, нет детской живости Нелюбимого, а кожа слишком мягкая и для того гайдзина. Эта многозначность пугает до дрожи. Он хочет, чтобы все было понятно, логично, предсказуемо. Когда он шел в хозяйскую спальню, то искренне желал все понять, расставить по местам. Ударили его, отмахнулись бы — в любом из вариантов все бы стало ясно и просто. Его бы определили, назначили место и функцию. Но его, как щенка, взяли в постель, уложили на плече и дышат в макушку, словно все происходящее представляется естественным, словно так происходило не раз. Для Соби в этом нет смысла. Единственный смысл он находит в последней фразе: смотри в небо за окном и засыпай. Это немного, но на ближайшее время хватит. «Смотреть и засыпать» — это понятно, «смотреть и засыпать» — это просто. Агацума лежит на постели долго, неподвижно, смотрит в небо, нащупывая в сознании сонную нить, и в какой-то момент время почти останавливается. Все окутывает прозрачной смолой, и он постепенно перестает слышать биение чужого пульса под виском и даже собственное дыхание. Сквозь полуприкрытые веки еще можно различить прямоугольник окна, створки распахнуты, и в сумраке комнаты кажется, что, возможно, на стене просто висит обрамленная рамой картина: там, где-то над океаном, в кучевых облаках, похожих на открытые крышки концертных роялей, изо всех сил пытается разгореться двурогий месяц. Из-за тумана лунный серп выглядит болезненно-бледным, но стекло звонко бликует распахнутой створкой, кидает отсветы на складки занавесей, собравшихся на карнизе громоздкими книжными переплетами. Небо свалилось на землю, и Соби чудится, будто подоконник не сдержит его напора — маловесная вспухшая вата ввалится в открытое окно, разойдется по-хозяйски над ковром, особо не раскланиваясь с мебелью, а после простыни выгнутся дугой, как под руками встряхивающей их прачки. Пространство комнаты затопит облаками, и потолок приобретет сходство с просвеченным рентгеновским снимком, — если приглядеться, — звезды, как артефакты или стрелянная в легкие дробь. Соби грезит. Душа отлетает туда — на границу атмосферы и космоса, поднимается на сто километров над уровнем моря, продолжается в линию раздела двух фаз — живого и неживого, и становится частью внепространственной мерзлоты. Тело же, предоставленное само себе, обмякает, а перед внутренним взором мрак сгущается до тупиковой плотности — теперь для сетчатки окружающая перспектива выстроена обратной поверхностью века, — ничем более. Впрочем, спящий редко сознает, что спит, — грезит блестящими, как обсидиановые стены, роялями, нитевидной, словно заживший порез, ухмылкой Ниссея, черносмородиновыми черточками-точечками в радужках нового хозяина. Заново и заново переживает события накануне, рисует образы в голове под новыми ракурсами, как акварельные наброски на скорую руку — в одно касание. При всей размытости линий, картинки кажутся неумолимо вещественными, тяжеловесными, преисполненными смысла, как рекурсия зеркала. В сновидческой реальности Евклидова геометрия не имеет свойства определять, и оттого проносящиеся в голове образы поскальзываются на отрицательной кривизне Лобачевского, как на обледенелом склоне. Душа, лишенная рассудочного прикрытия, обнажена, подчинена каким-то иным законам, — чувствительна, до ребяческого наивна, уязвима, и в тот же момент все происходящее для сновидца по определению является неотвратимым, как грохот проносящегося перед носом поезда. В небытие под веками мягко вплетается ощущение пространства — именно иллюзия глубины преобразовывает плоскую черноту в объемные потемки, — даже кажется, что вот-вот вспыхнет вольфрам, и свет пробежит по поверхностям, гуще всего собираясь на углах какой-нибудь мебели. Но, то ли тугоплавкий металл окислен вдыхаемым кислородом, то ли целостность нити нарушена скачком его, Соби, напряжения, и освещения нет. Где-то впереди раздается окрик Сеймея, — лица сразу не видать, — оно постепенно проявляется из темноты Офелией под дерном. Землистого оттенка губы что-то выговаривают, Соби разбирает лишь волнующее «родственные души», но в глубине шекспировской трясины всплывает рука и ложится на плечо не ему, а незнакомцу, — окропленное касанием, тело разбухает, выдается вперед, и проявившийся в мраке человек оборачивается. Далее по ссылке: https://ficbook.net/readfic/7555438