На границе Пустоты

Ты шумно задышал, и я проснулся. Первое, что не понравилось — в воздухе отчетливо пахло кровью, а под моим плечом простыни оказались чуть липкими и влажными. Остатки сна схлынули за один удар сердца. Я вытащил занемевшую руку из-под твоей головы и, поняв, что она в крови, судорожно принялся тебя оглядывать: волосы на затылке испачканы бурым, и слышно, как напряженно ты дышишь — почти хрипишь. Я переметнулся через тебя в один прыжок, — наверное, взлетел прямо с места, — встал с твоей стороны кровати и, аккуратно ухватив тебя за плечо, перевернул на спину. Старался укладывать бережно, но тебя все равно подбросило как припадочного: выгнуло в спине так, что казалось, опираешься только на затылок и пятки, глаза на секунду распахнулись, и пальцы сжали простыни в комок. А потом твое тело расслабилось. Тебя еще раз обдало судорогой, ты зажмурился и вновь открыл глаза. У меня камень с души свалился. — Ты как? — наверное, дурацкий вопрос, но лучшего в этой ситуации не нашлось. В полумраке комнаты ты выглядел почти мертвецом: тени на щеках глубокие и синие. Кожа вся в мурашках. Я положил тебе руку на лоб, посмотреть, — а вдруг температура? — и понял, что ты холодный и сухой, как ящер. Ладонь со свинцовыми ногтями легла поверх моей, посеревшие губы мелко задрожали, их кайма стерлась, растрескалась. Я услышал, как ты силишься что-то сказать. Ты глубоко вдохнул и все-таки выдавил: — Холодно… Вот же черт! Я чуть погладил тебя по лбу, успокаивая этим жестом нас обоих, и еще через несколько секунд расслышал все такое же слабое: — Позвоните Сеймею… — Зачем? Имя брата мгновенно заставило меня собраться. Если ты зовешь Сеймея, то все, наверное, и вправду плохо. Стало тревожно до спазмов меж ребер. Я мотнул головой, прогоняя собственную растерянность за порог, и завис над тобой. В такой ситуации нельзя впадать в панику. Ты реагируешь — это главное. Еще раз мягко погладил тебя над бровью, уже более уверенно — все будет хорошо. Ты же поджал губы, щеки впали еще сильнее, скулы подчеркивались не синим, а почти черным, как на мексиканской калке*. И ты глухо произнес: — Мне кажется, я сломался. Я убрал руку, возможно, слишком резко, вздохнул, сжал виски пальцами, выговаривая: — Ломаются вещи, Соби. Люди болеют. Надо звать Гранжа. Я не могу толком оценить, насколько все серьезно. Вновь тряхнул головой, ощутил, как трескается засохшая на плече кровь, и сказал: — Я позову кого-нибудь из ребят, нам нужна помощь, — и включил верхний свет. — Гранж! У нас проблемы!  — безмолвно выкрикнул я в пространство, а сам, попутно натягивая подхваченные со стула брюки, выскочил за аптечкой в коридор. — Сейчас буду, — пришло ответом. Сумка с перевязочными пакетами лежала в шкафу на верхней лестничной площадке: два шага туда, два обратно. Управившись, похоже, за один, уже на пороге услышал, как бухтит Ушастый — опять посреди ночи залетел в комнату и не смог найти выход. Посмотрел на птицу, журя, — мол, опять? «Угу»? А ты приподнял голову, чуть опираясь на локоть, и щурился, пытаясь сфокусировать взгляд на сове: на лице отображалось полное непонимание происходящего. В ярком освещении стало ясно, что все хуже, чем надеялся: тени, которые, я уповал, углублялись темно синим рефлексом от стен, никуда не исчезли. Вместо румянца или хотя бы привычной бледности кожа на щеках казалась землистой, под глазами — темные, желто-коричневые круги. Ты прикрывал горло ладонью, что-то нащупывая, и едва заметно дергал бровями. Тебя заметно трясло. — Грааанж! Ты перевел взгляд на меня и вздрогнул всем телом, словно призрака увидел. Впрочем, наверное, так оно и было. Я быстро подошел к кровати, бросил сумку под ноги и, мягко положив руку тебе на плечо, заставил лечь обратно. Ты не стал сопротивляться, врос затылком в пропитанную кровью простыню и прикрыл веки. Бинты, конечно, выглядят паршиво. Никогда не видел, чтоб вот так вот… Я наклонился к тебе, рассматривая, и ты инстинктивно дернулся. — Я только посмотрю, — удержал твое взметнувшееся было плечо и свой спокойный тон. С того боку, на котором ты спал, повязка пропиталась почти полностью. Кое-где видно, как подтекало, — там черным-черно, а дальше, по градиенту через алый, бинты стелились вдоль горла к белому. Под моим взглядом ты весь как-будто сжался, занервничал, но ничего — надо посмотреть. Чтобы хоть немного тебя отвлечь, спросил: — И часто так? — протянув ладонь, начал, едва касаясь, ощупывать повязку сквозь твои пальцы, как сквозь прутья охраннной решетки. Сверху кровь слегка заветрилась. Я чуть поднажал сбоку, следя за нижнем краем — вроде, ничего не течет. Услышал твое: — Так — нечасто. А сразу после до меня донеслась мягкая поступь Третьего. Я вздохнул и повернулся к дверям: — Гранж, как думаешь, будем трогать? — Течет? — Да вроде нет, — мысленно отозвался я по привычке. — Бинты свежие? — чуть растягивая гласные спросил Третий уже вслух и посмотрел на меня. Я покосился в твою сторону, переадресовывая вопрос. — С вечера, — отозвался ты после короткой паузы. Во мне всколыхнулось раздражение и досада: мало того, что тебя «проспал», так еще и про твои бинты не в курсе. Поддался вчера эмоциям, а ведь я за тебя теперь отвечаю. Гранж подошел ближе: — Тогда я бы не стал трогать. Положи повязку прямо сверху и оставь до завтра. Если кровотечения больше нет, то не надо лезть — пускай подзаживет. И да, я принес одеяло, как ты просил. Я быстро оглянулся и увидел оставленное на стуле одеяло без белья. — Спасибо… Гранж встал рядом со мной и оглядел тебя с ног до головы. Ты все такой же голый, как и ложился, простыня, которая использовалась вместо одеяла, обмоталась вокруг колен и бедер, а белый сатин под твоей спиной расползался всеми оттенками, от бордового до бледно-желтого по краям, и постель в моих глазах мгновенно стала похожа на операционный стол. Третий присвистнул, чего я совершенно от него не ожидал: — Я позвоню, к утру будут препараты железа. Понятно, почему от него одна тень осталась, — взгляд Третьего уперся тебе в лицо. — Много в резерве? На регенерацию можешь пустить? Ты растерянно глянул на меня, а после секундного замешательства молча кивнул. Я же оглядел твой резерв иным зрением: не густо, но больше, чем при нашей предыдущей встрече. Гранж сложил руки на груди и кивнул: — Это хорошо. Но пока не спеши. До утра. Для нормального кроветворения необходимо достаточное количество железа. Столько в твоем организме нет — так называемая «анемия». В нынешнем состоянии ты не умрешь, только будет довольно сильная слабость. Желательно поспи. Надо будет усилить способности к восстановлению после введения препарата. Понимаешь меня? — Не дожидаясь от тебя какой-либо реакции, Гранж обернулся ко мне и вскинул брови: — Справитесь? — Тут есть дежурная аптека. Я сделаю бланки и съезжу по-человечески на машине, — вокруг дома резать пространство коридорами нежелательно. Часа через полтора привезу железо. Он быстро будет как новенький. Не переживай,  — это уже раздавалось в моей голове. Я согласно кивнул и нахмурился: — Возьми с запасом на всякий случай. Краем глаза увидел простыни и быстро проговорил вслед уходящему Гранжу: — Попроси, пожалуйста, Кея принести чистое постельное белье. Да, и Шиз пускай зайдет — матрац нужно перевернуть. Мы пока повязкой займемся. Третий, никак не отреагировав, вышел из комнаты. Я тоже не стал тратить время даром: достав из сумки один из стерильных пакетов, вскрыл бинт и посмотрел на тебя: — Сможешь приподняться на локте и одной рукой забрать волосы? В твоих глазах на самом дне полыхнуло, и я чуть приподнял брови, — что? Вместо ответа на непрозвучавший вопрос ты судорожно выдохнул и как-то обреченно прикрыл веки. Привстал на одной руке, упершись локтем в мягкую поверхность матраца, подрагивающей ладонью забрал местами слипшиеся в сгустках пряди, проведя большим пальцем под линией роста волос. Уставился прямо перед собой. Вид у тебя был… Словно я тебя не лечить собирался, а пытать. Ну что такое? Тебя же, вон, потряхивает… А я могу помочь. Я тихо вздохнул, встал коленом на край постели, немного помедлил и, на ощупь найдя край бинта, приложил его конец с задней поверхности шеи. Практически обнял. Чуть не вздрогнул, когда твое дыхание долетело до моей груди: теплое. Ты весь холодный, но дыхание теплое. Ты живой где-то там внутри, Соби. Я знаю. Начал осторожно раскатывать марлевую улитку по шее. Старался сосредоточиться, чтобы аккуратно класть слой за слоем, и не думать ни о причинах, по которым метку так раскровило, ни о нашем пусть и недолгом, но совместном будущем, ни о том, что хочется тебя прямо сейчас обнять и наговорить каких-нибудь дурацких, но ласковых слов — вижу, что сторонишься меня. Пальцы механически перебирали бинт, через каждые два оборота перекручивая восьмеркой, кутали твою рану под белое, как под снег. В результате получилась пухлая нетугая повязка. Все, что осталось — только закрепить. — Почти все, — сообщил тебе, прежде чем подлезть под левое ухо и понадежней заправить марлевый конец под один из витков. Взгляд сам собой остановился на мочке — когда-то там были «бабочки». Теперь нет. Мимолетно припомнил собственное давнее смущение — ты сидел на полу комнаты, обнимая меня за талию, а я держал на прицеле твое ухо. Тогда было неловко и боязно. А теперь… Теперь я был практически с тебя ростом, пальцы больше не дрожали, и близость твоего обнаженного тела не вызывала у меня растерянности или смущения. Закрепил повязку и разогнулся. Ты отпустил волосы, — некоторые чистые пряди привычно упали со лба, — а после подхватил мой взгляд и, пожалуй, впервые с момента нашего «нового» знакомства, попытался что-то разгадать в моем лице. Радужки-льдинки, светлые ресницы… Брови на тон темнее от падающей тени со лба. Если бы не эти болезненные круги под глазами… Что же ты читаешь во мне, Со? Ты резко зажмурился, словно смотреть на меня физически больно, и попытался спрятать нос в собственных волосах так, будто тебя кто-то одернул. Нет… Я успел тебя поймать. Надо было лишь повыше приподнять руку, чтобы твоя щека соприкоснулась с ладонью. Почему ты взгляд отвел? Мягко, почти без усилий развернул обратно: — Ну, что случилось? Ты тяжело выдохнул и, ничего не ответив, сбежал. Просто упал на окровавленные простыни и прикрыл веки. — Я тут принес… — я обернулся и увидел, как Кей заглядывает в дверной проем. Он напряженно топорщил ушки и сжимал в руках комплект постельного белья, на этот раз небесно-голубого. За его лохматой макушкой из сумрака возвышался Шиз: — Что надо было? — У нас тут полный пиздец. — Да вижу… — Кей, можешь тоже его глянуть? Кей сделал несколько меленьких шажков и заглянул мне через плечо. Ушки чуть поникли. — Мда… Дело дрянь… Но ничего. Прорвемся!  — Уныние быстро сменилось непонятным блеском в глазах. Мне стало ясно, что Второй испытал прилив энтузиазма — он разве что руки не потирал. И с чего он так воодушевился? Я выпрямился перед кроватью, подхватил тебя под обмотанные простыней колени, аккуратно протиснул ладонь под плечи и поднял. Ты резко зажмурился, вцепился мне в шею, чтобы не свалиться, и затих. От твоих объятий у меня по позвоночнику побежало тепло. Я прижал тебя теснее — хотя бы так согреть, и чтобы не расчувствоваться, — сам же обнял, не стал вырываться, — хмуро посмотрел в сторону ребят. Попросил: — Шиз, вертани матрац, пожалуйста. Кей, накинешь простынь? Только закончил говорить, как ты съежился, как будто стал меньше и легче, и я прижал тебя еще теснее, ощутив покалывание в местах, где кожа соприкасалась с твоей, и вдруг ты уперся лбом мне в висок. Тут же испугался, что ты потерял сознание. По спине, вместо тепла, пробежала холодком тревога, и я перехватил тебя поудобней, пытаясь заглянуть в лицо. Почувствовал, как слабо и часто бьется твое сердце, как поверхностно ты дышишь, и краем глаза заметил, как ресницы исходят трепетными подергиваниями. Если бы это было обмороком, то твои руки не обнимали меня за шею так крепко. Вздохнул, мягко коснулся твоего лба губами. Прошептал: — Погоди немного… Еще чуть-чуть… Проследил, как лихо Первый одним взмахом руки опрокидывает матрац вверх тормашками, а Кей практически вслед за ним ловко набрасывает простынь, закидывает новые чистые подушки и хватается за принесенное Гранжем одеяло. Позволил себе еще немного постоять вот так — ты не очень легкий, но держать тебя до дрожи приятно, да и руки почти не устают. Прижал к себе еще разок, прослеживая, как ребята заканчивают с постельным бельем, услышал щелканье совы, с недоумением наблюдающей за происходящим, оглянулся на птицу, уловил «Все», прозвучавшее от Шиза, и проговорил: — Спасибо. Кей, пожалуйста, проводи Ушастого — он опять заблудился в четырех стенах, и выключи свет, ладно? Второй шустро юркнул к книжным полкам, адресовал, похоже, какое-то мысленное послание сове, и когда она вылетела из окна пулей, захлопнул створки. — Ри… Ты это… — я обернулся, услышав в голове голос Второго, — поаккуратней. Я изогнул бровь. Кей схватил за руку Первого и, вытягивая его из комнаты, продолжил: — Слабость с ночными кошмарами плохо сочетается. В общем… Если что, зови. Он улыбнулся тебе в свои двадцать восемь, а вслух сказал: — Мы пойдем, — и потащил Шиза на выход. Я подошел к кровати, и свет погас. От тебя все еще пахло кровью — спина, задние поверхности плеч, волосы — все перепачкано, но это не страшно. В чистом ты однозначно быстрее отогреешься и, наверное, лучше уснешь. Белье, наматрасник — все можно отстирать. Главное, чтобы ты поправился. Положил тебя, хотел освободить ноги от намотанных русалочьим хвостом простыней — и почувствовал, как ты крепко схватился за мою руку. Заглянул в лицо и понял, что сейчас каждая черточка в нем рябит, дрожит то ли от напряжения, то ли от боли… Я замер, пытаясь понять, что именно не так, и услышал твое сиплое, еле слышное: — Свет… Страшно… Я сначала не понял. Постоял чурбаном над тобой, судорожно соображая, что ты имеешь в виду, и, повторив про себя фразу, спохватился — потянулся к включателю над изголовьем. Ты вцепился в мою руку так, что на моих глазах чуть слезы не проступили: пальцы у тебя длинные, сильные и цепкие. Дернул цепочку, свет разлился по спальне, и я вновь посмотрел на тебя. Ты глядел на меня снизу вверх, и… Я в жизни такого выражения лица у тебя не видел: веки широко распахнуты, брови изломились, и нижняя губа дрожит, как у растревоженной своими детскими бедами Нари. Ты сжимал мое плечо все крепче и крепче, а в глазах плескалась невыраженная словами мольба. И столько там было отчаянья, боли и страха, что сердце зачастило, как отпущенный на сто сорок в минуту метроном. Я судорожно пытался понять, что мне сейчас следует делать… Наблюдал, как скрытая в твоем лице мука усиливается, как нервно начинают подергиваться уголки губ, крылья носа, и как неотвратимо поднимаются в твоих глазах слезы. — Кей… — Я же говорил — нервный срыв. Он сейчас — оголенное подсознание. Разговаривай с ним на интонациях, как с птицей или ребенком. Ты разберешься. Все будет хорошо. Я бегло осмотрел тебя, готовый подстроится, предугадать, но… Я не знал, что делать, и хотел было уже приобнять, успокаивая, как твои губы дрогнули: — Накажите меня… Пожалуйста… Слова прозвучали тихо, сдавленно. И столько в них было мольбы, столько надежды… Меня как ледяной водой обдало, и, кажется, потемнело в глазах. Вот к этому я не был сейчас готов. Зажмурился. Никогда эти твои слова про наказания еще не звучали настолько дико, по-чудовищному неправильно. В голове пронеслась только одна мысль: «Я убью Ритцу». Потратил секунду на удивление — вспомнил это имя, — и тут же отмахнулся: не до него сейчас. Сейчас главное — ты. Обернулся к тебе, уже готовый практически ко всему, и увидел, как ты плачешь. Из по-детски распахнутых глаз катились слезы, ты слизывал их с губ, и кажется, что-то шептал, глядя на меня как на бога — с мольбой, благоговением и страхом. В груди все скрутило, сжало, я нервно сглотнул и, склонившись, вновь расслышал, как ты повторяешь и повторяешь одно и тоже: — Накажите… Накажите, пожалуйста… Накажите… Почувствовал, как начинает пощипывать в носу. Одернул себя: нет, сейчас нельзя расклеиваться. Только не сейчас. Опустился рядом, лег, не отнимая руки, и ты моментально вжался мне в грудь, уткнулся носом в шею. Я ощутил, как под подбородком делается тепло от твоего сбитого дыхания и мокро — от слез. Волна горечи, пронесшаяся по небу, заставила мое сердце биться громко, тревожно, во всем теле целиком. Я положил тебе свободную руку на спину и прижал покрепче. А в голове держалась одна единственная мысль: лишь бы только кровотечение не началось вновь. Принялся гладить тебя по спине, голове, плечам, стараясь не задевать повязку на шее. Ты мелко дрожал, все так же не выпуская моего плеча из крепкого, мертвецкого хвата, и шарил по спине свободной рукой. Я начал слегка раскачиваться взад-вперед, как иногда качал Нари, всунутую мне в руки забегавшейся Киер. Как и тогда, я не знал, что делать, и по наитию принялся мерно нашептывать первое пришедшее на ум: — Тише. Все хорошо. Доктор сказал, что ты болеешь… Доктор сказал, что тебе надо поспать… Проговорил, но от этих слов тебе не сделалось легче. Ты вцепился в меня только сильнее, будто я собрался уходить, обхватил мое бедро ногами, зажал пряди на затылке в кулак, не осознавая, что если бы я и хотел, то не выбрался из твоих рук: ты обвился вокруг вьюнковым стеблем так плотно, что пространства между нами почти не оставалось. А потом, еще через несколько мгновений, я понял, что ты даже не плачешь — воешь, как подранок. У меня внутри все скручивало от твоего голоса, от той интонации, которая сквозила в каждом звуке, а все, что я мог — это лишь не отстраняться. Начал баюкать тебя, как маленького, и вдруг ощутил, что ты сейчас и вправду как ребенок: напуганный и безмерно уставший. Я поцеловал тебя в макушку, провел ладонью по слипшимся волосам, и ко мне пришло какое-то не пойми откуда взявшееся умиротворение: чувство, будто все, что происходит, правильно. Больно, страшно, но правильно. Сейчас ты переживаешь что-то такое, что было вытеснено на протяжении долгих лет. И ты делишь сейчас это со мной. Провел щекой по твоим волосам, вновь коснулся губами то ли затылка, то ли макушки, и вспомнил те самые твои слова: «Не оставляй меня, Рицка». Ты боишься остаться один, Соби. Ты так сильно боишься одиночества, что готов отдать все, что у тебя есть, лишь бы хоть кто-то был рядом. Я вздохнул и все-таки спросил — а вдруг услышишь: — Ты же просто не хочешь, чтобы я уходил? Боишься остаться один? Так? Ты на мгновение замер, вновь сжался, а после, всхлипнув, там, где-то между моих рук, на груди, часто-часто закивал головой. Соби… И я, мерно выдохнув, начал тебя баюкать, словно ты действительно всего лишь маленький мальчик, а не «Лучший Боец каких-то там Семи Лун» — просто человек, просто недолюбленный, брошенный ребенок, который не знает, что в мире еще остались те, кто способен его принять, понять и полюбить. Сам уткнулся носом тебе в темечко и зашептал: — Я никуда сегодня не уйду. Слышишь? Останусь рядом, пока ты не проснешься. Буду лежать и гладить тебя вот так, — мерно провел по твоей спине от лопаток до поясницы. — Засыпай. Завтра будет новый день. Солнце встанет. Ты поправишься. Будешь здоровым. Можно будет сделать много всего интересного, а еще я познакомлю тебя с Кеем — он тебе обязательно понравится… Ты еще долго жался, втискивался в меня всем телом, словно желал слиться воедино, и всхлипывал подо мной, не вслушиваясь в бессмысленный для тебя шепот: я, исчерпав запас слов на японском, непроизвольно переходил на всеобщий, а после возвращался к родному, а потом снова, наоборот и снова. Покачивался, утягивая тебя вслед за собой, прижимал, и в какой-то момент ты устало сполз ниже, уткнулся в подмышку, нащупал мою ладонь и обессиленно заснул. Я же просто лежал рядом, наглаживая тебя по спине, размышляя, что наконец-то увидел тебя настоящим. Там, где-то внутри, живет маленький мальчик — Агацума Соби, и он потерялся, замерз и очень сильно устал. — Все будет хорошо, Со… Слышишь? Ты вздрогнул, не просыпаясь, и крепче сжал мою ладонь. *** На рассвете появился Гранж: принес графин с водой, пакеты с какими-то медицинскими растворами, ампулами и иглами. Ловко наладил систему из трубочек, а после еле отобрал твою руку, обнимающую меня под ребрами. Третий ставил тебе капельницу, а ты лишь на мгновение проснулся и, услышав внушение нашего доктора «запускай регенерацию», кивнул, не разлепляя век, и упал обратно мне на плечо. Руки тоже, впрочем, не отобрал, но пока ты возился, я улучил момент и поудобнее улегся на спине. Мысленно, чтобы тебя не будить, попросил Гранжа: — Можешь принести какую-нибудь книжку? — Что-то конкретное? — На твой вкус… Третий пожал плечами и исчез в коридоре. Через пару минут появился вновь, вручил мне «Фейнмановские лекции по физике», одобрительно кивнув. Я чуть не засмеялся во весь голос. Ну действительно, что мне еще мог принести этот «Умник»? Благодарно смежил веки, что не помешало мне, впрочем, все-таки улыбаться во весь рот, и, оправив твою голову на плече, распахнул книгу наугад: «Важно понимать, что физике сегодняшнего дня неизвестно, что такое энергия. Мы не считаем, что энергия передается в виде маленьких пилюль. Ничего подобного. Просто имеются формулы для расчета определенных численных величин, сложив которые, мы получаем число 28 — всегда одно и то же число. Это нечто отвлеченное, ничего не говорящее нам ни о механизме, ни о причинах появления в формуле различных членов…»* Ну что же… Значит еще раз пройдемся по курсу физики. Наверное, Гранж находит в этом что-то особо занимательное… Вернулся наш доктор где-то через час. Отцепил тебя от трубочек — в пакете жидкость совсем закончилась, внимательно на тебя поглядел и одобрительно кивнул. Я и сам видел, как возвращается нормальный цвет лица, чувствовал, как перестает частить твое сердце, а спустя часа два и вовсе показалось, что ты спишь крепким здоровым сном. Ты перебросил через меня колено, обнял за грудь, и теперь я попросту стал для тебя большой неудобной, наверное, подушкой. Солнце встало почти в зенит, а я все лежал, держа первый том Фейнмана перед лицом, и умудрялся большим пальцем как-то переворачивать страницы. Когда рука уставала, я опускал книгу на постель и вдумчиво поправлял на тебе одеяло или пытался аккуратно распутать ссохшиеся пряди. Иногда пробовал сжать-разжать пальцы той ладони, которую ты захватил в свое единоличное владение, но не слишком резво: хоть и было, мягко говоря, неудобно, но расслабленный доверчивый ты — такая редкость. Интересно, что будет, когда ты проснешься? Несколько раз заглядывал Кей, лукаво щуря один глаз в дверной проем, задорно улыбался и вновь исчезал. Где-то после полудня засунул нос и Первый — признаться, я был весьма удивлен. Он покрутил головой и пробасил: — Ну… Это. Если что, я завтрак приготовил. У меня все отчетливей складывалось впечатление, что мы с тобой — как новобрачные в деревне, где каждая тетушка-матушка считает обязательным поинтересоваться подробностями сразу поутру. При этой мысли я закатил глаза и вновь разулыбался. Я просто чувствовал, что после минувшей ночи все будет по-другому. Обязано быть по-другому. Как же иначе? *** Ты завозился ближе к трем. Паркет в комнате припекало жарким сентябрьским солнцем, и сделалось немного душно. Да и запах стоял, признаться, тот еще: кровь, пот, медикаменты… Очень хотелось раскрыть окна. К тому моменту я уже проглотил две трети «лекций», пропуская некоторые главы, и развлекал себя составлением маленьких слов из большого английского «импульсно-волновой». Добавив в набранную коллекцию «полоний», я покосился на тебя и почувствовал, — в первую очередь по дыханию, — что ты, кажется, проснулся. Чуть напрягся. Моя рука уже ощутимо занемела, и когда ты начал осторожно перебирать пальцами, прикосновения показались мне почти ледяными. Сказать что-нибудь? Я вздохнул и вместо слов, — наверное, уже по привычке, — провел свободной рукой по твоей голове. Ты вздрогнул. Твоя ладонь сжалась медленно, затем разжалась, и ты затих, слишком уж напряженно для спящего человека. Ага… Проснулся, но, похоже, делаешь вид, что спишь. Обманщик… Не стал тебя подзуживать — тебе должно быть сейчас очень не по себе. Чуть размял шею, положил руку тебе на плечо и как можно мягче проговорил: — Со… Перевернешься на спину? У меня вся рука затекла. Следующие несколько секунд ты лежал и не двигался. Я только чувствовал, как разгоняется твое сердце — с внутренней стороны плеча пульс отчетливо ощущался кожей. Я поспешил добавить: — Все хорошо, просто ляг на спину… Пожалуйста, — и чуть подтолкнул тебя в сторону. Ты как-то заторможенно перекатился, упал на матрац, и уставился в потолок ничего не видящим взглядом. Глаза опухли, ресницы с одной стороны замялись, и даже морщинка над скулой пролегла. Таким по-милому трогательным, пожалуй, я тебя ни разу в жизни не видел. И если бы не обкрошившиеся кровавые разводы на твоем виске и эти твои ничего не понимающие пустые глаза… Но что поделать? В общем, я тяжело и обреченно вздохнул. Твои пальцы задрожали, а мне показалось, что у меня по ладони бежит не кровь, а газировка — занемела целиком. Я чуть сощурился, но твоей руки не выпустил: только сжал несколько раз пальцы, морща нос, и тихо выдохнул через слегка приоткрытые губы. Проговорил: — Доброе утро. От звука моего голоса ты вздрогнул вновь. Взгляд начал приобретать какую-то осмысленность. Я мягко огладил большим пальцем тыльную сторону твоей ладони и спросил: — Ты как себя чувствуешь? Молчание затягивалось. Ты, явно соображая, что происходит, часто заморгал, хмурясь. Затем как-то по-нелепому оглянулся вверх, на меня. Увидел, зрачки расширились и ты тут же отвернулся. Я как мог сдержал кончики губ — не дай бог, ты решишь, что я над тобой насмехаюсь. Ты прочистил горло. Состроил непроницаемую мину и, чуть приподняв брови, раскрыл глаза: — Спасибо. Вполне приемлемо. Что бы это значило, интересно? Ладно… — Хочешь воды? Ты отрицательно мотнул головой. Опять меня за нос водишь? Ты просто обязан сейчас испытывать жажду… Слишком много крови потерял. Ты приподнял руку, свободную от моей, и посмотрел на пальцы, потом ощупал ими повязку и вновь поднес к глазам. Сощурился. Так. Тебя сейчас, наверное, надо сориентировать. Я покусал губы и все-таки, решившись, проговорил: — Если ты нормально себя чувствуешь, то надо потихоньку вставать… Сменить повязку и, наверное, отмыться. Что думаешь? Несколько секунд у тебя ушло на размышления, потом ты как-то очень вежливо кивнул и медленно сел. Дернулся вперед, чтобы встать, но наши спутавшиеся пальцы не дали закончить движение. Рука дернулась, ты шлепнулся обратно и резко обернулся. На твоем лице была нарисована такая растерянность… Я вновь закусил губу, чтобы не заулыбаться. Сжал, вытянул пальцы из твоей ладони и аккуратно ее перехватил, забирая в кулак. Поднялся, садясь, и невесомо приобнял тебя за плечи. Тихо проговорил, почти шепотом: — Все в порядке… Скажи, если нужна помощь с бинтами… Хорошо? И удержался от того, чтобы поцеловать тебя над лопаткой. Не сейчас. Не время. Ты спокойно кивнул. Дождался, пока я тебя выпущу, и немного неустойчиво поднялся на ноги. Подхватил за уголок простынь, в которой уснул, и обмотал ей бедра. — Ванная — дверь справа. Там есть полотенца и все необходимое. Бери, что хочешь, — проговорил я, заметив твой растерянный взгляд. А после добавил: — В сумке у кровати аптечка. Ты посмотрел себе под ноги и кивнул. Наклонился, поднял синюю матерчатую сумку и произнес, на меня не глядя: — Спасибо. Тогда я пойду? Я поправил колющие шею волоски — слежались, и отозвался: — Конечно. Отмоемся — нас внизу будет ждать завтрак. Или… Скорее, уже можно сказать, обед. Иди и дай знать, если что… Ты спокойно меня выслушал и вновь кивнул: — Я понял. И пошел к двери в ванную. Я откинулся на постель и посмотрел в окно — надо бы открыть, а то тут совсем кислород закончился. Подцепил кончиками пальцев раскрытую веером книгу, потрепал ее. Чуть повернулся на бок и, услышав, как закрылась за тобой дверь, довольно зажмурился: сегодня ты проснулся в моей кровати! Свернулся калачиком, закрыл себе рот ладонью и счастливо рассмеялся: в моей кровати! Да быть такого не может!