Способность: Исповедь неполноценного человека
— Дазай! — шокировано распахивая глаза одновременно так неожиданно появившемуся другу и изменившемуся видению мира, Элизабет вспыхнула. — Я не знала, что ты здесь. Юнча мне ничего не сказала. Внезапная тихая злость охватила её, когда она поняла, что Вайши намеренно скрыла нахождение дома Осаму и соврала ей. — Ах вот как, понятно, — недобрая улыбка проскользнула по губам Дазая, когда он услышал эту фразу из уст Гаскелл, но эта его смутно различимая под тщательно вылепленной маской эмоция тут же совсем скрылась, уступая место искренним добродушию и привязанности к девушке. — Ну так что насчёт пейзажа? Если я не ошибаюсь, у тебя уже стоит такой дома. Элизабет обернулась к холсту, позволив другу встать рядом, практически плечом к плечу. Дазай всё ещё держал её, только теперь переместил руку с плеча, где он задел кожу шеи, на предплечье, туда, где заканчивался недлинный рукав кофты. Это был не знак близости, нет, Осаму оказывал услугу Гаскелл, не прерывая контакт кожи к коже и оставляя в действии свою способность. Парень позволил девушке разглядеть свою работу с новой стороны, по-настоящему, так, как видел он её. Элизабет взглянула на всё своё полотно по-своему, и её охватила грусть на то, насколько непохожим вышел пейзаж по сравнению с реальностью. На картине совершенно не было теней. Способность девушки была её же проклятием. Дар обошёлся жестоко, не снимая своё действие ни на минуту, ни на секунду, постоянно искажая восприятие. Элизабет видела так, как не видел никто вокруг. Она совершенно не различала темноты. Мир виделся ей ярким, очень ярким, даже приторно, как пересахаренная сладкая вата. Для неё это было нормальным видением, но не для других. Она рисовала так, как смотрела на мир. Но проблема была лишь в том, что никто другой так не смотрел. Она рисовала, была художником. Но дар сыграл с ней злую шутку. Никто никогда не увидит её картины в том свете, в котором она их создавала. Она никогда не сможет передать другим в своих картинах то, что она чувствовала, что она перенимала у природы, совершенно другой для неё природы, отличной от остальных. Только если рядом с ней не будет Дазая. Элизабет вновь посмотрела на своё полотно, наслаждаясь по-настоящему нормальным зрением, но в то же время ужасаясь этому. Пейзаж выглядел немного плоско, чересчур ярко и сюрреалистично. Совершенно не так, как она его видела, как она рисовала и как хотела показать. Дазай молча стоял рядом и тоже смотрел на картину. Он прекрасно знал, что Элизабет понимает — непохоже, поэтому ничего не говорил. Не хотел обижать. С другой стороны, похожесть его не волновала, ему нравилась эта странность, нереальность. Всё-таки, в реальном мире слишком много жестоких, неприятных и отталкивающих вещей, так зачем этот мир копировать? Им и так хватает тьмы, а картины Элизабет всегда наполнены светом, таким ярким, ослепляющим светом, которого не найдёшь нигде в мире. Дазай очень долго находился в темноте, он в ней родился, вырос, он жил в этой пучине боли и страданий, постоянно теневой стороне. Картины Элизабет приносили ему некое утешение, всегда интересовали его. Может быть, поэтому они сошлись. Девочка, которая видит лишь свет, и мальчик, что вырос во тьме. И только они могут дать друг другу то, чего обоим не хватает. Девочка хочет окунуться в ночь, а мальчик — выбраться из тёмной коробки в солнечный день. Элизабет, имеющая безграничную веру в жизнь и надежду, и Дазай, который эту надежду потерял давным-давно. Если когда-то и имел. Гаскелл ещё раз моргнула и наконец отвернулась от полотна, взглянув на Дазая. — Да, ты прав. Я такой пейзаж уже рисовала. Но давно, — она вновь обмакнула уже успевшую высохнуть кисточку в баночку с помутневшей от краски водой, — так что захотелось перерисовать. Она помолчала, но через несколько мгновений вздохнула и добавила: — Наверное, плохая идея была. Ничего не изменилось, получилось так же плохо, — Дазай едва заметно нахмурился при этих словах. Подобное поведение было несвойственно для Элизабет, обычно столь целеустремлённой, не замечающей никакие преграды на своём пути и усердно работающей. Да, Осаму видел то, как устало выглядела девушка, заметил тёмные мешки под её такими же светлыми, как и её дар, и она сама, глазами. Отсутствие сна сказалось на ней очень плохо, и это было заметно даже невооружённым глазом. Однако через пару каких-то мимолётных мгновений в душе Гаскелл вновь заблестел огонёчком свет. — Надо продолжать работать, когда-нибудь всё получится, — сказала она с лёгкой улыбкой. Свет не такой яркий, как обычно, не пылающий. Он лишь мерцал, как вылетающие из-под камня искры при разведении костра в лесу, не хотел разгораться. Да и сил у него на это, видимо, не было. Дазай решил перевести тему. Он мягко оторвал от девушки руку, вновь возвращая её в яркий, странный, но такой привычный мир, и заговорил о другом, более не возвращаясь к теме самой картины. Он рассказал ей про переворот в мафии, не упустив её сначала удивление, потом волнение, а потом осознание их скорой полной разлуки. Парень более пристально присмотрелся к последней эмоции девушки, ведь этот вопрос волновал и его. И в какой-то момент ему показалось, что плечи Элизабет будто ещё больше опустились, однако, похоже, это было лишь мимолётным видением — через мгновение Гаскелл вновь улыбнулась ему в ответ и стояла так же уверенно и гордо, насколько позволяло состояние. В тот момент он понял, что девушка стряхнула эту дополнительную, навалившуюся на её усталость, словно снег с зимнего пальто, но знал, что она обдумает эти новости ещё тщательнее позже и найдёт какое-то решение. Но одна. Как и прежде. Элизабет не любила делиться с кем бы то ни было своими проблемами, всегда занималась всем сама, справлялась со всем сама, не хотела причинять никому неудобств, не желала обременять. С одной стороны, очень правильная тактика, которая, с другой, всё же иногда приводила к неудачам и несчастным случаям. Чуть позже девушка вновь взялась за пейзаж. Взяла кисточку, зачерпнула с палитры коричневый цвет и продолжила рисование дерева с той самой кляксы, которая осталась по вине Дазая. Из неё не получилось сделать корень дерева, так что Элизабет оставила всё, как есть, намереваясь чуть позже, после высыхания, закрасить так неудачно упавшую каплю краски. Тем временем вырисовывался красивый, длинный ствол, с положенной ему шероховатостью и нужной текстурой. За ним — ветки, что разветвлялись, словно ручей, обегающий камни на мелководье. На каких-то из самых мелких веток сохранились маленькие, но от этого не менее крепкие, налитые влагой листья, правда, уже желтоватые, осенние. Дазай наблюдал, следил пристально, как следит за своей добычей гепард, затаившись в кустах. Однако в его теле не было напряжения, он стоял абсолютно расслабленно. Наконец-то после стольких дней стресса. Когда Элизабет отвернулась, чтобы обновить уже подсохшую краску, Дазай протянул руку и сам забрал у девушки кисть. — Что ты делаешь? — удивлённо прищурилась она. Раньше он такого не вытворял. — Хочу внести свою лепту в написание этого шедевра, — невозмутимо ответил он, зачерпнув с палитры в руках Гаскелл ещё коричневого. Прежде чем поднести кисть к холсту, Дазай поднял свой взгляд на девушку. — Если позволишь?.. — Да, конечно, — тут же зазвучал ответ. Иного быть не могло. Правда, теперь и она была заинтересована. Что же такое он делал? Элизабет сощурила свои стеклянные глаза, сложив руки на груди, и стала смотреть, наблюдать за кистью, что по велению своего обладателя двигалась ровно, без дрожи, и выводила красивый, чуть витиеватый узор. Гаскелл показалось, что она уже видела его где-то. И вновь повторилась история. Текстурный, шершавый ствол, ветки, веточки и листья. Вышло хорошее, устойчивое дерево. Элизабет подняла взгляд на пейзаж, и тут же замерла в недоумении. В реальном мире этого дерева не было. Всё решилось в тот момент, когда Дазай, зачем-то поднеся кончик кисти к нижней части ствола, застыл на секунду и затем вздрогнул, мазнув кривой, некрасивой и так рвано прерванной кляксой в том месте, где должны были быть корни вишнёвого дерева. Элизабет сразу всё поняла. Поняла, что последнее Дазай сделал намеренно, чтобы в его действиях точно не осталось сомнений. Поняла, почему в реальном мире нарисованного им дерева не было. Поняла, почему похожим ей казалось это самое дерево. Оно было точной копией того, что Элизабет нарисовала пару минут назад. Осаму просто взял и перерисовал с неё. Скопировал. Как делал всегда. Во всех своих занятиях. Повторял других, перенимал манеры, входил каждый раз в новую, неизведанную актёрскую роль, в точности переносил, точно на пластичный гипс, на своё лицо эмоции других. Внимание, добродушие, честность, верность, горе, грусть, радость, счастье, заинтересованность. Да даже этот проклятый блеск в его озорных глазах. Всё было поддельным. Всё было копией. Ничего из этого не было по-настоящему его. Так, где же тогда, за всеми этими репродукциями, повторами, масками и эскизами прятался тот самый маленький, травмированный, пугливый, но отважный мальчик, которого Элизабет знала в детстве? Жив ли он был ещё? Или на его месте осталась лишь пустая оболочка, только и способная, что воспроизводить чужое? — Ты… Просто повторил? — недоуменно спросила Гаскелл. — О, своё я бы не нарисовал! — ответил парень и, увлечённо блестя глазами, постучал указательным пальцем по виску. Он явно ждал её реакции. — Моего воображения явно бы не хватило, чтобы нарисовать собственное дерево! Элизабет знала, что хватило бы. Давным-давно, да. А сейчас — даже она не была уверена. — Знаешь, — продолжил Дазай и подмигнул ей, — я смогу нарисовать другое дерево, но только если увижу, как это делается.******
— Дазай, что-то не так? Элизабет внимательно и пристально посмотрела на него, прислонившись плечом к стене у подоконника, где сидел покачивающий ногами в воздухе Дазай. Закончив пейзаж, они собрали мольберт и дружно перебрались в дом, к Гаскелл в комнату. Они разговаривали, смеялись, наслаждались общением после столь долгой разлуки, на время забывая обо всех заботах и беспокойствах. Они полностью отдавались друг другу, как дети, которые выросли вместе, как брат и сестра, как самые дорогие друг другу люди. Дазай продолжал убеждать Элизабет в пользе самоубийства, игнорируя её весёлый скептический взгляд, но его мысли вскоре начали витать совершенно не там, где нужно, далеко-далеко от их разговора. Девушка видела, как он витал в облаках, ничего не говорила ровно до того момента, когда в глазах парня на секунду проявилось искреннее беспокойство. Его мысли определенно не были радужными. Осаму что-то волновало, но он не говорил ни слова. В этом был весь Дазай. Всегда всё решал и обдумывал в одиночку. Как и Элизабет. Однако девушка слишком хорошо его знала, слишком отчётливо понимала ту степень беспокойства, выражавшуюся в его взгляде, чтобы пропустить это изменение в поведении. — Всё в порядке, Элизабет! О чем ты? — радостно улыбнулся в ответ на её вопрос Дазай, но в его глазах мелькнула странная эмоция. Он как будто был одновременно и разочарован, и рад тому, что Гаскелл, как всегда, видела его насквозь. Однако девушка была серьёзна, и его увиливание от ответа заставило её волноваться. — Если тебя, что-то волнует, ты знаешь, что можешь… ох, ахаха, Дазай, что ты… пха-ха-ха! — но Дазай не был бы Дазаем, если бы позволил так легко копаться в его душе. Поняв, что ситуация принимает не самый приятный для него оборот, он, спрыгнув с подоконника, толкнул Элизабет к кровати и начал щекотать, вызывая звонкие, испуганные волны прекрасного, светлого смеха, и это на миг отвлекло его от всех тяжёлых размышлений. Гаскелл повалилась спиной на матрас, не в силах больше стоя принимать такие жестокие удары, и вся съёжилась в попытках укрыться от этого насилия. Всё её тело беспрестанно и болезненно напрягалось от щекотки, и через некоторое время у неё не осталось сил даже на то, чтобы смеяться. Дазай уселся на девушку сверху и с довольной мордой продолжал свою игру, слушая уже не смех, не вскрики, но хрипы и задыхающиеся вздохи улыбающейся девушки. Когда парень понял, что совсем истощил её, он остановился, но Элизабет этого только и ждала. Собрав всю волю в кулак, она выудила момент и толкнула Дазая в ответ, заставляя его упасть на подушки. Теперь она стояла над ним, однако Осаму не собирался так легко сдаваться. Вскоре вся комната наполнилась звуками возни, детским смехом и шорохом одеял, испуганными и победными криками, кряхтением и оханьем. В конце концов, Дазай оказался прижат за руки к кровати. — Я победила, — довольно ухмыльнулась Элизабет, нависая сверху. — Ты слишком хороша в рукопашном бою, — Дазай надулся в ответ. Девушка только вздохнула: — Таковы издержки небоевой способности и отсутствия аналитического ума, как у тебя, который позволил бы отсиживаться в уголке. Парень, улучив момент, когда Гаскелл расслабилась и уже не так давила на его забинтованные руки, тут же толкнул её, заставляя повалиться на него сверху с испуганным, вырвавшимся ненамеренно вскриком, какой издают птицы, сорвавшиеся в небо, но не сумевшие увернуться от выстрела охотничьего ружья. Элизабет с приглушенным смехом слезла с Дазая и легла совсем рядом, так, что их лица оказались на одном уровне, совсем близко друг к другу. — Дазай, — серьёзно проговорила девушка, — не уходи от темы. Что-то не так. И ты не говоришь. Осаму лишь наигранно улыбнулся. — Это допрос? — какой актёр, даже руку к сердцу приложил для пущей драматичности. — Ах, Элизабет, ты разбиваешь мне сердце! — Даза-а-ай, — а вот это звучало уже угрожающе, с нажимом. Парень весело взглянул в глаза девушки, с надеждой ища в них хоть какой-то намёк на то, что его отпустят просто так, позволив укрыть все мысли и беспокойства глубоко в себе. Однако Гаскелл не собиралась отступать, и Дазаю оставалось лишь вздохнуть, опуская голову. Через некоторое время молчания он наконец прервал тишину. — Мори стал новым главой Портовой Мафии. — Я знаю, ты говорил, — Элизабет закряхтела, меняя положение, поворачиваясь на бок и подкладывая руки под голову. Он посмотрела прямо в шоколадные глаза Дазая, ожидая его ответа. — И? — Не сейчас, но… — парень отвёл взгляд, — когда Мафия укрепит свои позиции, как думаешь, насколько ему целесообразно будет позволять вам и Дороти находиться в городе и заправлять организациями? Контролировать их активность, оставляя Мафию за спиной? Мори захочет взять себе это право. — Он же… Он же не собирается объявлять на нас охоту, эй? — девушка улыбнулась, с надеждой посмотрев на друга. Но в его словах не было шутки, она это сразу поняла, и улыбка сошла с её губ. Дазай лишь вздохнул. — Я не знаю, Элизабет. Правда. Мори — чудовищно хитрый и непредсказуемый человек, тем более босс. Гаскелл нахмурилась. Неужели Осаму сейчас признавал, что неправильно было пособничать Огаю в его деле? Что на самом деле не Мори должен был стать главой Мафии? — Ты же не хочешь сказать, что прошлый босс Портовой Мафии был лучше? — с сомнением вопросила она. Парень тут же встрепенулся. — Нет! Нет, конечно, — и так же быстро остыл, продолжив уже не тараторя, медленно, обдумывая каждое слово. — Но тот безумец давал мне свободу действий и не особо смотрел на происходящее в городе, игнорировал вас, к примеру. Он дал нам почву для роста, но сейчас… Сейчас всё изменилось. Элизабет молчала, задумавшись. В словах Дазая был смысл. Пока Мафией заправлял безумный предшественник, никто не пытался поставить под сомнение право Дороти и её подчинённых на контроль над активностью преступных организаций. В частности, потому что Джеймс не нападала на Портовую Мафию, в принципе не трогала её, она знала, чего может стоить попытка схватить за шкирку бешеную собаку. Все они работали над другим, пытались усмирить другие группировки, вышедшие из-под контроля после осознания безумства, постигшего Мафию. Разумеется, все сразу захотели занять её место на вершине преступного мира Йокогамы, и тогда Дороти, осознавшей тот беспредел, что мог начаться в городе, вместе с отрядом пришлось переформироваться из частных наёмников, что изредка выполняли чьи-то заказы (в том числе отдела по делам одарённых министерства внутренних дел) в полноценную организацию «надзирателей», которые смогли бы остудить нрав некоторых преступников, возомнивших себя Королями, которые могут разрушать всё вокруг. Это произошло около года назад, именно с того момента Дазай, уже знакомый с Мори по случайности, самовольно ушёл к Огаю, убедив негодовавшую Дороти в важности наблюдения и за Мафией. По правде говоря, ему стало скучно в отряде, и он захотел изменений, решил, что сможет найти смысл жизни в Мафии, заинтересовался ей. А Дороти с подчинёнными вскоре вошла во вкус и поняла, что с их нынешней ролью они могут принести куда больше пользы, чем раньше. Таким образом, они стали полностью игнорировать заказы от частных лиц и встали где-то посередине между военной полицией и преступными группировками. Если бы не они весь последний год, Йокогама была бы давно разрушена, а те, кто захотел ею управлять, сейчас бы лежали в руинах, погибнув от рук своих же товарищей. Однако теперь, как и сказал Дазай, всё изменилось. Предшественник ушёл, на его место пришёл Мори Огай. Элизабет почти ничего о нём не знала, кроме того небольшого количества информации, которое можно было выудить из слов Дороти и Дазая. Мори был доктором, но это не отнимало у него того, что он был решительным человеком со стальной волей, который готов на всё для блага своей организации (в разумных масштабах). Это делало его чрезвычайно опасным. Сейчас, пока Огай выстраивал новый фундамент на разрушенном строе прошлой Мафии и пока против нового главы бунтовали низы, его организация не представляла вреда. Однако пройдёт время, и на руинах появится новое здание, гораздо прочнее, масштабнее и больше прежнего. Его нельзя уже будет сломить, и уже оно, восстановив своё могущество, начнёт диктовать всем свои правила. И Дороти перестанет быть нужной. С другой стороны, это было предсказуемо. Не этого ли добивалась Джеймс, оберегая от полного разрушения прошлую Мафию и не позволяя какой-нибудь другой организации, которая, возможно, сейчас была бы мощнее, занимать место, на котором стояла сейчас организация Мори? Иными словами, здесь речь уже шла не о благополучии Йокогамы, а о положении самого отряда. И если они хотели сохранить свои статус и репутацию, то им нужно было начать либо угрожать Мафии, либо договариваться с ней. Но здесь всё зависело исключительно от Дороти. Элизабет, размышляя, всматривалась в лицо Дазая. И оно не стало менее напряженным после того, как он раскрыл перед девушкой причину своего волнения. Были ли другие? Потому что по его лицу, теперь не скрытому маской, было отчётливо видно, что его грызло что-то ещё. Гаскелл вздохнула. — Дазай, что ещё не так? Я же вижу, что тебя не только это гложет. Осаму поднял на неё взгляд, и стало ясно, что он ждал этого вопроса. Даже не пытался увиливать. — Я уже говорил, Мори пугающе непредсказуемый. Как быстро он поймёт, что я работаю не только на него, если я буду постоянно метаться между этим домом и зданием Мафии? К тому же, мне придётся находиться рядом с ним постоянно. И я больше никогда не смогу вернуться сюда без каких-то экстренных ситуаций. Элизабет удивлённо вскинула брови на такую тираду, особенно на последнюю фразу парня. Она правильно поняла, что он сказал? — Ты что… боишься, что мы никогда не увидимся больше? Или будем делать это совершенно редко, как ты сказал, в экстренных ситуациях, и никогда больше не сможем нормально провести время? Ты об этом? — она вопросительно смотрела на него, а он отводил взгляд, намеренно засматривался на что-то другое в комнате, и его совсем немного, но достаточно, чтобы Гаскелл заметила, припущенная голова дала знать, что девушка была права. Она молча смотрела на него, на то, как он упорно отворачивался, не желая смотреть на её реакцию, и на её губах медленно расползалась улыбка. И в какой-то момент она просто рассмеялась, заставив уже Дазая, наконец повернувшегося к подруге, удивлённо округлить глаза. — Даза-а-ай. Иногда ты такой глупый. Конечно, мы будем видеться, как будто этот дом — единственное место встречи, и мы никогда не бываем в городе. Осаму лишь ошарашенно моргнул. Он делился с девушкой мыслями, которые донимали его всё время с момента выхода из Мафии. Он стучал кулаками в дверь и никак не мог решить проблему, а девушка просто взяла и указала на ручку этой двери, за которую можно было дёрнуть, чтобы запросто пройти внутрь. Как глупо. В его голове промелькнула мысль, что ему ещё придётся учиться и учиться для того, чтобы видеть все мелочи ситуации и не уходить в те эмоции, что у него остались и за которые он держался, как человек, который висит над обрывом и выступ, за который он схватился — единственное его спасение. — Ну что? — от размусоливания в голове собственной глупости Дазая отвлекла рука Элизабет, коснувшаяся его плеча. Девушка с улыбкой посмотрела на друга. — Проблема решена? Осаму оставалось только слабо улыбнуться. — Похоже на то.******
Элизабет была истощена. И Дазай это прекрасно видел, однако продолжал разговаривать, игнорируя её зевки и то, как она нервно отдёргивала руку при каждом его прикосновении к ней. Она сопротивлялась, знала, что ей нельзя впадать в сон из-за способности Дазая. В своём текущем состоянии она никогда не заснула бы сама по-настоящему без помощи Осаму, так что ей не хотелось быть зависимой от его способности. Они это уже проходили, когда девушка только-только попала в этот дом и Дороти, через некоторое время заметив, как плохо себя чувствовала Гаскелл, подселила её к Дазаю. Глупо было бы говорить, что последний был недоволен, нет, он, наоборот, обрадовался, стал изучать нового сожителя, как щенок осматривает другого щенка и бегает вокруг него, обнюхивая. И они, не подразумевая никакого подтекста (всё-таки, дети), спали, вытянув по одной руке к тумбочке, что стояла между их кроватями. Они держались за руки всё время сна. Дазай, — боясь разбудить Элизабет и желая, чтобы та нормально спала, раз уж у него это получается сомнительно из-за обычной бессонницы, Элизабет — в страхе потерять темноту. И в какой-то момент Дороти поняла, что с этим нужно что-то делать, потому что эта парочка не будет всю жизнь спать вместе, тем более учитывая взросление, тем более беря в расчёт склонность Дазая к самоубийству. Она их разделила, и Гаскелл вновь пришлось бороться за сон, потому что впасть в него у неё не получалось даже в состоянии сильного истощения. Это длилось довольно долго. Она только дремала немного, организм выдерживал ровно столько, сколько требовалось для функционирования жизненно важных функций. Таблетки Дороти не давала не при каких обстоятельствах, она тогда только недавно забрала Гаскелл из места, где ей организм этими таблетками и угробили. Но через некоторое время стало понятно, что и снотворные не помогут. Чуть позже они их попробовали — безрезультатно. К тому же очень вредно. В итоге Джеймс просто решила заняться восстановлением Элизабет. Гоняла девочку на тренировки, заставляла питаться как можно более здоровó, и в принципе развивала умение её организма следовать распорядку дня. Выработала девочке привычку засыпать при закрытии гардин в комнате (конечно, для самой Элизабет с её способностью разницы не было никакой, но сам факт прихода Дороти каждый вечер, шуршания задвигающихся ею штор, вынуждал тело слушаться). Прошло много времени, прежде чем у них получилось, но в конце концов они достигли желанного результата. Казалось, проблем больше быть не должно было. Но в какой-то момент, когда Дороти оказалась в отъезде, а Элизабет пару раз спала днём в компании способности Дазая, весь карточный домик разрушился, и привычка исчезла. Они пробовали её восстановить, но тщетно по какой-то причине. Приходилось искать новую. Их, понятное дело, со временем оставалось всё меньше и меньше, но все знали, что нужно было лишь искать снова, находить её и следовать ей. Самой главной заповедью оставалось правило — не спать под влиянием способности Дазая. Этому сейчас и сопротивлялась Элизабет. Дазай же наоборот не давил в себе желание вогнать её в сон, нет, он лишь чаще касался девушки, сбивая её с толку и истощая ещё больше. Он будто бы осуществлял какой-то собственный план, давно написанный, утверждённый и привычный. Он повторял его раз за разом все последние полгода. Но только сейчас это было настолько явно, что Гаскелл, уже засыпая, удивлённо нахмурилась, поняв, как Осаму ей манипулировал. Но на протесты у девушки не осталось ни сил, ни времени. Дазай, взяв Элизабет за руку, позволил ей, всё ещё борющейся, задремать у него на плече, а чуть позже провалиться в глубокий сон. Юнча также запрещала ему делать это, но разве Дазай был из тех, кто слушался приказаний? К тому же, он не хотел серьёзных разговоров, так что дополнительное желание поразмышлять в одиночестве подкрепило парня в своих намерениях. Они лежали так уже долго, но сам парень не спал, даже не двигался, хотя знал, что девушка не проснётся. Он также понимал, что держать её уже не было смысла, когда она заснула совсем крепко, однако не мог вынудить себя оторвать её руку от своей. Просто не хотел. Но потом всё же встал и тихо подошёл к окну, сцепив ладони в замок за спиной. Вдалеке виднелись леса. Не бескрайние, нет, учитывая почти сплошную застройку всего острова Хонсю вплоть до горных массивов вокруг Фудзиямы. Однако деревьев вокруг было много, дом стоял прямо в центре того небольшого, но достаточного для скрытности островка зелени, в котором ещё осталось что-то от обычного леса, дикого и ничем не затронутого. Дазай, даже с уже забинтованным одним глазом, имел достаточно острое зрение, чтобы заметить шевельнувшиеся вдали листья кустов, из-за которых вскоре показались ходившие к озеру Юнча и Мэри. И ходили они, судя по красной, запыхавшейся и уставшей Нортон, на тренировку. Вайши же, по всей видимости, снова выступала в роли надзирателя, потому что на ней не было ни намёка на истощение и вообще какую-либо физическую нагрузку, она просто привычно прихрамывала на левую ногу и шла, как ни в чем не бывало. В определенной мере Дазай почувствовал себя невероятно удачливым, потому что успел убежать в мафию до момента, когда бы и его стали принуждать к этим тренировкам, ибо в рукопашном бою он был ужасающе плох. Дазай всё то время, за которое они успели приблизиться к дому, наблюдал за ними, размышлял. С последнего раза, когда он был в этом доме, Юнча ещё не позволяла себе предъявлять такие права над всеми вокруг, и теперь он ясно видел, что её постоянные приказания стали распространяться не только на него, но и на остальных. Ему это не нравилось. Изначальная идея их компании состояла в том, что они все были равными между друг другом и подчиняться могли только Дороти, единственной, кто имел над ними какую-то власть как человек, который приютил их, забрал в момент, когда они потеряли всё и готовы были умереть. Дороти дала им дом, еду, образование, всё вокруг принадлежало Джеймс, и никто не мог даже подумать о том, чтобы оспаривать её право на них. Они все были её должниками. Но Юнча была никем, и то, как она стремилась командовать, раздражало. Знала ли об этом Дороти? Дазай не видел её с прошлой ночи и очень сомневался, что Вайши вела бы себя так с ним, Мэри или кем бы то ни было, если бы рядом находилась Джеймс. Уже рядом с террасой Юнча подняла взгляд на окна и встретилась своими серыми, как расплавленная сталь, глазами с шоколадными, недовольными глазами Дазая. Она знала, что это было окно комнаты Элизабет, так же видела, что Гаскелл явно рядом не находилась. Это заставило Вайши подозрительно прищуриться. Выждав такую игру в гляделки, длившуюся всего несколько секунд, Юнча опустила голову к Мэри, заведя разговор о чем-то. Дазая же отвлекло кряхтение за спиной. Он оглянулся и тут же отошёл от окна, чтобы подойти к Элизабет и вогнать её обратно в сон, дать ей отдохнуть. Всё-таки, если запрет уже нарушен, можно было пользоваться ситуацией, как угодно. И Осаму было угодно держать девушку в царстве Морфея как можно дольше. Когда Юнча подняла взгляд, Дазая у окна уже не было. Брюнетка нахмурилась и, коротко сказав что-то Мэри, усевшейся за стол на веранде и отдыхавшей, взбежала по ступенькам, заходя в дом.******
— Дазай, я тебя предупреждала. Ты ослушался. Ты ведь дал слово! — Слово мафиози ничего не стоит, я ничего не обещал тебе, Юнча! Нагло ухмыльнувшись, Дазай откинулся на спинку кресла позади и сложил ногу на ногу, сцепив ладони в замок на коленях и всем видом показывая, что он был готов слушать надвигающийся спектакль вбежавшей в комнату и рассердившейся Вайши. Элизабет щурилась и протирала глаза, сидя в кровати, отчаянно пытаясь понять, что происходит и откуда крики. Юнча же от его поведения только сильнее вспыхнула, как пожар, в который подлили масла. — Дазай, ты просто… просто… — глотая звуки в возмущении, брюнетка даже не могла подобрать подходящее ругательство и так и стояла, открывая и закрывая рот, пока её злость не решила перекинуться на Гаскелл. — Элизабет! Ну а ты! Ты прекрасно знаешь, что не должна была позволять Дазаю делать это с тобой! Не так ли? Ты всё знала. Поняв, что Юнча под «этим» имеет ввиду способность парня и сон, девушка, распахнув глаза, повернулась к Дазаю, одним взглядом спрашивая, действительно ли они оба позволили случиться тому, чего так сильно избегали? Увидев на лице Осаму подтверждение, почувствовав ту самую усталость в теле, которая возникает только после пробуждения от глубокого сна, Элизабет лишь дрожащее выдохнула, и её плечи будто ещё больше опустились, а в светлых, обычно наполненных жизнью глазах мелькнуло такое отчаяние, что самого Дазая пробрала дрожь и он почувствовал вину за содеянное. Девушка поняла, что теперь она не заснёт ночью, что волноваться будет ещё больше из-за упущенного прогресса и начинать всё придётся сначала, но самое главное — поняла, что Дороти очень нескоро выпустит её на задание. Тем более ужасающей была ситуация потому, что шатен во взгляде Гаскелл увидел свой собственный, и Осаму внезапно перестала нравиться затея с двойным самоубийством с девушкой. Он видел отчаяние, видел людские страдания и сам их причинял, но при виде опустошения души другого, родного и близкого человека его всё равно передёргивало. Юнча продолжала сверлить взглядом Элизабет, а та только опустила в пол стыдливый взгляд. Это ещё больше разозлило Вайши. — Так почему? Но, не получив ответа, брюнетка, будто оскалившаяся бродячая собака, разразилась тирадой, сравнимой лишь с рычанием. — Весь твой прогресс пошёл насмарку, понимаешь? Все старания, которые ты прикладывала. Ты просто взяла и перечеркнула всё это сейчас! Придётся начинать всё заново, и ты знаешь, что Дазай больше не вернётся сюда и не поможет! — она замолчала, но чуть позже всё-таки тихо добавила. — Возможно, это будет к лучшему. Внезапное поднятие той самой темы, о которой беспокоился Осаму в разговоре с Элизабет, раздражило юношу. — А тебе ли это решать, Юнча, что ей будет лучше, а что нет? — Ты вообще молчи, Дазай! Тебе это только нравится. И тебе нравится то, какие теперь ещё большие испытания ты на неё навлёк! Да, я вижу по глазам, что тебе нравится, но ты слишком эгоистичен, чтобы задуматься о чем-то другом. Тебе хочется, чтобы у Элизабет ничего не получилось, чтобы она захотела смерти, этого ты и добиваешься! Но ты совершенно забываешь о ней самой, конечно, ты ведь как маленький ребёнок, который печётся только о своих желаниях! — Юнча, прошу, хватит, — возразила Элизабет. Она видела (или думала, что видела), что Дазаю не нравились ни состояние Гаскелл, ни глупость Юнчи, ни вся ситуация в принципе, и подобное обвинение парня действительно выглядело очень грубо, бестактно и неправильно. Однако Дазай, нахмурившись, задумался. Доля правды, конечно, в словах Вайши была, потому что прежде, до ухода в мафию, он действительно только и делал, что пытался склонить Элизабет к самоубийству, пытался разгадать загадку её стремления к жизни и посмотреть, что будет, если оно исчезнет. Как маленький ребёнок иногда ломает игрушку, чтобы посмотреть, что внутри и в чем причина её мягкости. Но когда живот вспорот и внутренности в виде пуха вырваны из тела, ребёнку внезапно перестаёт нравиться игрушка, и он выкидывает её, находя новую. И тогда, осознав то, насколько неприятной ему была картина отчаяния девушки, он понял, что ему неважно, что будет с ним — умрёт ли он от чьих-то рук, будет ли подвергнут пыткам или совершит самоубийство, важно было, чтобы она была жива. С такой же привычной любовью к жизни. В момент ухода к Огаю в городе, давно стоявшем на краю пропасти, разразился хаос от очередной искры, что подбросил старый Босс Мафии, дабы разжечь огонь, и Дазай сильно забеспокоился, когда Дороти и её подчинённые стали чаще выходить в город, чаще подвергаться нападениям и ввязываться в битвы, чаще травмироваться. После очередного такого инцидента он понял, как сильно дорожит Элизабет, как единственным человеком, что мешает ему сейчас же покончить с собой. И Осаму принял решение во что бы то ни стало сохранить её. Методы были выбраны немного более радикальные, чем обычно. Он просто решил сделать так, чтобы Гаскелл не выходила на миссии, то есть не подвергалась опасности. Стал приходить домой чаще, невозмутимо и невинно позволял девушке спать под влиянием своей способности, а три месяца назад намеренно подставился под удар, позволив Дороти понять, что разрешать Элизабет выходить в таком состоянии в город — плохая идея. И результат был достигнут. Парень внезапно понял, что всё, что бы он не делал, он делал исключительно в собственных целях, для себя, так, чтобы нравилось только ему и никому больше. Похоже, он действительно был эгоистом. Подобная мысль заставила его ухмыльнуться. Юнча же тем временем лишь продолжала кричать на Элизабет. — Нет, Элизабет! Не защищай его! Он ведь прекрасно знает, что с каждым разом, с каждым таким неожиданным приходом он только сильнее ставит тебя в зависимость от его способности, и я не сомневаюсь, что он делает это намеренно. Пользуясь тем, что Вайши не смотрит на него, Дазай скептически вскинул брови и склонил голову вбок, обдумывая столь интересное замечание. — Юнча! Это не так, — Гаскелл внезапно вспыхнула. Ей не хотелось верить в подобное. — Ещё как так! Был ли хоть раз за последнее время, когда ты спала по-настоящему без помощи Дазая? Не смотри на меня так, ты прекрасно знаешь, что нет. Элизабет нахмурилась. Как бы не неприятно это было признавать, но все сказанные слова были правдой. Да, в самом начале жизни Гаскелл в этом месте она полностью зависела от способности Дазая, затем отделилась от него и самостоятельно восстанавливала режим, да, это было успешно, да, это длилось какое-то время перед очередным крахом (будь то из-за дара Осаму или других факторов), но это работало. До времени, с момента которого прошло уже полгода, времени, когда Дазай официально объявил всем о своём уходе в мафию. С того момента вся схема, построенная девушкой, весь тот всегда вырисовывавшийся ровным график сошёл с ума и превратился в ужасную кривую, подобную пульсу человека с сердечным приступом. Дазай ушёл, но теперь он наведывался, когда хотел, совершенно спонтанно, неожиданно и неуместно. И каждый раз обязательно срывался либо на ночные посиделки и веселье, либо на дневной сон. И таких случаев было достаточно много, чтобы выбить Гаскелл из колеи, что в конечном итоге и привело к ситуации, которая чуть не привела к смерти Дазая три месяца назад. И вот прошло ещё три месяца с последнего контакта, но в этот раз, в это время восстанавливаться Элизабет было тяжелее, чем когда-либо. В голове постоянно вертелись воспоминания о последней миссии, о крови на руках девушки. Она не боялась её, нет, на её коже и одежде побывало достаточно крови жертв, но никогда она не забудет то, как ощущалась на коже кровь не кого-то чужого, а именно Дазая. То, как при осознании этого по коже бежала дрожь, а сознание наполнялось диким страхом. Также Гаскелл впервые начали сопровождать волнения относительно неожиданного прихода Осаму, она постоянно беспокоилась, что он вернётся и опять всё разрушится, хотя и на краю своих мыслей отчаянно желала его увидеть вновь. И последняя боязнь — страх не заснуть — не отпускала её ни одну ночь. Всё это вылилось в то, что за три месяца девушке удалось достичь лишь столь мизерных результатов — каких-то жалких двух часов. И весь этот прогресс сейчас был вновь разрушен. Дазай, зардевшись и окончательно устав от нападок Юнчи в свою сторону и сторону Элизабет, вдруг влез в разговор после прежнего затишья, вновь повышая голос от тихо закипавшей внутри него ярости. — Юнча, тебе не кажется, что своими криками и давлением ты доставляешь Элизабет гораздо большие неудобства, чем те, что причиняют ей её проблемы со сном?! Вайши, ни на секунду не раздумывая и явно уже очень давно решив для себя этот вопрос, тут же ответила. — Дазай, перестань! Твоё мнение не имеет сейчас никакой силы, ты ведь всегда уходил, не ты смотрел на все трудности, которые проходила Элизабет, не ты видел все падения и успехи, весь её процесс восстановления. Ты убегал, а мы оставались и разгребали всё, что ты испортил. — Не надо указывать мне, будто я не знаю, каково это! Я видел достаточно, я жил с Элизабет четыре года назад! Я проходил с ней всё это восстановление раньше! — со злостью прошипел шатен, сжимая рукой мягкий подлокотник кресла так, что на тянувшаяся ткань практически заскрипела, но этот звук так и остался никем не услышанным, потонув в криках. Дазай злился. Конечно, он злился. Юнча, эта Юнча, что прожила с ними всего каких-то два года, говорила так, будто он был для них чужой, будто не он жил с ними всё это время, будто не он смотрел, как каждый из них приходил в этот дом. Дазай знал всех здесь от и до, каждый волосок, каждую слабость. Первоначальный страх каждого при появлении сыграл ему на руку, он изучил всех, он видел всех и в худшей, и в лучшей форме. И Юнча сейчас говорила, что он уходил и ничего тут не знает? Парню захотелось засмеяться ей в лицо. Вайши в ответ на его нападение лишь сильнее распалилась. — Тогда ты вдвойне виновен, раз сейчас и в прошлые разы, прекрасно зная, как тяжело ей будет, продолжал позволять спать или намеренно вводить её в сон, — Дазай смолчал на это, ему не хотелось признавать, что все слова были чистой правдой, что он просто не хотел выпускать Элизабет, держал её в безопасности. В последнее время его слишком часто преследовал беспричинный страх потерять кого-то важного. Юнча вздохнула, продолжив. — А теперь мне снова придётся последствия этого разгребать. А вот это Дазай пропустить мимо ушей уже не мог. Она говорила так, словно она отвечала за всех, словно была тут главной, словно это действительно была её прямая даже не забота, а обязанность. В воцарившейся на секунду тишине ударом молотка о наковальню зазвенел смешок шатена. — Тебе? — вскинулся он. — А ты то тут причём? Говоришь так, будто это тебе придётся самой заново бороться с бессонницей или это ты решаешь, когда Элизабет выйти на миссию. — Я правая рука Дороти, так что да, я имею право решать, — воскликнула в ответ Юнча. Тёмная бровь над незабинтованным глазом Осаму приподнялась в вопросительном жесте. Чего-чего? Правая рука? С каких пор в их компании появилась подобная иерархия? Дазай определенно был прав в своих догадках, когда подумал о том, что Юнча слишком большие права предъявляет на них всех, как будто она чем-то лучше их, будто у неё есть какое-то превосходство, и она имеет полное право командовать ими наравне с Дороти. Дазай ещё больше разозлился. Уже не тихая, не охотничья, но яркая, бурная, словно лесной пожар, ярость вспыхивала то тут, то там в его душе, и огонь молниеносно перекидывался с ветки на ветку, распространяясь по всей площади деревьев, сжигая собой всё — и листья, и траву, и ветки, и те стволы и корни деревьев, что они с Элизабет рисовали на заднем дворе акрилом. Всё было сожжено, всё живое умирало, оставляя за собой лишь злость, близкую к ненависти, и желание ударить как можно сильнее, убив как можно больше зверюшек в этом бедном лесу. Ему внезапно захотелось показать Юнче, где было её место на самом деле. — Никто этого права не давал! — Дороти или кто другой обязательно предупредили бы его, так что этот внезапно вспыхнувший в мыслях факт лишь сильнее укрепил Осаму в своём желании. — Не давал ведь? — Элизабет неопределённо повела плечами, опуская голову. Видно было, что она не хочет ругаться ни с кем из них, конечно, она слишком миролюбива в семейных спорах. Однако её жест и отвод глаз всё сказали сами за себя. — Ну конечно нет! Это что, наше новое негласное домашнее правило? Но то, что ты самая старшая из нас и что Дороти-сан позволяет тебе разбирать бумажки, не значит, что ты имеешь над всеми нами власть! А сейчас ты пытаешься ко всем прицепиться, потому что хочешь угодить Дороти-сан, потому что понимаешь, что никто тебя дальше этого уровня не поднимет, потому что понимаешь свою бесполезность! На последнем слове голос Дазая достиг своего пика в громкости, он выплюнул эту «бесполезность», как кровь, что остаётся на платке больного туберкулёзом, когда тот всеми силами пытается откашляться и избавиться от инородного тела организма. Бесполезная — вот какой Осаму считал Юнчу. Никуда не годная, заносчивая, слишком гордая. Знаете, есть такое выражение: «Обычно мы ненавидим в людях именно то, что есть в нас самих». О Дазае тоже так думали. Даже он сам. Но это не мешало ему злится на то же в других. Юнча, почувствовав острый болезненный укол, нанесённый, точно шпагой на фехтовальном турнире, Дазаем, разозлилась ещё сильнее, пытаясь закрыть ту рану, что теперь кровоточила в её душе, пытаясь проигнорировать и чем-то перекрыть боль, что пульсировала, отбивая неровный сердечный ритм в груди. И в комнате, под аккомпанемент ошарашенно испуганных глаз Элизабет разразились бы новые крики, если бы их не перекрыл другой — ещё более громкий, чем голоса всех троих, звонкий, яркий, подобно его обладательнице, но чуть хриплый. — Ну-ка замолчали все! Что за ругань вы тут устроили! Этот голос, бескомпромиссный твёрдый голос, будто взаправду сверкавший сталью, застал всех не то, что врасплох, ухудшив положение на поле боя, он всей своей сущностью вынудил оба лагеря моментально сдаться. Юнча, Элизабет и Дазай одновременно, казалось, испуганно распахнули глаза. И пока Вайши, внезапно вздрогнув, замерла, стоя спиной к двери, боясь двинуться, боясь обернуться, шоколадный и серо-голубой взгляды Осаму и Гаскелл ошарашенно застыли на одной фигуре, единственной фигуре, которая была способна усмирить всех троих первым же звучанием своего голоса. Голоса, что принадлежал человеку, имевшему над всеми ними бесспорную власть, но никогда не заявлявшему об этом, никогда не претендовавшему на главенство. Человеку, которому каждый здесь был обязан. — Дороти-сан, — тихо сорвалось с губ всех троих. — И слышать ничего не хочу! — строго заговорила Джеймс, стоя в проходе, сложив руки на груди и будто пронизывая каждого в отдельности своим строгим янтарным взглядом. — Ну-ка быстро разошлись все по своим делам! Видно было, что девушку очень неприятно отвлекли от дел, из-за чего ей пришлось выйти из своего кабинета, раздражённо ища причину негодования её ушей. — Делать им нечего, ругаются тут, — устало прикрыв глаза, тихо проворчала она себе под нос, пропустив мышкой прошмыгнувшею мимо в коридор, всю сжавшуюся Юнчу. Дазай тоже хотел пройти (хоть и не так униженно), но его внезапно остановила сильная рука, мягко придержавшая его за плечо. — Дазай, — его шоколадные глаза встревоженно встретились с её янтарными, — ты пойдёшь со мной. Её мягкий жест совсем не вязался с совершенно строгим бескомпромиссный взглядом, и Осаму не знал, как реагировать на ситуацию, поэтому просто замер, вскинув брови и не двигаясь. Дороти, однако, казалось, забыла про шатена и не обратила внимание на его вопрос, вновь обратившись к девушкам. — И да, вы обе, — Гаскелл встревоженно подняла голову, нервно сжав в руках одеяло, а Юнча, уже прилично ушедшая вдаль по коридору, но расслышавшая этот всегда отражавшийся от стен голос наставницы, развернулась и вытянулась по струнке, словно ожидая удара, который бы, конечно, никогда не последовал. — В особенности Юнча, — Вайши испуганно распахнула глаза, — не думайте, что я про вас забыла, я лично поговорю с каждой позже. Не дожидаясь реакции девушек, будто прекрасно её зная и так, Дороти развернулась, абсолютно довольная тем, что все шумы и крики прекратились, и со спокойной душой, привычно сложив руки за спиной, — этот её излюбленный жест уже давно перенял себе Дазай — двинулась в противоположную от всех сторону коридора. Осаму послушным псом последовал за ней.******
«Юнча… — мысленно вздохнул Дазай, физически сосредоточив взгляд на движении ног, чтобы не привлекать внимание Дороти — он не мог знать её настроение, её реакцию с ним наедине, те слова, что она скажет или может сказать. Шаг правой, шаг левой, шаг правой, левой. — и вот надо было ей так разораться. Глупо, бессмысленно и глупо. И я, как дурак, встрял в спор, тоже виноват.» Парень шумно выдохнул. Джеймс, шедшая рядом, коротко оглянулась на подопечного, прищурилась и тут же отвела взгляд, продолжив спокойное молчаливое движение. В такой же тишине они прошли в кабинет девушки. Дазай мельком обвёл взглядом комнату и, к разочарованию, не нашёл никаких существенных изменений, так что оставалось только снова грустно вздохнуть, но вдруг его взор зацепился за такие родные, такие знакомые ему мягкие синие кресла в углу. Сердце его против воли обладателя наполнилось теплотой от уютных воспоминаний, которые тут же вспыхнули в сознании юноши приятным, ярким светом, каким сверкает падающая звезда, загораясь на секунду и тут же затухая. Так же погасла вся нежность Осаму, её сместила грусть, и ностальгическая улыбка растянула бледные губы мафиози. Он понял, что вряд ли сможет с той же частотой и беззаботностью сидеть на этих креслах, как раньше. Так происходит всегда, со всеми. И никогда не прекратится. Потому что все люди одинаковые. И Дазай такой же, как и остальные. Такой же глупый и сентиментальный. Потому что таково сознание людей. Они будут проживать моменты, самые счастливые в их жизни, но никогда не будут придавать им должного значения, а когда всё закончится — они лишь будут жалеть, что не осмелились сделать или сказать что-то, что хотели. Но момент уже не вернуть, он упущен. И человек вновь утонет в бездне печали. Таков этот замкнутый круг, что отражает всю человеческую жизнь в каждой вспышке падающей звезды. В конце концов жизнь — тоже звездопад. Она вспыхнет множеством ярких звёзд, счастливых моментов, загаданных желаний, но обязательно потом потухнет, оставив за собой лишь темноту. Жизнь Дазая не закончилась, но одна из звёздочек потухла, наполнив душу печалью, которую парень тут же сбросил с плеч, будто стряхнув пыль. Это было не то время для меланхолии. Нужно было двигаться дальше, что Осаму и сделал в буквальном смысле, пройдя вперёд и наконец уместившись в кресле — причине всех его столь быстрых внешне, но столь долгих и мучительных внутри душевных метаний. Кресло встретило его, как кошка встречает хозяина вечером после работы — равнодушно, но всё-таки добродушно. Дазай закинул ногу на ногу, подпёр рукой подбородок, уперевшись в подлокотник, и в конце концов устроился, как в старые добрые времена, разглядывая доску с шахматами на столике перед ним, чтобы занять себя. Однако Дороти, казалось, не была намерена заводить разговор и продолжила игнорировать Осаму. Она не села в кресло — прошла дальше к рабочему столу, медленно, будто специально, собрала канцелярию, закрыла папки с документами и поставила к остальным в шкафу. Видимо, именно от этой работы Джеймс и отвлекли крики Юнчи. Девушка, поправив висевший на спинке стула черный кардиган, наконец обратила внимание на Дазая и, пройдя вперёд, облокотилась о спинку кресла, что стояло напротив того, на котором сидел парень. Осаму прищурился, привычно пробегаясь взглядом по растрёпанным, собранным в высокий хвост рыже-алым волосам, чисто военной осанке и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Особенно долго он сосредоточился на оголённых от перчаток ладонях Дороти, что она сцепила с замок. Вернее, на левой. Всю поверхность, от костяшек до локтя, спиралью оборачиваясь вокруг руки, занимал длинный, рваный, кривой и болезненный шрам, всем своим видом кричавший, что в плохую погоду он приносит невыносимые боли его обладательнице. Сам шрам был покрасневшим, но кожа вокруг него бледнела, будто обескровленная. Видя такие последствия, было сложно и жутко пытаться представить, как травма выглядела изначально и из-за чего была получена. Дазай не знал. Дороти не любила делиться с кем бы то ни было своим прошлым, и таким образом она оставалась единственной в отряде, о которой Осаму почти ничего не знал. Её прошлое продолжало оставаться неразгаданной тайной всей команды. Однако парень прожил с девушкой почти восемь лет, что компенсировало незнание её прошлого. Шрам также был причиной, почему Дороти постоянно носила перчатки на заданиях и в принципе вне дома. Позволять людям видеть столь отчётливую, яркую и уникальную примету, по которой её можно было бы легко вычислить — верх глупости. Джеймс не была глупой. Так что не рисковала, только дома позволяя рукам отдыхать. Дольше обычного задержав взгляд на руках девушки, что не укрылось от неё самой, Дазай наконец поднял голову, встретившись с янтарными глазами напрямую. Взгляд Джеймс был нечитаемым сейчас, какая редкость. Обычно Дороти легко позволяла своим подопечным читать себя, чтобы им было проще. Однако сегодня что-то было иначе. И Осаму искренне не знал, как реагировать на это, какое настроение принять и как держаться. Он был актёром, которому не дали реплик. Всего с десяток секунд поиграв в гляделки, Джеймс прищурилась, и её глаза сверкнули озорным огоньком, а на губах появилась мягкая насмешливая улыбка. — Ну и чего ты так на меня смотришь? Думаешь, я начну ругаться? Дазай тут же отвёл взгляд, и лёгкое смущение отразилось на его лице. Да, он предполагал это, как один из самых возможных вариантов. — Ну, нет… — выговорил он. Джеймс моргнула и в тот же миг засмеялась. О, как этот смех отличался от тех глухих, заикавшихся и безмерно грустных звуков, что слышались при настоящем смехе Осаму. Её же смех был ярким, звонким, чистым, бесконечно открытым и так же бесконечно добрым. Да, голос её обычно чуть хрипел, но не смех, нет, смех переливался, будто пение птиц. Вслед за смехом по комнате пронёсся приглушённый «плюх» от упавшего в кресло напротив Дазая тела. Дороти вздохнула, уже без смеха и улыбки. — Если честно, у меня нет никакого желания отчитывать кого бы то ни было сейчас. И я не думаю, что тебя есть за что ругать так сильно, как Юнча это сделала, — по спине Осаму пробежала дрожь от того, каким тоном была произнесена эта фраза. Взгляд Дороти и голос будто говорили, противореча словам: «о да, я знаю, что ты сделал и почему, и я не одобряю это». Мафиози показалось, что Джеймс на самом деле знала всё о том, что произошло. И о том, как на самом деле неправильно, не осознавая этого и сейчас, поступал парень. — Но всё же, — продолжила девушка, сохраняя за собой отголоски того ужасающего своей сталью тона — она была тем человеком, который с лёгкостью мог произносить любые фразы, не синхронизируя их с голосом и взглядами. Она всегда подразумевала ещё какое-то иное значение в своих словах, кроме произнесённого. — Дазай, ты знаешь, что поступил неправильно хотя бы потому, что нарушил данное Юнче слово, стоило сразу ей сказать, что ты все её слова пропустишь мимо ушей. — Она бы всё равно от меня не отстала, пока я не пообещал ей, — надулся наигранно Дазай, тем временем задумавшись, какую игру завела Дороти и что она хотела сказать своим тоном. — М-да, в этом вся Юнча рядом с тобой, — девушка усмехнулась, а Осаму тут же ухватился за эту ошибку, развивая тему, успешное продвижение которой облегчило бы жизнь всем в этом доме: — Нет, вообще-то не только рядом со мной, — парень сделал значительную паузу, наслаждаясь вопросительно вскинувшимися бровями наставницы, — рядом со всеми. Джеймс нахмурились. — Что ты имеешь ввиду? — То, как она себя ведёт со мной — совершенно неважно. Я всё стерплю. Но то, какие она права заявляет на всех вокруг, кроме вас, — непростительно. Она слишком давит на Элизабет. И на всех остальных вокруг. Умирающая на веранде Мэри тому пример. Не стоило приближать её к себе так рано. Или вы вообще никем её не назначали? — Не назначала, — Дороти лишь устало покачала головой, прикрыв глаза. Растив своих подопечных в детстве, она думала, что вот оно — пик её нагрузки и мучений, что, когда они вырастут — всё изменится. Она угадала, да, изменилось. Но в худшую сторону, проблем стало только больше. — Юнча другая, ты знаешь это, — продолжила девушка, встречаясь взглядом с Дазаем. — Она не совсем понимает своё значение здесь. Возможно, от этого всё идёт. Не забывай, что она — единственный подопечный, кто оказался у меня, не убив ни одного человека. И это была чистая правда. Чистая правда их и их же проклятие. Проблема всех детей, живших в этом доме, была в том, что все они не смогли жить нормальной жизнью. Они были сломанными. Навечно попавшими в оковы собственных сознаний. Потому что однажды они убили человека. Каждый своего. Каждый по своей причине, своим способом и в своё время. Но их объединяло одно — они не почувствовали ничего. А когда ты убиваешь кого-нибудь и не впадаешь в шок, не раскаиваешься, не чувствуешь вину, тем более, когда наслаждаешься этим — ты оказываешься навечно затянут в эту пучину тьмы. Потому что один раз убив и ощутив от этого наслаждение, ты никогда больше не остановишься. Ты навсегда останешься этим неправильным человеком, убийцей, маньяком, который радуется каждому трупу. И от этого пробирает дрожь. Дороти это точно чувствовала. Она всеми силами пыталась поставить детей на место, вернуть им прежнюю жизнь, она дала им образование, выбор, всё, что угодно, она правда старалась, но это было единственное дело, где она с треском провалилась. И когда дети выросли и сами предложили свою помощь, грех было отказываться. Так сформировался их отряд. Но Юнча была другой. Юнча никого не убивала до прихода к Джеймс, она не знала тьмы, трущоб, лабораторий и всего остального. Однако всё-таки встала наравне с ними. — Пожалуй, мне стоит почаще выходить и присматривать за всеми, — наконец вздохнула Дороти, мысленно пометив себе в календаре задание освободить время в графике. — Я побеседую с Юнче. Дазай намеренно скорчил скептическое лицо, с наслаждением вызвав у Джеймс улыбку и лёгкий смех. — Не смотри так, Дазай, ты знаешь, как я умею беседовать. В голове парня сразу пронеслись все подобные «беседы», и его передёрнуло. — О да. Ей это сейчас очень нужно, — выдавил он под аккомпанемент собственного нервного смеха. Помолчали. Дазай вертел головой из стороны в сторону, более подробно, чем в первый раз, оценивая, изменился ли кабинет с его последнего посещения, и если да, то насколько сильно. Зоркий взгляд приметил исчезнувшую полку с книгами в углу, появившийся на столе маленький горшочек с милым сине-голубым суккулентом, а также мягкое скомканное одеяло на подоконнике в паре с такой же скомканной подушкой. Всё в этом помещении сквозило тем, насколько более живым оно стало. Дазаю это не нравилось. Это значило, что личная комната Дороти — не этот кабинет — стала более мёртвой, это значило, что у Джеймс в последнее время так много работы, что она неосознанно перенесла щепотку уюта в рабочую атмосферу и совсем забыла про этот самый уют в своей спальне. Вряд ли она в последние дни даже спала там. Дороти тем временем не отводила от Осаму взгляд, что отчётливо ощущал парень, ещё сильнее углубляясь в исследование комнаты. Ему было не по себе от этих пронзительных янтарных глаз. Сейчас было совершенно не ясно, о чем думала девушка. Однако Джеймс вскоре наскучило такое затишье. Она опустила взгляд к шахматной доске, и на прежде расслабленном лбу образовалась небольшая складка недовольства, поддерживаемая тонкими бровями, сдвинувшимися домиком. Бледная рука без шрама потянулась к одной из фигур — фигуре коня — и чуть повернула её, возвращая в исходное, идеально ровное положение. — Сыграем? — спросила Дороти, хитро, будто лисица, щуря глаза. — Почему нет? — мягко улыбнулся в ответ Дазай, отвлекаясь от разглядывания интерьера и теперь уже погружаясь с головой в эти янтарные омуты. Он чуть усмехнулся одним уголком губ. Больше ему было нечего бояться Джеймс, её тона и её взгляда, её настроение было угадано одной лишь фразой. И этим настроением было желание поиграть в шахматы, на что только что был сделан тонкий намёк. — Вы, наконец, нашли себе соперника для игры, Дороти-сан? — вкрадчиво тихо спросил Дазай, наклоняясь и тоже поправляя фигурки на своей стороне, но не отрывая глаз от девушки напротив. — Достойного соперника, — поправила подопечного наставница. — Да, нашла. Осаму, как обычно, играл черными, Джеймс — белыми. Стукнула пешка о доску, завершая первый ход, начиная игру и открывая дебют. Озорная улыбка девушки превратилась в улыбку хищника перед смертью жертвы на охоте. — Ну так что, Дазай? Расскажешь, как дела обстоят в мафии и как там поживает Огай? И Дазай рассказывал. Рассказывал, параллельно играя в шахматы. Присваивал каждой своей фигуре имя члена портовой Мафии в зависимости от статуса, называл способности каждого. Хироцу, Кое, Чуя, Рандо, Эйс, никого не пощадили и каждый оказался затронут, на каждого Дороти капала информация. Часть данных Дазай, конечно, замалчивал, — ту, что он мог использовать сам для собственной выгоды, — но остальная — ненужная часть была беспощадно отдана на растерзание Дороти. Он знал, что чуть позже она запишет всё это и сложит в свою картотеку — место, где собрана та или иная, общая или компрометирующая информация на каждого главаря каждой крупной организации в городе. Дороти знала цену информации и была не прочь ею поторговаться, особенно в свою пользу и пользу своих подчинённых, о безопасности которых она заботилась больше всего, даже больше успешности миссий. В самой же игре Дазай сразу стал развивать важные фигуры, оставляя пешки на своих местах. Он беспощадно захватывал центр, продвигался вперёд и умело выстраивал защиту из слонов и коней. Дороти начала партию с шуточного дебюта Гроба и стала из интереса двигать пешки, дополняя их только ладьями и ферзём. Вскоре доска освободилась от практически всех её младших фигур, и Дазай пошёл в атаку, ва-банк, но Джеймс, отдавая каждую фигуру, какую он просил, за какой гнался и какой угрожал, всё же уводила короля. Дазай же отодвинул собственного с помощью рокировки и не развивал ферзя — самого важного и сильного игрока на поле — бросив все силы на другие. Он берег его, намеренно позволял выступать вперёд слону, коню, ладье, жертвовал их, если надо было, но ни разу не сдвинул ферзя в действительно важном ходе. И когда он заметил эту промашку, было уже поздно — Дороти сделала несколько ходов ладьёй и оставшимся у неё слоном, и Осаму, распахнув глаза, увидел мат в два хода, который было невозможно никак предотвратить. Он так и застыл, и Джеймс усмехнулась, увидев, как изменилось его лицо. Она заметила недочёт ещё раньше, в тот момент, когда он оставил позади ферзя. Какая глупая ошибка — чрезмерная предосторожность. Осаму не развивал самые сильные фигуры, берег силы и в итоге оставил тыл абсолютно беззащитным. Дазай медленно поднёс руку к королю и положил его на доску, закрывая глаза, опуская голову и признавая поражение старым дедовским способом. С Мори игры не были такими, их логика была похожей, и они стоили друг друга в подобных ошибках. Но Дороти смотрела по-другому. Её игра была полна недостатков, она сама пропускала важные ходы и неправильно развивала фигуры вначале, но она видела то, на что не смотрел Дазай, и это дало ей преимущество, а Дазаю — стимул работать дальше, уметь смотреть на ситуацию со всех сторон, строить в голове многогранник из мнений, находить все, какие возможно, изъяны, дополняя картинку до идеальной. Ход за ходом. Грань за гранью. Наконец, парень поднял голову и встретился со взглядом Дороти, на губах которой играла лёгкая улыбка. — Ты понял свою ошибку? — тихо спросила девушка. — Да, — беззвучно, одними губами ответил Осаму, едва кивая. Он будто снова на секунду вернулся в прошлое, стал тем маленьким мальчиком, который только-только начинал учиться шахматам и познавал всю красоту этой игры. Будто Джеймс снова показывала ему, как ходят какие фигуры, а он, восхищённо глядя на неё, поражался, как она продумывает ходы наперёд, и думал, что никогда так не сможет. Годы шли, парень рос и превзошёл учителя, но всё ещё остался тем же самым маленьким мальчиком, который терялся, когда ему указывали на ошибки. — Не оставляй фигуры беззащитными, — внезапно прервала Дороти затянувшуюся паузу. — Элизабет нуждается в тебе, но ей нужен настоящий ты, а не тот актёр, которым ты стал в мафии, не надо манипулировать ей, как тебе вздумается. Ей нужен человек, который не будет решать за неё, как ей быть, ты знаешь, что она очень сильна психологически и достаточно сильна физически, чтобы противостоять чему угодно, а мы подстрахуем её. Потому что в этом смысл команды. Нельзя так контролировать человека ради его безопасности. Дазай сразу вспомнил Элизабет. Он ведь каждый раз намеренно манипулировал ей, отталкивал назад, разрушая весь прогресс, который был ею проделан для полноценной жизни. И в ту последнюю миссию умереть мог не только Осаму, но и Дороти, и сама Элизабет. Дазаю стало дурно от этих мыслей. — Все фигуры рано или поздно должны быть включены в игру, — продолжила Джеймс, глядя на подопечного и с удовольствием осознавая, что тот анализирует собственное поведение и принимает ошибку к сведению. — Особенно самые важные фигуры. Потому что, оставляя их беззащитными, ты подставляешь не только их, но и себя. Есть немало людей, которые готовы вонзить тебе ножи в спину, и, поверь мне, эти ножи всегда заточены очень остро.******
Они ещё немного поболтали, и в конце концов пришли к выводу, что теперь о любых происшествиях Дазаю нужно будет сообщать Дороти. Также он не сможет попасть домой без её разрешения, так что ему лучше было бы собрать часть вещей и окончательно переехать в другое место. (Дороти убедительно попросила его найти нормальную квартиру на замену свалке). Дазай не сказать, что погрустнел, нет. Всё-таки, всё общее хорошее впечатление об этом доме с Элизабет и Дороти сильно смазывалось Юнчей, Идзуми и другими обитателями, не самые приятные отношения с которыми заставляли Осаму желать скорее уехать. Как только дверь за Дазаем закрылась, и он спустился по лестнице, а Дороти вернулась за рабочий стол, надевая очки, в комнату постучали. Девушка вопросительно нахмурилась. Кого это могло принести так скоро? Дазай что-то забыл? Нет, он бы не стал стучать, как обычно вошёл бы «с ноги». Тогда кто? — Войдите, — тихо прокашлявшись, повысила голос Джеймс, чтобы человек с той стороны услышал, и в следующий миг из приоткрывшейся щели показалась пепельная макушка Элизабет. — Дороти-сан? — она беспокойно взглянула на наставницу. — Элизабет? — Дороти удивлённо вскинула брови. — Кажется, я не звала тебя. Я не собираюсь тебя ругать, если ты об этом. — Нет. Я хочу поговорить о Дазае. Девушка осторожно прошмыгнула вглубь комнаты, закрывая за собой дверь так, будто боясь, что кто-то за ней следит или может подслушать. — Это уже интересно, — Дороти спустила на нос очки, смотря поверх них. — Что ты хочешь мне сказать? — Это о Портовой Мафии, — Гаскелл, боясь, что её слова или идеи не воспримут всерьёз, обычно запиналась, начиная вот такие откровенные речи, однако сейчас её голос сквозил несвойственной сталью, а глаза сверкали столь решительно, что Дороти не оставалось ничего, кроме как навострить уши и внимательно слушать. — Дазай меня убьёт, если узнает, что я сказала вам, но я не собираюсь сидеть просто так, зная, что это его так сильно волнует. Новый босс вызывает у него беспокойство. Беспокойство за нас.******
Вещи, вещи, столько вещей! Дазай никогда не предполагал, что в его вроде как не особо большом количестве шкафов может храниться столько хлама. Тем более, хлама, который он, внезапно обнаружив, захотел взять с собой! Вот только после первого ящика чемодан, вытащенный к его неудовольствию из-под кровати, где он пылился последние несколько лет, выдохся и отказался принимать в себя большее количество одежды и мелких побрякушек. Дазаю оставалось лишь сморщить недовольно нос и вопросить: это чемодан уменьшился за время лежания под кроватью, или это у парня просто вещей прибавилось? Что-то шатену подсказывало, что верен был первый вариант… В какой-то момент в коридоре, что проглядывал через приоткрытую дверь, мелькнула тень, но мафиози даже не отвёл взгляда, что уж говорить о настороженности и испуге. Тень эта, сверкая янтарными глазами, постепенно продвигалась вперёд, увеличивалась, а затем из-за неё показалась Дороти. Девушка притормозила у входа и так и осталась стоять, прислонившись к дверному косяку. Взгляд же её, наоборот, двигался и пристально рассматривал Дазая, продолжавшего собирать вещи. — Вы что-то хотите от меня, Дороти-сан? — вопросил парень, хотя ни разу не оглянулся на Джеймс, чтобы удостовериться, что это действительно она. Девушка ухмыльнулась и прошла вперёд, держа что-то в руках. Она протянула это что-то, оказавшееся тонким черным конвертом с письмом внутри, Дазаю. — Не доставишь это Мори? Осаму наконец повернулся к наставнице и долго, устало рассматривал конверт, после чего лишь вздохнул и взял его. — И отказаться я, как обычно, не могу? — с едва слышным, но достаточно заметным для Дороти, сквозящим в голосе раздражением проговорил шатен. Джеймс свой уголок письма из рук не выпустила. Сжала конверт сильнее, потянула на себя, заставляя Дазая сделать шаг ближе к ней. — Дазай, — вдруг серьёзно заговорила она, и парень так и не смог понять, в каком соотношении плескались грусть и строгость в глазах наставницы, — ты прекрасно знаешь, что в любой момент можешь отказаться. Кто бы тебе что ни говорил. Я никогда тебя не заставляла и не буду заставлять делать что-либо. И если тебя что-то беспокоит, нервирует или тяготит, то ты всегда, в любое время дня и ночи, можешь обратиться за помощью, и тебе никогда не откажут. Дазай, встретившись со взглядом Дороти, пару раз моргнул в замешательстве, а затем лишь опустил голову и замер в полной тишине. Джеймс, уже совсем убрав строгость, грустно смотрела на подопечного, не двигаясь и всё ещё сжимая в руках конверт с одного угла, будто боясь, что Осаму выпустит собственный. Но ничего подобного не произошло. Дазай лишь наклонился ещё ближе, утыкаясь лбом в грудь Дороти, и девушка в тот же момент аккуратно опустила подбородок на затылок шатена и обхватила его плечи свободной рукой в своеобразном объятии. Никто из них не знал, не понял, не считал, сколько они простояли, пока в тишине не раздался тихий, грустный, но бесконечно благодарный голос Осаму. — Спасибо.******
Позже, спускаясь по лестнице и таща за собой тяжёлую сумку с вещами, Дазай задумался о письме. Конечно, он взял его, просто не мог отказаться, тем более после разговора с Дороти. За мыслью о том, что доставить конверт действительно нужно, пришли другие, не менее важные вопросы. С чего это Дороти решила написать Мори сейчас? Что было в письме? И насколько это было важно? Тонким электрическим импульсом по рукам пробегало маниакальное желание вскрыть конверт и прочитать, что же там написано, но разум тут же порицал эти спонтанные порывы души. Нельзя, конечно нельзя. Не то, чтобы Дазай был таким хорошим мальчиком и всегда соблюдал правила, нет, даже наоборот. Но что-то упорно говорило ему на окраинах сознания, что открывать письмо действительно не стоило, что в отношении Дороти и Мори их конфиденциальность была превыше всего. К тому же, узнав, каков предмет разговора, Осаму, конечно, состроит удивлённую мордашку, когда о нём ему станет рассказывать Огай, но обязательно где-нибудь даст знать, что понял ситуацию раньше и глубже, чем следовало бы, ведь вряд ли босс раскроет перед шатеном все карты, нет, он обязательно что-то утаит. Закончить размышления Дазаю, уже приближавшемуся к двери, не дал скрип ступеней и топот ног, сбегавших вниз по лестнице. — Элизабет? — удивлённо вскинул брови Осаму, обернувшись и увидев стремительно подбегавшую к нему девушку, что к тому же держала в руках какой-то свёрток. — Ты кое-что забыл у меня, — запыхавшись, выговорила она, протягивая вперёд его любимую красную книгу «Полное руководство по суициду» в мягкой обложке и среднего размера прямоугольник, обёрнутый в крафт-бумагу. Первую вещь Дазай принял, а вот вторую нет, так и замер, вперив в неё свой шоколадный взгляд. — Элизабет, зачем?.. — У меня уже есть такой, ты ведь правильно заметил! Так что будет лучше, если этот я отдам тебе. Ты же тоже приложил к его созданию свою руку, — улыбнулась она, говоря о пейзаже, и Осаму не оставалось ничего, кроме как принять и этот подарок. Теперь у каждого из них было по одной одинаковой картине. Ну, почти одинаковой, если не считать то продублированное Дазаем дерево. Элизабет, ещё больше улыбнувшись, когда парень всё-таки взял холст, порывисто обняла его, прощаясь. — Я правда была очень рада тебя увидеть. Дазай покраснел, уткнувшись ей в плечо, чтобы остаться незамеченным. — Да… Я тоже, — тихо, приглушённо выговорил он. Их объятия прервал гудок автомобиля. На недоуменный взгляд Элизабет, Дазай, помявшись, ответил: — Дороти предложила подвезти меня до центра города, чтобы я смешался с толпой и мне не пришлось тащить этот тяжёлый багаж, — он указал на рюкзак и пару набитых сумок, — с собой всю дорогу, что явно привлекло бы большее внимание. Элизабет кивнула, ломая руки, и наконец попрощалась совсем, позволяя Дазаю выйти к машине. Стоя у автомобиля, наблюдая за тем, как Дороти аккуратно укладывает его вещи в багажник, он вдруг осознал, что подобных дней, как те, когда он мог проводить спокойное время с Элизабет и Дороти в доме, в котором он вырос, больше не будет. Он больше не поиграет беззаботно в шахматы и не посидит рядом с рисующей пейзаж Гаскелл на их любимом месте, не вернётся сюда просто так, без экстренной причины, и эта причина и сам приход вряд ли будут приятными. Но в то же время он понимал, что нужно было работать и двигаться дальше. Нужно было глубже внедряться в мафию и отдавать всего себя уже ей, а не Дороти и её подчинённым. Он всё понимал. Пришло время уходить.