— Не утруждайся. Осаму, потянувший руку к болтающейся ленте бинта на гипсе, попыхтел и сел смирно. Мори вскоре вернулся к нему из другой части медкабинета с ножницами. Вместо длинного огрызка повязки на ноге шатена вскоре счастливо держался аккуратный бантик. Огай подозрительно молчал, а парень, предвещая что-то нехорошее, не начинал разговор сам. Технически, он знал, что ему скажут и не был в восторге от этого. Чуя был в состоянии выбраться оттуда самостоятельно! Дазай не горел желанием что-то делать ради этого коротышки. — Я не ожидал этого, — вздохнул наконец Босс, усевшись за свой старый врачебный рабочий стол. Шатен на койке сначала никак не отреагировал, продолжая делать вид, что ему очень интересен стеллаж с пробирками (а он действительно был интересным!). — Видимо, в этот раз вы действительно ошиблись, Мори-сан, — всё-таки пробормотал в ответ Осаму, переводя взгляд на Огая. — Мы с Чуей-куном не подходим друг другу. Мори нахмурился. Ему не нравилось, когда Дазай пытался ухватиться за его промахи. — Это неправда, Дазай-кун, и ты знаешь это, — строго заговорил мужчина. — Ты просто ведёшь себя как капризный маленький ребенок, коим ты уже не являешься. Осаму обиженно насупился, а в груди разлилось глухое, безответное, никогда не находящее утешения разочарование. Для всех всегда он был уже взрослым, способным, знающим. Буквально каждый когда-либо пытался ткнуть в него фразой: «Ну давай, ты не маленький, так что можешь подумать и сделать всё сам». Это длилось так долго, мучительно, что иногда все, чего хотелось Дазаю (кроме самоубийства, конечно) это оказаться где-нибудь, где он мог быть просто ребенком. Почему-то чаще всего этим местом была комната Элизабет. Повисло долгое молчание. — А что насчёт безболезненной смерти? — наконец подал голос Осаму, не смотря в сторону Мори. Меньше всего ему хотелось сейчас видеть лицо этого человека. Мори ответил не сразу, но по распространившейся по комнате вопросительной ауре Дазай буквально почувствовал, как брюнет повернул голову к нему и вскинул бровь. — Условие было — выполнить миссию успешно, — на грани нейтрального и строгого тонов звучал чужой голос. — Вы отбили склад? Дазай наконец посмотрел на Босса, и шоколадный взгляд встретился с вишневым, столь нечитаемым и таким твердым, что, казалось, темно-алый цвет сменится на стальной. Осаму был слишком уставшим, чтобы иметь силы выдержать такую битву, и через мгновение он отвел глаза, чуть опуская голову. — Нет, Мори-сан. — Сейчас цель поменялась, — вздохнул Огай. — Можешь наплевать на оружие, но верни Чую-куна. Сегодня он не будет в состоянии выбраться, — Дазай незаметно прищурился, почувствовав, что наставник знал нечто большее о том, что произошло с Накахарой. — И неизвестно, что с ним успеют сделать за то время, что он будет восстанавливаться. — И как вы мне прикажете сделать это со сломанной ногой? — раздражённо вопросил Осаму. — Можешь взять один из отрядов зачистки, — пожал плечами Огай, выражая абсолютное безразличие к средствам достижения цели. — Делай это как хочешь, но без Чуи-куна можешь не возвращаться.
— Видишь, как он несправедливо поступил со мной! — пожаловался Дазай, и его брови сложились домиком в попытке состроить щенячью мордочку. Вышло довольно успешно, если не считать, что Юнче было на это абсолютно наплевать. — Знаешь, Дазай, — вздохнула она, снова устало закрывая глаза рукой, — никогда не думала, что скажу это в отношении Босса Портовой Мафии, но я с ним согласна. Ты должен пойти и вытащить своего напарника оттуда. — Но... — Осаму, до злости разочарованный отсутствием поддержки даже среди отряда, хотел уже начать собственную тираду, как его перебили. — Никаких «но», Дазай! — огрызнулась девушка. — К тому же, это задание всё ещё считается невыполненным. Осаму поник. Он не поменял ни своего мнения, ни решения не идти за Чуей, тем более со сломанной ногой, но он так устал за сегодняшний день, тем более, что начинать новую ссору с Юнчей ему не хотелось, у него еще остался неприятный осадок после вчерашней. И только сейчас пришло осознание, как много всего произошло за последние двое суток. К тому же, он уже дважды мотался в дом Дороти и обратно в Мафию, что было абсолютным рекордом за всё время его нахождения под покровительством Мори. Это начинало становиться опасным. Вайши понимала, что ей нужно продолжить разговор с Осаму, но неосознанно сама искала причины оттянуть это. Оглядевшись, она внезапно обнаружила, что как-то слишком много людей пришли послушать рассказ шатена. В комнату помимо неё и Оскара протиснулись Мэри и Идзуми. Присутствие последней было особенно удивительно, учитывая, что она редко когда показывалась из своей комнаты и еще реже сама вступала в контакт с кем-то, кроме своей младшей сестры. Вайши замахала в сторону пришедших руками. — Так, ладно! Все расходимся, не на что тут смотреть! Мэри, я же давала тебе задание. Идзуми, тебя вообще сестра ждет. Последняя упомянутая девушка ретировалась как можно быстрее. — Ну ла-а-адно, — обиженно фыркнула Нортон и тоже покинула комнату. Оскар последовал её примеру, и Юнча, посмотрев на них, удивилась, в какой гармонии можно находиться со своим напарником. Ей же со своей напарницей было слишком далеко до подобного. Сколько было Дазаю с Чуей — ей было даже страшно подумать. — Отлично, а теперь ты, Дазай, — вздохнула Вайши, выйдя из задумчивости, но, оглянувшись, поняла, что в помещении никого не осталось. — Э… Дазай? Дазай, иди сюда, мы не закончили! Её крику вторили лишь редкие щелчки костылей, раздававшиеся уже далеко-далеко по коридору.******
Дазай шел медленно, не торопясь, зная, что Юнча, хоть и очень настырная, не побежит за ним, — слишком гордая она для подобного. В душе он проклинал прошедший разговор и корил себя за то, что снова сунулся в этот дом. Он ожидал встретить хоть толику понимания вместо того же жёсткого, плоского «ты должен». И зачем он вообще вернулся? Позвонил Дороти, попросил забрать, приехал, а смысл? Вероятно, нежелание возвращаться в контейнер на свалке пересилило его нелюбовь к Юнче. Слишком пусто там было, да и костыли остались здесь, всё равно пришлось бы забирать. Но чем заняться теперь? Ехать спасать Чую он точно не собирался. Зайти к Элизабет? Дазай доковылял до лестницы и остановился перед ней, устало и недовольно зыркнув на высокие ступеньки из тёмного дерева. Нет уж, он не собирался тут полчаса корячиться, поднимаясь на второй этаж. Желания сломать ещё и вторую ногу совсем не было. Вдруг откуда-то со стороны второго коридора за углом, ведущего к столовой и главному выходу, раздались шум закипавшего чайника и грохот. На лице шатена расцвела небольшая ухмылка, отражая внутреннюю заинтересованность. Он двинулся туда, надеясь, что неизвестный кухонный посетитель окажется не столь неприятным ему коллегой, как Юнча. Когда в показавшемся проходе в пункт назначения мелькнули рыже-алые волосы, Дазай и вовсе расплылся в улыбке. — Дороти-сан, — любезно поздоровался он, сигнализируя о своём присутствии. Девушка, стоявшая у раковины, всё равно крупно вздрогнула, но обернулась. — Дазай! — она нервно улыбнулась, посадив в Осаму семя подозрения чего-то нехорошего. — Не ожидала, что ты решишь составить мне компанию. — Лучше собеседника на первом этаже точно не найти, — прокряхтел юноша, усаживаясь на стол рядом. Только сейчас он заметил, что Джеймс, уже снявшая перчатки по приезде, держала одну ладонь под водой, охлаждая покрасневшую кожу. Рядом стояли блюдце с тостами и кружка чая с небольшим количеством выплеснувшейся на стол воды. Дазай прищурился, удивляясь тому, как Дороти могла обжечься в такой спокойной обстановке, в полном одиночестве. Она всегда была такой собранной и внимательной, что подобное лишь усилило его переживание. Но он промолчал. Джеймс, поняв это, полуулыбнулась, без слов благодаря его, но от глаза Осаму не ускользнуло, что улыбка не коснулась взгляда девушки, оставшегося таким же грустным и немного нервным. Что-то определенно случилось. — Элизабет у себя наверху? — вопросил он, прислоняя костыли к соседнему стулу. — Да, — вздохнула Дороти, но к огромному сожалению Дазая добавила: — Думаю, тебе не стоит сегодня к ней подниматься. — Да это не в моих силах, — усмехнулся, пожав плечами, шатен, указывая на гипс. Джеймс тихо засмеялась. — Нет, я просто боюсь, что вы не отлипните друг от друга. Мне же тебя ещё обратно в Йокогаму везти. — Вы думаете, что я так быстро вернусь? — каштановые брови удивлённо вскинулись. Девушка вздохнула, опуская голову и наконец выключая воду. Кожа на ладони уже не казалась такой красной, так что была лишь аккуратно вытерта полотенцем для рук. — Ну, на ночь ты точно не останешься, — к сожалению Осаму, сказала Дороти, вытирая небольшую лужицу кипятка со стола. — Учитывая все ваши неприятности, Мори не оставит тебя в покое, а подниматься с кровати в три часа ночи из-за этого у меня нет желания. Она была права. С таким боссом, который мог вызвать к себе на ковер в любое время, промедления были чреваты очень нехорошими последствиями. Он не мог оставаться в доме, так далеко расположенном от Мафии, да и от самого города. Что ж, это осознание оказалось печальным. — К тому же, — добавила Дороти, — хоть я и не имею права решать это, мне кажется, ей лучше дать время прийти в себя после вчерашней ссоры. Джеймс ожидала привычного отклика от Дазая вроде «Да ведь она же не со мной ссорилась», но, к её удивлению, мальчик промолчал, лишь слегка кивнув головой, и эта странность заставила мягкое удовлетворённое чувство свернуться калачиком в её груди — Осаму понимал, что провинился, причинив боль Элизабет своими действиями, и, хоть у них и не было прямой конфронтации, им нужно было дать друг другу пространство. — Дазай… — вдруг осторожно заговорила девушка, решив перевести тему. — Хочешь поговорить о том, что произошло на миссии? Шатену потребовались все его силы, чтобы сдержаться и не закатить глаза — к нему начало подкрадываться раздражение. Ну почему каждый в этом доме хотел сказать ему, что он должен вернуться обратно и спасти Чую?! А Дазай был уверен, что Дороти скажет ему именно это. Да, обычно она была довольно либеральной, давала ему свободу, не ругала, а лишь указывала на ошибки, могла лишь иногда пристыдить, и, в общем плане, с ней ему было общаться легче всего. Но она была человеком чести и верности — её нетерпение предательства иногда поражало, и в этом случае Осаму был полностью убежден, что Дороти была не на его стороне. Дазай глубоко вздохнул, позволив части раздражения просочиться в этот жест. — Только в том случае, если вы поговорите со мной о том, зачем вам звонил Танэда сегодня, когда мы приехали, — он прищурился, пристально смотря на наставницу и пытаясь уловить самую маленькую эмоцию на её лице. — И о вашей ссоре в министерстве. Дороти замерла, отставив готовую чашку чая обратно на столешницу. Стоит отдать должное, ей удалось сохранить нейтральное, неподвижное выражение лица, но острый шоколадный взгляд Осаму зацепился не за него, а за маленькие жесты её тела — то, как её ладонь со шрамом сильнее вцепилась в ручку кружки, и то, как она неосознанно сжала зубы, заострив скулы. Эта микрореакция человека, которого застали врасплох, продержалась совсем недолго — девушка тут же тихо засмеялась, качая головой. — Туше… Дазай улыбнулся. Он мог узнать от неё о ссоре позже, но опасность выслушивания лекции миновала. Повисла тишина — не привычная приятная и спокойная, а почти граничащая с неудобной, но никто из собеседников не был намерен нарушать её. Дороти достала из холодильника молоко и добавила немного в свой чай — английская привычка, от которой у неё так и не получилось избавиться. Так же молча она взяла кружку и направилась прочь из кухни, не забыв прихватить блюдце с тостами и несколько конфет из вазы рядом с чайником. Осаму тут же удивлённо и теперь обиженно обернулся к ней. — Вы уже уходите, Дороти-сан? — протянул он. Джеймс устало обернулась к нему. — У меня много работы, Дазай-кун. Когда будешь готов ехать обратно, позвони. А пока найди себе другого собеседника, — и она ушла, оставив после себя лишь эхо её удалявшихся шагов. Шатен надул губы. Пять минут назад девушка была готова долго говорить с ним о провальной миссии, читать нудную лекцию, сидеть рядом с ним и выслушивать его жалобы, а сейчас уже сама отказывалась от диалога. Если это была обида на него, то ощущалось это довольно показательно. И, если уж говорить начистоту, болезненно.******
Из всех мест, которые можно было найти в их доме для отдыха в одиночестве, Дазай выбрал, пожалуй, самое неудобное, но то, что навевало ему больше всего воспоминаний. Расставшись с Дороти на кухне, он решил не искать собеседника для диалога и просто посидеть где-нибудь, пока не настанет время возвращаться обратно в Йокогаму. Передвигаться по газону на костылях было одной из худших его идей, но в конце концов, он примостился прямо на траве их небольшого сада во внутреннем дворе дома. С трёх сторон его окружал лес, сверкая пожелтевшими листьями, а кое-где уже и пустыми сухими ветками, остро направишими на Дазая свой взор. Осаму сел, подтянув к себе колено здоровой ноги, и, обхватив его руками, уставился на пустое поле желтоватой травы. То тут, то там земля казалась стоптанной, будто там проходила чья-то тропа, но на деле шатен знал, что так выглядели вмятины, оставшиеся после изнурительных тренировок его коллег. Он с грустью вспомнил, какой красивой была лужайка семь лет назад, когда Дороти впервые привела его в этот дом. Вспомнил, как любил сидеть с ней на этом поле, прислонившись к вон тому дубу напротив, тяжелому, старому, но невообразимо крепкому. Как прислонялся спиной к груди девушки, держа книгу на коленях и слушая её мягкий голос, читавший ему очередную историю. А потом он поднимал взгляд, встречаясь с полем красивых, сверкавших жизнью цветов — ромашек, камелий, примул и колокольчиков. То было единственное время, когда он не уставал улыбаться. Единственное время, когда всё казалось правильным. Погрузившись в свои мысли, Дазай не почувствовал, как небо вокруг него начало стремительно, неестественно быстро меняться. Светлые серые тучи, будто стадо овец, гонимое пастушьей собакой, сбивались в кучу и уходили куда-то вдаль по велению резко усилившегося ветра. Их сменяли тёмные, иссиня-чёрные дождевые тучи, постепенно закрывшие солнце и всё небо над его головой. Сверкнула молния, и меньше чем за пять минут обычная облачность превратилась в ливень, хлынувший будто по велению чьей-то всемогущей руки. — Люблю запах после дождя. Ливень — прекрасное явление погоды, — послышался мягкий голос за спиной. — Ты согласен со мной, Дазай? Почему же «будто»? Ведь эта самая рука сейчас стояла рядом с ним.Кэндзабуро Оэ Способность: Эхо Небес
Дазай обернулся, и его шоколадный взгляд встретился с серо-голубыми, похожими на те самые дождевые тучи, глазами мальчика-блондина, что остановился позади, сложив руки за спиной. — Здравствуй, Кэн-кун, — почти незаметно кивнул головой Осаму, — Да, вполне согласен. Шатен даже не обратил своё внимание на то, как ливень, сейчас с усилием выстукивавший свою мелодию на подоконниках и крыше дома, не затронул ни его, ни его нового собеседника. Дождь обхватил их в своём объятии, оставив нетронутой землю вокруг мальчиков. — Ты опять играешься с погодой? — усмехнулся Дазай, когда Кэн лёг справа от него, позволив траве зарываться в его светлые волосы и не беспокоясь о сохранности брюк. — Юнча была бы в ярости за такое халатное использование способности. Блондин улыбнулся своей лучезарной улыбкой, похожей на солнце. — О, она будет, я уверен. Но когда нас пугало её раздражение? — подмигнул он, заставив улыбку растянуть губы Дазая. Кэндзабуро, или как все его называли — Кэн, был одним из немногих людей, с кем Дазай мог общаться, не ссорясь. Оэ был чем-то похож на Элизабет своим всемогущим терпением и мягкостью. Из всех людей, кого Осаму знал, Кэн был самым спокойным. С ним было комфортно разговаривать — мальчик не критиковал, не проявлял жалости, никогда не раздражался, даже если предмет разговора его не устраивал. К Кэну нужно было приходить при желании быть выслушанным, не боясь осуждения. И если Элизабет была беспокойной, но мягкой и всепрощающей рекой, никогда не ослабляющей своего течения, протискивающейся сквозь любую щель из камней, то Кэн ощущался как тихое озеро, без единого волнения в себе, что поражало всех своей бескрайней гладью. — Многим людям не нравится дождь, — вдруг заговорил Кэн, нарушив установившуюся между ними тишину, — но именно в это время, когда погода объявляет войну солнцу, у людей появляется время для размышлений. О чем ты думаешь сейчас, Дазай? Осаму, к этому времени уже отвернувшись от блондина, притянул здоровую ногу ближе к груди, крепче обхватывая колено в своеобразном объятии. Он много о чём думал, сидя тут. Вспомнил, как уже упоминалось, каким прекрасным был этот сад в его детстве. Как здесь было мирно. То время, то поле заставляли его чувствовать такой же покой, как и вечное забвение. Жаль, что к первому вернуться было нельзя, лишь второе раскрывало перед ним свои объятия. Но это были сложные мысли, мысли меланхоличные и печальные, те, которыми Дазай не был готов делиться даже с Кэном, каким бы комфортным собеседником тот ни был. Оэ был младше Осаму на год, и он не входил в список людей, кому шатен был готов показать свою слабость. Поэтому мафиози выбрал самую лёгкую для себя тему, ту, о которой он без умолку готов был говорить вечность с кем угодно. — О смерти. О том, как она прекрасна. Мальчик немного повернулся, чтобы внимательнее проследить реакцию своего собеседника. Кэн уже не смотрел на него, вперев взгляд в так любимое им небо. Его глаза, отражавшие настроение созданной им погоды, расширились после слов Дазая, и шатен не мог отрицать, что привычная реакция удивления на лице блондина доставила ему удовольствие. — О смерти? Я не должен быть удивлен, — усмехнулся Кэн, качая головой. — Знаешь, я уверен, что тебе задавали этот вопрос тысячу раз, но всё-таки. Почему? — Почему что? — Почему ты считаешь смерть прекрасной? Ведь она почти всегда болезненна. Может, не физически, но эмоционально. И не только для тебя самого, но и для других. Дазай сморщил нос, наблюдая, как на ветке соседнего дерева птица поедала найденного ею червя. — Мне кажется, ты путаешь понятия, — он повернул голову к Кэну, встречаясь с мальчиком взглядом. — Всё, что ты описал, — не смерть. Лишь финальные мгновения жизни. И вот что именно болезненно. Сама жизнь. В этом красота смерти, что наступает после. Её покой и безмятежность. Пустота. Кэн нахмурился, перебирая руками траву, ставшую влажной от дождя, что шёл стеной вокруг них и всё же иногда брызгал влагой в сухой круг. — Разве в пустоте можно найти покой? — вопросил блондин, и по взгляду его было видно, что он сам пытался дать себе ответ на это. — Покой можно найти в чем угодно, — наставническим голосом отчеканил Дазай, цитируя слова Дороти, сказанные ему когда-то давно под дубом, что всё ещё стоял на краю этого поля. Кэн нахмурился. — Но… — Кроме жизни, — подмигнув, улыбнулся Дазай, зная, за что зацепился его собеседник. Оказалось, что и на это у Оэ были свои замечания. — Но что остаётся кроме жизни? Улыбка на лице Осаму превратилась в настоящую ухмылку, не зловещую, не ту, которую видели все его враги, нет, эта ухмылка была пропитана торжеством человека, сыгравшего определенную шутку столько раз, что теперь она стала частью его. — Смерть, — таков был его ответ. Они немного помолчали. Кэн прищурился, рассматривая небо, и Дазай заметил, как начавшие постепенно светлеть тучи вновь окрасились тёмно-синим оттенком, а дождь вокруг них, казалось, лишь набрал силу, вбивая капли в землю, будто гвозди. — И всё-таки, — вдруг подал голос мафиози, — при твоей ошибке в терминах, ты всё же прав. Последние мгновения перед смертью действительно болезненны. Именно поэтому — я это говорю, опережая твой возможный будущий вопрос — я до сих пор не совершил самоубийство и не нашел покой. Я знаю, как много боли нужно вытерпеть, чтобы наконец умереть. Поэтому хочу найти самый безболезненный способ, — Осаму пожал плечами, вспоминая все свои последние варианты. — Не важно, красивым он будет или нет. А ещё я знаю, как много боли причиню некоторым людям, если уйду раньше, чем они рассчитывают. Этого тоже быть не должно. Кэн нахмурился, не отвечая. «Именно поэтому с кем-то ты всегда ведёшь себя, как идиот, а с кем-то, как жестокий эгоист?» — хотелось сказать Оэ. — «Хочешь оттолкнуть? Чтобы всем было наплевать? Чтобы тебя наконец отпустили и ты смог уйти?» Дазай, хоть и говорил сейчас о чужой боли, не совсем осознавал, что делал, чтобы оградить себя от других. Ему это только предстояло понять. Но в ближайшее время его собирались окружать люди, не готовые вот так просто отпустить. И это были не только Элизабет и Дороти. Кэн не был злым человеком. Ему не хотелось сейчас говорить в ответ что-то едкое или болезненное, даже сам тон его голоса никогда не мог выдать ни капли яда, Оэ просто не умел причинять словами боль. Он мог говорить правду, мог колко ткнуть метафорическим пальцем в самое больное место, но от этого в ране у его собеседника не вспыхивала агония, нет. Рана будто покрывалась инеем, охлаждаясь и оставляя после себя безболезненную пустоту, приносившую размышления. Поэтому с Кэном говорить было приятно. Поэтому Кэн не сказал ни слова из того, что подумал. Он заметил, как долго они уже разговаривают, и решил предпринять нечто иное, то, ради чего он пришёл сюда. — Давай сменим тему, — вдруг к удивлению Дазая после долгого молчания выдал мальчик, всё ещё лёжа на траве. — Без проблем, на какую? — легко пожал плечами Осаму, поворачиваясь к своему собеседнику и тут же вздрагивая от потемневшего, почти серого взгляда, направленного прямо на него так, будто этим взглядом пытаются пробурить нефтяную скважину. Глаза, цветом подобные буре, что сейчас разразилась над их головами, сверлили его, не проявляя ни малейшей слабости, и Дазаю внезапно стало понятно, что за тему выбрал для разговора Кэн. Опять чертов Чуя. Его настроение резко испортилось. — Нет, — он покачал головой. — О да, — вскинул брови Кэн. — Нет, ну какого черта?! — лицо шатена раздражённо скривилось, и он поднял голову к небу, будто пытался понять, за что ему эти страдания. Проблема была лишь в том, что и в небе сейчас во всем прослеживался его собеседник, который только слабо улыбнулся. — Ты ведь не думал, Дазай, что я пришёл сюда просто поболтать с тобой? — тихо заговорил он. — Кажется, мы не особо часто этим занимаемся. Мафиози подавил желание закатить глаза на эти слова. Да, он не считал Кэна своим близким другом, но знание его доброты и беззаботное начало их диалога ослепило шатена, что, настолько устав от упрекающих разговоров, зацепился, как за уступ, за любую возможность поговорить о чём-то другом. Зацепился и поверил — оказалось, напрасно. Внезапно ему захотелось снова нацепить маску клоуна. — Да, думал, — страдальчески протянул Осаму, превращая свой взгляд из раздражённого в по-детски умоляющий, а голос — из ровного в тягучий, словно патока, — я верил в твою доброту, Кэн, представляешь?! А ты передал меня! Как ты мог?! Кэн, в это время перекатившийся на бок и подперевший голову рукой, что локтем врезалась в землю, лишь покачал головой. — Я не предавал тебя. Тебя предали твои надежды, — уголки его губ дёрнулись в подобии снисходительной улыбки. — И твои кривляния не спасут тебя от диалога. Дазай замер, оставив на себе маску глубоко оскорбленного такими словами человека. Он лихорадочно думал, думал — как бы избежать выслушивания слов, которые пытались вдолбить ему в голову уже какой раз за сегодняшний день. Внезапная злость поднялась в его душе на всех обитателей этого дома — «моральных святош», которые все будто знали, как ему лучше поступить. Как будто они все были милыми паиньками, а один Дазай — жестоким безнравственным преступником. — Да пошел ты, — резко выплюнул шатен и, кряхтя, поднялся на ноги, попытавшись на костылях проковылять до крыльца дома. Беззастенчиво он шагнул (или, вернее, прохромал) из круга, отделявшего их от дождя, позволив каплям с силой врезаться в его голову. — Дазай, подожди! Он даже не оглянулся, хотя был удивлен, когда Кэн повысил голос, пусть и ненамеренно, лишь чтобы перекричать ливень, внезапно сменившийся градом. Крупные заледеневшие градины больно ударили по спине мафиози, заставив его раздражённо зашипеть, зажмурившись. Чертов Кэн. — Если ты думаешь, что это меня остановит, то ты ошибаешься! — прокричал он, продолжая переставлять костыли по размякшей от влаги земле. Его всё достало. Мысленно его сознание посмеялось над ним, стоило ему заметить, как он стал похож на раздражённого Чую. Единственная разница была в том, что Чуя бесился, когда Дазай намеренно его бесил. Здесь же, казалось, никто не желал вызывать его гнев, отчего шатен злился ещё сильнее. Его коллеги не влияли на него абсолютно никак, кроме собственных слов, и уже это довело его до состояния, чуть ли не хуже, чем у Накахары в моменты раздражения. Но почему, почему всем надо было ткнуть его лицом в то, что он должен спасти Чую?! Они, казалось бы, договорились не вмешиваться в дела Дазая с мафией. Дела Мори были делами шатена и точка. Ему было решать, что делать, а не им. Однако сейчас всем почему-то захотелось проучить его, будто он был маленьким ребенком. Даже сквозь град, бьющий по затылку опущенной головы, Осаму услышал (скорее почувствовал), как Кэн поднялся с травы. Через секунду вновь зазвучал повышенный голос блондина. — Дазай, что, если я хочу поговорить не в точности о том, о чем ты сейчас думаешь? Дазай остановился. Он мог бы пойти дальше и закончить этот разговор, но подлая, маленькая искорка интереса, лежащая на краю его сознания, будто уголёк, откатившийся от костра, вспыхнула огоньком, заставив его ответить: — А о чем? Он повернулся к Кэну, даже не заметив, как град вновь сменился дождем, чьи капли теперь решительно зарывались в воротник его рубашки. Оэ всё ещё стоял в своем сухом круге, смотря на Дазая чуть посветлевшим, но внезапно ставшим очень грустным взглядом, будто мальчику было больно думать о том, что ему нужно сказать. Будто он сам совсем не хотел начинать разговор. Будто ему было жалко Дазая. Этот взгляд заставил уголек интереса в паре с подозрением вспыхнуть пламенем и закатиться обратно в костер, разжигая сильный огонь, не способный затухнуть даже под проливным дождем. И Осаму, следуя своему чувству, вновь шагнул в круг, поняв, что Кэн не продолжит говорить, пока шатен не приблизится к нему. — Я внимательно слушал, что случилось с тобой и твоим напарником на этой миссии, — вновь тихо, уже не силясь перекричать стену дождя, заговорил блондин. — И задумался. Тебе ничего не напомнила ситуация с его способностью? Дазай нахмурился. — А что она должна была напомнить? Кэн мягко улыбнулся. — Ну, не знаю. Может быть, девочку по имени Юмико? Осаму дёрнулся, и глаза Оэ расширились. Дазай вздрагивал, Дазай мог повести плечом, сжать руку в кулак или стукнуть ногой, но он никогда, никогда не дёргался, будто олень, не пойманный в свете фар, а уже сбитый машиной, светившей этими фарами. Лицо шатена осталось неподвижным, но блондин разглядел, как ожесточились его черты. — Откуда тебе известно это имя? — тихо заговорил мафиози, и этот тон можно было сравнить с рычанием. — Или, по другому выражаясь, — продолжил Кэн, сохранив лёгкую, почти жалостливую улыбку. — Ливерпуль, девяносто восьмой год, Великую войну. — Кэн, — вновь зазвучал жестокий, опустившийся на полтона голос. И Оэ перестал улыбаться. — Или, может быть, ты забыл? Как стал свидетелем коллапса чужой способности? Мальчик не звучал обвинительно. Не звучал злобно. В его тоне не прослеживалось ни единого огонька презрения. Его голос звучал привычно тихо, привычно мирно, но так, будто он жалел Дазая за что-то. И это было только хуже. Это разжигало в Дазае непривычную, незнакомую злость. Если бы Кэн обвинял его, если бы кричал, Осаму было бы легче, он бы улыбнулся, рассмеялся своим привычным беззаботным смехом, успев к этому времени оправиться от дрожи, пробежавшей по его телу при звучании имени «Юмико». Но нет. Кэн жалел его. И это чертовски злило. — Ты зачем пришел? Шантажировать меня этой информацией? — огрызнулся шатен, крепче сжимая ручки костылей, чувствуя, как побелели от этого костяшки. — Или ты убил так много, что её смерть не имеет для тебя никакого значения? — всё так же тихо и по-доброму, ни в чем не упрекая Осаму, продолжил Кэн. — И ты забыл, как убил эту девочку своими руками? — Я не хотел убивать её! — вдруг закричал Дазай, заставив блондина сделать полшага назад. А внутри Осаму уже не костром, а лесным пожаром разгорался огонь, но не интереса, нет. В нём полыхала злость. Он был мафиози. Он мог пропустить мимо ушей любой укол. Кроме этого. Это было личным. Это было чем-то, о чём Кэн и никто из этого дома, кроме Дороти, знать не должен был! Но Кэн знал. И как он смел говорить о том, что Дазай забыл! Как он смел говорить, что убийство этой девочки было ничем для шатена! Ее смерть значила для Дазая всё. Внезапно обессилев, устав опираться на костыли, он вновь опустился на траву, не поднимая взгляда к Кэну, застывшему в двух шагах от него, пока не зазвучал такой же тихий, но уже совершенно не жалостливый голос блондина. — Тогда скажи мне, что случилось. Осаму поднял голову, встречаясь с вновь ставшими тёмно-голубыми глазами собеседника, а затем повернулся к дому, молча находя взглядом окна кабинета Дороти, где сейчас горел свет. Количество людей, знавших эту историю, можно было пересчитать по пальцам одной руки, и Дазай не планировал расширять этот список до второй. Но, видимо, настало время привыкать при счете загибать и безымянный палец. Осаму не хотел говорить. Не хотел рассказывать. Но когда он открыл рот, слова полились рекой, и этот поток было уже не остановить.