Лондон, Великобритания 1998 год
— Поезд номер сто двадцать четыре отправляется со второго пути через пять минут. — Ай, не толкайтесь! — Мама! — Лили, идём же! Не отпускай мою руку! — Посадка на поезд заканчивается! — Эдди! — Перед посадкой на поезд удостоверьтесь, что ваш ребёнок имеет при себе все нужные вещи и документы. — Слушайся брата, Сара! — Дазай, ты слушаешь? Маленький восьмилетний мальчик не оторвал отсутствующий взгляд от снующих вокруг других детей, родителей, кондукторов, военных и рабочих станции. Его пустые, но от этого не менее огромные, будто два блюдца, шоколадные глаза, один из которых наполовину скрывали бинты, взволнованно и дёргано оглядывались, а сам мальчик лишь сильнее сжимался, кутаясь в чёрное шерстяное пальтишко и шарф. Шатен словно пытался спрятаться, укрыться от этой толпы, что бегала вокруг, будто сумасшедшая, и от громкоговорителей, из которых каждые несколько минут на всю станцию делались какие-то объявления. И на лицах почти всех людей, так или иначе, написан был страх. Мальчик ещё не видел этого отчётливо, но он, как и все маленькие дети, чувствовал настроение вокруг, и это настроение ему не нравилось. Он не знал, почему все так взволнованы, от этого присоединяясь к самой толпе в испуге. — Дазай? Осаму только сейчас повернул голову к девушке, что говорила с ним. Дороти, сидя на корточках, протянула руки в белых перчатках и мягко поправила ланъярд на шее подопечного, что удерживал заламинированную карточку с именем и всеми данными ребёнка. Но мальчик всё равно не посмотрел на лицо наставницы, словно боялся чего-то. Он цеплялся взглядом за все остальные вещи: за офицерскую форму на Джеймс, за погоны со звёздами на её плечах, за несколько нашивок и пару медалей на груди, за зажатый подмышкой шляпу цилиндр с алой лентой. Девушка, поняв, что в столь некомфортной обстановке Дазай мало способен идти на контакт, мягко опустила цилиндр на каменную брусчатку платформы и взялась за плечи мальчика, чуть сжав их. Шоколадный взгляд наконец ответил взаимностью на её янтарный. — Дазай, всё будет хорошо, вот увидишь, это ненадолго. О тебе позаботится Юмико, — Дороти посмотрела на стоявшую чуть поодаль девушку с окрашенными пастельно-фиолетовыми волосами — тоже японку, что приветливо улыбнулась и помахала рукой Дазаю, а затем покорно склонила голову в сторону Джеймс, продолжившую говорить. — Уверена, вы подружитесь. Мальчик всхлипнул, теперь уже не отрывая взгляда от лица наставницы. Он вновь почувствовал себя в безопасности, ощутив крепкие ладони Дороти на своих плечах, и ни при каких обстоятельствах не хотел покидать эту новую зону комфорта. — А ты… не можешь поехать со мной? — тихо выдавил он. Дороти дрожаще выдохнула и опустила голову, судорожно закрывая глаза. Она бы поехала с ним, Господи, да она бы даже никуда его не отпускала, если бы это было в её власти. Но как объяснить маленькому ребёнку, что идёт война? Что Джеймс, вновь оказавшись на Родине, вернулась под юрисдикцию правительства и не могла уйти от мобилизации, не с её прошлым. Она не имела права сохранить нейтралитет, не имела права остаться с её маленьким подопечным. Почти дрожа всем телом, она вновь подняла на мальчика свой ставший стеклянным, почти прозрачным, взгляд. — Прости, я не могу. Я обещаю, что заберу тебя как можно раньше, как только смогу. Дазай машинально покивал головой и отвёл глаза, снова сосредоточившись на людях, мельтешивших вокруг них. Только Дороти с болью заметила, что не скрытый повязкой шоколадный омут мальчика будто стал ещё больше, испуганнее и грустнее. Она вновь сжала руки в белых перчатках на плечах шатена, мягко встряхивая его и заставляя обратить на себя внимание. Ей оно было очень нужно. Было жизненно важно, чтобы Дазай вновь сосредоточился на ней. — Осаму, послушай, — мальчик тут же вернул свой взгляд на Дороти, испуганно расширив и без того казавшиеся огромными глаза. Джеймс называла его по имени только когда ему нужно было быть очень серьёзным и внимательным. — Ты должен мне сейчас пообещать кое-что. Понимаешь? Он снова кивнул, но уже не машинально, а целенаправленно. — Да. — Хорошо, — она, готовясь к длинной речи, сделала глубокий вдох, одновременно успокаивая себя и мальчика, что, стоя перед ней, последовал за её дыханием. — Вы с Юмико доедите до Ливерпуля, где на станции вас должны забрать мистер и миссис Данглиш, у вас есть их фото с собой. С этими людьми вы будете жить до тех пор, пока я не заберу вас. Дазай внимательно слушал девушку, кивая каждый раз, когда она останавливалась на секунду в ожидании подтверждения его понимания. Его шоколадный взгляд, прежде нервный и пугливый, наконец сосредоточился на её янтарных омутах, и из-за портьеры естественной детскости на секунду на свет вышел мальчик, которого Джеймс знала по первой встрече, — молчаливый, серьёзный и сообразительный. — Пообещай мне, — продолжила девушка, сильнее сжимая руки на плечах шатена, — что ты ни с кем, кроме меня, не пойдёшь, если кто-то захочет забрать тебя из этого дома. Запомни, — повторила она вновь, стараясь показать, как важно было для неё всё, что она говорила, — ты ни с кем никогда не должен идти, даже если они скажут, что пришли от меня. Я сама за тобой приеду, когда смогу. Одна. Никому не верь и никуда не ходи, если тебя захотят отвезти куда-нибудь, даже с Данглишами. Ни шагу за пределы дома. Обещаешь? — Обещаю, — моментально ответил мальчик, поджимая губы. — Умничка, — выдохнула Дороти, вновь мимолётно сжав маленькие плечи Дазая и наконец опустив руки. Из громкоговорителя прямо над ними, вынуждая Джеймс поднять к потолку взгляд, вновь раздались строгие, чёткие объявления о скором отправлении поезда и окончании посадки. — Ну всё. Вам пора идти. Дазай не сделал ни одного шага назад. Его ладошки сжались в кулаки, поддерживая то, как он замялся на месте, не в силах оторвать глаз от своей наставницы, с которой в эту секунду ему нужно было расстаться. Он не мог. Он не хотел. Дороти мягко склонила голову на бок, отвечая на его вновь ставший огромным и испуганным взгляд. Всё вокруг них перестало иметь значение. Остались лишь они, застывшие, будто статуи памятников, друг напротив друга, посреди шумной движущейся толпы, не обращавшей на них никакого внимания, какими бы странными они ни были. Замершая на коленях девушка-британка в военной форме с наградами и мальчик-японец в теплом пальто, смотревший на неё так, будто она создала для него целый мир. — Иди сюда, — тихо проговорила Дороти, но Осаму услышал. Услышал и бросился в её объятия, обхватывая девушку за шею так, словно от этого зависела его жизнь. Словно он был самоубийцей, внезапно передумавшим умирать, что, бросившись с обрыва, в последний момент зацепился за выступ, способный спасти его. И Дороти мягко обняла его в ответ, прислонившись щекой к каштановым, пушистым и начинавшим виться от влажности волосам, чувствуя, как мальчик уткнулся лицом в её плечо. Долго они не могли так простоять — посадка на поезд заканчивалась. И Джеймс разорвала объятия, подталкивая мальчика к Юмико. Девушка с пастельно-фиолетовыми волосами потянулась взять Осаму за руку, но стоило ей коснуться его ладошки, как он отдёрнул её, прижимая к груди под звонкое и недовольное «Я сам могу дойти». Дороти подавила смешок, но не смогла сдержать дёрнувшиеся в улыбке уголки губ. Джеймс поднялась с колен, отряхнув прилипшую к чистым брюкам пыль, но, так же, как и Дазай несколько минут назад, не двинулась с места, наблюдая, как двое её подопечных садились на поезд. Она замерла в ожидании и не двигалась, пока в одном из окон вагона напротив из-за полупрозрачной шторки не показалось лицо Дазая. Он махал ей ладошкой, и Дороти, улыбнувшись, ответила ему тем же. Однако стоило поезду скрыться из виду, девушка опустила руку, и её взгляд, до этого тёплый, наполненный добротой, сверкавший, как свежесобранный на солнце мёд, в миг стал острым, жестоким и охладел, застыв, как застывает, превращаясь в янтарь, смола. Такие глаза могли заставить любого, попавшего под их удар, превратиться в ледышку, отколовшуюся от ледника в Атлантике. Джеймс развернулась, встречаясь взглядом с другой девушкой и парой мужчин в костюмах, что молча стояли рядом. Она сверкнула строгостью в сторону всех троих и надела на голову цилиндр. — Какая милая сцена, — саркастично воскликнула девушка-блондинка, развернув воротник собственной формы. — Ещё одно слово, Агата, и через три дня мы будем ехать не на фронт, а на твои похороны, — сдержав рычание, прошипела Дороти и поправила ножны со шпагой, закреплённые на белом ремне. Кристи лишь закатила глаза, ничуть не удивлённая язвительностью своей коллеги. — Ладно, — протянула Агата. — Не время медлить, нас ждут в министерстве. Нам ещё войну выигрывать.****** Шесть месяцев спустя
— Дазай, почта пришла! — Бегу! Над потолком послышался торопливый топот маленьких ног, перенёсшийся на деревянную лестницу, последовавший к коридору и затем оборвавшийся громким «Ай!» и стуком вновь упавшей с комода статуэтки. — Поаккуратнее, молодой человек! — сердито приподняла голос миссис Данглиш, но сама не смогла сдержать улыбки. Юмико тихо захихикала и, переглянувшись с хозяйкой, продолжила вытирать посуду на кухне. Но Дазай не слышал. Вновь и вновь, утро за утром он бежал к входной двери с одной лишь целью, стоявшей у него перед глазами, как добыча для разогнавшегося на охоте гепарда. И этой целью была почта. Писем никогда не было много — почти вся родня и знакомые семьи Данглишей жили в этой же маленькой йоркширской деревне на севере Англии. И всё же от дальних друзей весточки иногда приходили. Вот только Дазай бежал не ради них. Он спешил ради одного, хотя бы одного письма от человека, которого он не видел целую вечность. Аккуратно поставив упавшую статуэтку на место, он ринулся к письмам и газетам, несколько минут назад выпавшим из щели входной двери для почтальона. Маленькими ручками он начал перебирать конверты в поисках заветного. И снова сердце его наполнилось болью и обидой. Почему его письма нет? Почему?! — предательски звучало в его сознании. — Неужели о нем забыли? Ведь прошло шесть месяцев! Шесть месяцев. Ровно шесть месяцев он не видел Дороти. Ровно шесть месяцев назад он попрощался с ней на вокзале. Ровно шесть месяцев он ждал от неё хотя бы письма, и ровно шесть месяцев не получал ничего. Это казалось вечностью. Вечность длилась, а война не заканчивалась. Грустно вздохнув, мальчик разместил скромную стопку писем на том самом комоде рядом с пока чудом не треснувшей статуэткой ангела и забрал только газеты. Юмико продолжала вытирать посуду на кухне после завтрака, полностью погрузившись в этот монотонный процесс. Каждое утро она вставала на уже привычное место рядом с миссис Данглиш, получала из её рук мокрые, начищенные до блеска тарелки, кружки и столовые приборы и начинала работу. Но даже сосредоточенность не помешала ей заприметить показавшуюся в проёме каштановую макушку, и девушка тут же оторвалась от своего занятия. — Ну что? А ответ ей был не нужен. Уже по тому, как был опущен взгляд мальчика, как тоскливо и будто смущённо приподнялись и опустились его плечи, она поняла, что и сегодня чуда не произошло. Ей осталось лишь нервно сглотнуть. — Газеты пришли, — ровным голосом пробормотал Дазай, наконец поднимая взгляд, но теперь обращаясь к обоим женщинам на кухне. Миссис Данглиш, к тому моменту уже закончившая мыть посуду, вытерла руки и прошла мимо Осаму, потрепав его за плечо и сказав лишь: — О, милый, можешь сразу забрать их себе, боюсь, Артур рано убежал на работу и не будет сегодня читать. Маленькая старомодная одержимость мистера Данглиша состояла в том, что он страшно любил читать газеты по утрам после завтрака. Казалось бы, зачем, если у них был телевизор и, если уж на то пошло, радио. Однако мужчине было все равно — что-то он находил в этой серой, тонкой, грубой бумаге и расползавшихся под пальцами чернилах. Дазай с Юмико этого не понимали поначалу. А затем привычка хозяина дома породила новую — его временных обитателей. Каждое утро Осаму проверял почту и собирал газеты, разносил их по дому и ждал, пока мистер Данглиш прочтёт всё от строчки до строчки на своём кресле в гостиной, как обычно закинув ногу на ногу и сощурив глаза, закрытые очками. И стоило только последней странице быть перелистнутой, как чтиво оказывалось в руках Дазая, и тот бежал вместе с Юмико на заднее крыльцо дома, чтобы так же прочитать последние новости — так он практиковался в английском, — а потом собрать по журавлику из каждого листа бумаги. Вот и сегодня они уютно устроились на лавочке на крыльце, прижавшись друг к другу, как две горошины в стручке. Каждый, подтянув к груди колени, созерцал свою газету. Юмико никак не могла привыкнуть к тишине мальчика рядом с ней — её поражало, насколько усидчивым мог быть этот восьмилетний ребёнок. И со всей серьёзностью взрослого он читал каждую строчку, изредка спрашивая значения незнакомых слов, будто понимая, что написано в статьях о смертях, о войне, о новых победах и поражениях. — Юмико, — вдруг раздался голос мальчика, выталкивая девушку из своих мыслей. Она повернулась к нему. — Да? — Почему люди воюют? — вопросил Дазай, не отрывая ничуть не испуганных, лишь любопытных глаз от газетного разворота с несколькими фотографиями разрушений, причинённых городам после бомбёжек, и полей, развороченных, искорёженных техникой и человеческими телами. Юмико прикусила губу, тоже сосредоточив взгляд на картинках. — Такая у них натура. Люди жестоки и властолюбивы. Мальчик нахмурился, сморщив нос, когда услышал новое слово на английском. — Что такое властолюбивы? — Ну… Это когда человек очень хочет власти, — терпеливо разъяснила девушка. — И готов на что угодно пойти ради неё. — Разве власть стоит такого? — он вновь указал на газету, пестревшую новостями о бесчисленных смертях, утратах и разрушениях. Юмико поначалу ничего не говорила. Она подняла голову к раскинувшемуся перед ними пейзажу — не очень красочному, но всё же милому. Дом Данглишей пользовался довольно выгодным расположением неподалёку от центра деревушки, но не в самом её сердце, поэтому им достался хороший задний двор, огороженный каменной изгородью с одной стороны. Лужайка — гордость миссис Данглиш — пестрела кустами пионов, гортензий, ровными, подстриженными рядами роз, фиалок и гиацинтов. А с другой стороны виднелась тропа в небольшой пролесок, что вёл к другой части деревушки — противоположной улице. Перед глазами девушки вновь появились фотографии из газет, наложившись на этот пейзаж, сейчас такой живой и красочный. Жутко было представить, даже подумать об одном лишь — где-то были похожие картины, такие же живые, такие же яркие, но теперь их навсегда травмировала, разрушила война. Вдалеке защебетали птицы, и тогда Юмико заговорила: — Я не знаю. Каждый думает по-своему. Подожди, пока вырастешь и, быть может, ты сам дашь себе ответ на этот вопрос. Она не знала. Она правда не знала. Ей было далеко до политиков, военных, и совсем не хотелось вершить судьбы. Но были люди другие. И ей казалось неправильным навязывать своё мнение Дазаю, когда всё, чего бы ей хотелось — это свободы и мирной жизни. А где-то в глубине души её остро уколол упрёк — ведь Дороти наверняка нашла бы конкретный ответ на вопрос мальчика. Однако её тут не было, и сразу нашлось оправдание — Джеймс была военным. Таким же, как все остальные — так думала Юмико. Дазай грустно вздохнул и не стал дочитывать газету — всё равно каждый день новости были одинаковые — тысячи смертей, ещё больше разрушений и бесконечный, нескончаемый поток страданий невинных людей. Но Дазай был ребёнком — и, как у всех детей, его сознание быстро переключилось на что-то другое — его руки умело складывали из половины газетного разворота журавлика. Маленькие пальцы сначала сложили лист пополам, потом ещё раз, затем по диагонали дважды и начался процесс магии. Когда журавлику формировали клюв, перед шоколадными глазами вдруг возник красивый темно-бордовый цветок японской камелии. Он кружился перед Дазаем, будто заигрывая, приманивая к себе, но стоило мальчику протянуть к нему руку, как…Способность: Исповедь неполноценного человека
Цветок увял, распался на лепестки, что, падая, рассыпались в пепел, тут же подхваченный лёгкими порывами ветра. Дазай повернулся к Юмико. Почти десяток красивых, разного цвета камелий парили перед ней, и бледные, худые кисти рук плавно, как у дирижёра, двигались, словно заигрывая с цветами. В воздухе появлялись всё новые и новые лепестки — не из ниоткуда, соскальзывая с кончиков пальцев девушки, и уносились ввысь, кружась и складываясь в прекрасные бутоны.Юмико Курахаси Способность: Плавучий мост во сне
Дазай смотрел заворожённо, но взгляд его был грустен. Красота была недосягаемой для него — он не мог коснуться этих волшебных цветов, никогда. И оставалось лишь наблюдать. — Жаль, что у тебя способность обнуления, — почти буднично сказала Юмико, хотя сама ни капли не жалела об этом. Новых цветов больше не было, а те, что появились, закружились в новом танце — из каждого бутона понемногу отрос стебелёк и они переплелись между собой, формируя большой, пушистый венок из крупных камелий. Дазай молча наблюдал, как девушка засмеялась, стоило венку оказаться на её голове. Темно-бордовые, розовые цвета бутонов красиво сочетались с её пастельно-фиолетовыми волосами. Она повернулась к нему, и в одном из её голубых глаз перелилась сирень. Дазай нахмурился. Раньше способность не заставляла её небесную радужку глаза менять цвет. — Да ладно, — воскликнула Юмико, откладывая газеты и поднимаясь на ноги, — Не грусти, мы сейчас тебе тоже венок сделаем. Идёшь? Она не протягивала ему руку — не хотела лишаться красивых бутонов на голове. Но Дазай всё равно пошёл. Отложил журавлика и совсем забыл о сверкнувшем сиренью глазе, что сейчас снова стал голубым. Конечно, забыл. Дазай ведь был ребёнком. Дети быстро переключаются. И снова зажёгся свет и засверкал на воздухе смех, а боль в груди от разлуки с Дороти перестала быть такой острой. И снова всё было хорошо.******
Хорошо, пока через две недели мальчик не потерял Юмико, не видя её с самого утра. Семьи Данглишей не было — все возились на работе, а девушка куда-то исчезла! Осаму ходил по дому и раз за разом звал её по имени, заглядывая во все комнаты, пока в груди поднимались сначала гнев, а потом паника, что ещё не сжимала его маленькое сердце в тисках, но уже дёргала за ниточки, причиняя ощутимую боль. Куда же она запропастилась? Мальчик пошёл искать на задний двор, но и на привычной им скамейке не нашёлся знакомый силуэт. Паника, усиливаясь, начала сменяться отчаянием. Дазай не боялся, что Юмико ушла — она никогда не покидала дом без него и предупредила бы в случае надобности. Но молоточек стучал в его сознании, будто маленький колокольчик, подсказывая — что-то не так, что-то случилось. Но где? Ответа не было. Мальчик собрался уже снова вернуться в дом, когда из-за угла здания — там, где он граничил с каменной оградой — услышал какой-то странный звук, похожий на кашель или болезненный хрип животного. Подозрение подкралось к Дазаю, и он, задержав дыхание, посеменил к источнику шума. Открывшаяся перед ним сцена шокировала. Молодая девушка с пастельно-фиолетовыми волосами, отчаянно придерживая одной рукой стену, чтобы не упасть, надрывно кашляла, задыхаясь, и трава вокруг неё блестела от капель крови, вырывавшихся с каждым хрипом изо рта. Но больше всего удивляло не это — а десятки, сотни цветков чертополоха, что закручивались вокруг девушки, будто торнадо. Они не причиняли ей вреда, но с каждой секундой на глазах Дазая их становилось все больше и больше. Мальчик застыл, шокированный, удивлённый. Он видел мало людей со способностями в своей жизни, а такое — точно нет, но он знал, чувствовал, что с эспером было что-то не так, что дар дал какой-то сбой. И всё равно не мог сдвинуться. Впервые за очень долгое время настоящий ужас дрожью пробежал по его спине и Дазай не мог заставить себя даже заговорить. А кашель Юмико всё усиливался, перерастая в хрип, и в какой-то момент, к ещё большей панике Осаму, девушка замерла, схватившись за горло, и, хоть она стояла спиной к мальчику, он видел, как задёргался ее подбородок, будто она не могла дышать. Через мгновение новые капли крови окрасили землю, а вместе с ними на траву приземлился большой, почти отцветший бутон чертополоха с обломившимся посередине стеблем, острым, покрытым со всех сторон шипами. И это разбудило Дазая. Надо было что-то делать, и делать срочно. Осаму сделал первый шаг, вытянув руку вперёд, желая коснуться, как можно скорее отключить эту страшную способность. — Юмико, что… — Не подходи ко мне! — закричав не своим, будто чужим, низким, надрывным голосом, девушка обернулась, и теперь мальчику стало видно — вся радужка её глаз сверкала сиреневым цветом вместо привычной лазури. Но не это больше всего напугало Дазая, нет. То был яростный, истинно жестокий взгляд, которым она на него смотрела, будто он был самым большим злом на планете. И десятки бутонов с шипами полетели к нему, будто желая навредить, оцарапать, так же закружить в своём торнадо. Но стоило цветку коснуться мальчика, тот исчезал, и это придало ему уверенности. Он прошёл сквозь вихрь, оставшись нетронутым, пока девушка вновь начала хрипеть от кашля. Маленькая ладошка Дазая в тот же момент ухватилась за кисть Юмико.Способность: Исповедь неполноценного человека
И все бутоны испарились, а взгляд обладательницы столь жестокого дара вновь пришёл в норму, наполнившись здоровой голубизной. Лишь капли крови все ещё медленно засыхали на травинках. Юмико задыхалась — теперь не от кашля, а от невозможности набрать больше воздуха, чем позволял объем ее лёгких. Она загнанно дышала, оглядываясь по сторонам, пока взгляд не опустился ниже, находя маленького человека, крепко державшего ее за руку, смотревшего так испуганно, почти панически, что у девушки сжалось сердце, и вдруг она осознала, что произошло. — Дазай, о боже… — и она притянула его в свои объятия. — Прости, прости пожалуйста. И тут же отстранилась, села на корточки и начала тщательно осматривать молчавшего мальчика. — С тобой все в порядке? Я тебя не поранила? Он отрицательно покачал головой, и она снова порывисто обняла его, придерживая затылок рукой. Как он ее нашёл? О боже, он ведь все видел. Каждую секунду ее страданий, видел, как отчаянно и болезненно она выплёвывала цветы, не в силах совладать с собственным даром. Этого никогда не должно было произойти — ей не было так плохо очень давно и, находясь рядом с Дазаем, она чувствовала себя в безопасности. Ровно до сегодняшнего дня. О боже, она могла причинить ему боль! Что бы она сказала Дороти по возвращении? — Юмико… — прохрипел мальчик, мягко её отталкивая. — Задушишь. — Прости, прости, — без конца повторяла девушка, но через несколько секунд все-таки отпустила Осаму, давая тому так же вздохнуть полной грудью. Они молча сели на знакомую скамейку с видом на задний двор, держась за руки исключительно по желанию Дазая — тот все боялся, что если отпустит, то ужас повторится снова. Молчали. Никто не смел произносить ни одного слова. — Что это было такое? — наконец через время спросил мальчик шёпотом. — Моя способность, — так же тихо ответила девушка, переводя взгляд на их сцепленные руки. Разница ладоней была впечатляющей — Юмико была чуть меньше чем на десять лет старше Дазая. Осаму нахмурился, но не посмотрел на неё, сосредоточившись на цветочном саду перед ним. — Твои цветы обычно красивые, — забормотал он, и девушка искренне рассмеялась, запрокинув голову. О, милая невинность детства. Из всех вариаций данного вопроса он выбрал одну — самую необычную и незаурядную, будто не волновало его, что она кашляла кровью и бутонами, а сами её творения стремились причинить вред всем вокруг. — Чем тебе не угодил чертополох? — задыхаясь, выдавила Юмико. — Он колючий! — убеждённо воскликнул Дазай, наконец поворачиваясь к ней. — И странный. Девушка прекратила смеяться и смахнула слёзы с края ресниц. — Ну, все цветы разные, — улыбнулась наставнически она. — Как и люди. Мальчик насупился и ничего не ответил. Он не хотел признавать никакие доводы. Ему не просто не нравился этот цветок — что-то было в нём, что заставляло сердце съёживаться и вынуждало страх пробегаться по его коже. Шатен подсознательно чувствовал нечто нехорошее, отталкивающее в чертополохе, хотя не мог найти этому объяснения. — И твой глаз обычно не меняет цвет, — наконец добавил Дазай. А вот это было уже умелым наблюдением. Юмико повернулась, чтобы встретиться взглядом с мальчиком, и её поразили глаза. Шоколадные, глубокие глаза, будто содержавшие в себе все секреты мира, но пока неспособные их открыть, распознать. Это был осознанный, серьёзный взгляд, и в то же время он принадлежал ребёнку. Видимо, ребёнку, пережившему уже очень многое в своей недолгой жизни. В этот момент она поняла, что никакая ложь не скроется от этих глаз, и ей нужно, необходимо рассказать правду. Она глубоко вздохнула, и отвернулась. Начала говорить тихо, неуверенно, будто боясь, что кто-нибудь ещё услышит. — Знаешь, что такое рак? — Болезнь? — ответил мальчик и тут же встрепенулся. — Ты больна?! Девушка успокаивающе сжала его маленькую ручку в своей и хмыкнула: — Тише. Дай мне договорить, — её взгляд медленно двигался, созерцая пейзаж, и наконец остановился на кусте пионов перед ними. — А что эта болезнь из себя представляет, знаешь? Тут Дазай не нашёл, что сказать. Лишь непонимающе пожал плечами. — Каждый человек разный. Но наши организмы в большинстве своём работают по одному — правильному — шаблону. Тело каждого человека состоит из клеток. Они могут делиться, — мальчик в замешательстве нахмурился и Юмико тут же поправилась, не позволяя ему добавить «С кем?». — То есть распадаться надвое. Например, когда ты получаешь царапину, нужно, чтобы клетки начали делиться и твоя ранка заросла. Но иногда что-то идёт не так, и клетка начинает делиться тогда, когда это не нужно. И не может остановиться. Этих клеток становится все больше и больше, и у человека появляется опухоль. Она растёт и отравляет организм, а иногда прорастает в другие части тела. Дазай слушал внимательно, снова поражая своей сосредоточенностью, но до самого конца, пока она не сделала паузу, не задал ни одного вопроса, и девушка не могла понять, насколько хорошо он всё осознал. — Но у тебя нет рака? — наконец тихо проговорил он. — Нет. — Тебя отравляет твоя способность? — совершенно невозмутимо в тоже мгновение спросил мальчик. И грянул гром. Глаза девушки шокировано расширились, и она вспомнила тот самый шоколадный проницательный взгляд. Дрожь пробежала по её коже. — Ты прав, — сглотнув, она медленно кивнула, не поворачиваясь к Дазаю, будучи не в силах снова посмотреть ему в лицо, будто он был демоном в обличии ребёнка. — Что-то сломалось внутри меня, и мой дар стал бесконтрольно расти. Иногда я теряю над ним контроль из-за этого. Иногда он сам захватывает моё тело, как видел ты сегодня. И внутри меня растут цветы. Поэтому я иногда их выплёвываю. Дазай ничего не ответил, и Юмико осмелилась тихо проговорить ту самую правду, которую давно уже приняла, но никогда, никогда ещё она не разрезала воздух, не формировалась в слова. — Рано или поздно я потеряю над даром весь контроль и исчезну. Или он прорастёт настолько, что моё тело перестанет справляться и я умру. — Почему? — упрямо нахмурился Дазай. — Разве способность может так делать? — Ну… Обычно нет, — медленно, делая паузы, чтобы подобрать слова, заговорила девушка, а потом снова решила начать издалека. — Дороти не рассказала тебе обо мне перед нашей встречей? Осаму отрицательно покачал головой, и во взгляде его читалось «А что должна была рассказать?», но он молчал, и она заговорила сама. — У тебя ведь не было родителей, да? — вкрадчиво спросила Юмико, и эти слова произвели неожиданный эффект на мальчика. Она ожидала какой-то толики жалости, боли или отчаяния, но ничего не получила. Взгляд Дазая остался пустым, а голос — необычайно ровным, когда он тут же ответил: — Нет. Не было. — И как ты попал к Дороти? Мальчик подозрительно нахмурился. — Она сказала никому об этом не рассказывать. Я пообещал. Уголок губ Юмико дёрнулся в полуулыбке. — А ты человек слова, да? — и она усмехнулась, когда увидела уверенный, полный убеждения кивок ребёнка. — Ну ладно, — пожав плечами, продолжила девушка. — У меня тоже не было родителей. Или, может быть, были, но я потеряла их слишком рано, чтобы помнить. Всю свою сознательную жизнь я провела в лаборатории для эсперов в Лондоне. — Почему? — смутился Осаму, и по его лицу проскользнула тень страха — он никогда не был в таких местах, но слышал о них достаточно от Дороти, чтобы её неприязнь передалась ему. Юмико тихо засмеялась. — Я не знаю, почему. Вероятно, когда-то давно меня нашли, увидели мой дар и захотели исследовать его. Поставить на мне опыты, — когда она начала перечислять свои воспоминания, её взгляд стал пустым, будто действительно тёмное прошлое вновь накинуло поверх настоящего свой плащ, не оставляя ни малейшего просвета. — Довести мой дар до предела, посмотреть, как много потребуется времени, чтобы убить меня. Сделать так, чтобы моя мирная созидательная способность превратилась в нечто, желающее убить любое приблизившееся живое существо. — Но почему? — тихо выдавил мальчик, поражённый её словами. Его вопросы были правильными, но напомнили Юмико самых маленьких детей-эсперов — её собратьев по несчастью, которые могли часами задавать вопросы, и на каждый ответ спрашивать: «Почему?». «Небо голубое» — «Почему?», «Трава зелёная» — «Почему?», «Нам никогда не суждено выйти на свободу.» — «Но почему?» — Я не знаю, — глубоко вздохнув, пожала плечами Юмико. — Полагаю, они брали беспризорных детей в научных целях. Я уже говорила, что люди жестоки. Эти использовали невинных детей, оставшихся одних, как будто те — лишь манекены. Девушка не подала виду, но все внутри неё съёжилось. С эсперами обращались, как с куклами, которые можно рвать, пинать, таскать за волосы сколько угодно, и они ничего не почувствуют. Только вот врачи знали, что они чувствуют. И не делали ничего. — И поэтому твоя способность такая? — Да, в какой-то момент их эксперимент дал результат, — вкрадчиво объяснила девушка, — и произошла мутация. Способность начала понемногу захватывать моё тело, отрицая контроль. — И когда-нибудь этот монстр полностью захватит тебя? — вопросил Дазай. Юмико прикусила нижнюю губу и, мягко расцепив их руки, поднялась со скамейки. Подошла к краю крыльца, облокотившись об опору веранды, так, что теперь Осаму было видно лишь спину девушки — сейчас жёсткую, выпрямленную. Она долго так стояла, задумавшись, а мальчик молча застыл на скамейке, не говоря ни слова. В какой-то момент по крыльцу разнёсся смех. — Я бы не назвала это монстром, — громко воскликнула Юмико, горько улыбаясь. — У него нет сознания, это существо, руководствующееся лишь инстинктами, — она объясняла это так, будто само существо никогда ей не принадлежало, будто не сидело сейчас, притаившись, как хищник в засаде, внутри её тела, ожидая момента, когда можно будет напасть снова. — Но, — и тут тон девушки резко изменился, сделавшись грустным и тихим, — но я полагаю, да. Когда-нибудь от меня в этом теле ничего не останется. Дазай никак не отреагировал. Он нахмурился, не отводя от неё взгляда, но никак не мог понять в полной мере, о чем говорила девушка. Вернее, он мог это понять, он был умным, ему не хватало возраста, чтобы осознать это. Дети до последнего, даже зная, что их друг уйдёт из их жизни, не проявляют все признаки горя, как это делают взрослые. Практически все дети не осознают потери, пока она не произойдёт. Осаму почти не отличался от всех. Да, он видел смерти, сам пострадал немало, видел страдания и сам причинял их даже в таком возрасте. И всё-таки, видя перед собой живую, сейчас полностью сознательную Юмико, он не мог вообразить момент, когда её не станет. Для него это казалось невозможным, несмотря на понимание предмета разговора. И, как и все дети, он находил самое логичное решение для проблем. — Но в лаборатории получалось сдерживать твой дар? Брови девушки взлетели вверх от конкретики вопроса. — Да, получалось. У них были для этого сдерживающие препараты, — едва повернув голову в его сторону, но всё ещё стоя спиной, ответила Юмико, а затем сразу предотвратила возможный следующий вопрос. — Я взяла без спроса столько, сколько смогла, когда уходила. Они закончились несколько недель назад. Вот только Дазай собирался спросить совсем не это. — Почему тогда ты не осталась там? — ровным голосом выдал мальчик. Девушка так и застыла. При всей своей сообразительности, не по годам развитой, Дазай оставался ребёнком — невозмутимым и не до конца осознававшим реальный мир, пока не умевшим чувствовать положение других (хотя, справедливости ради, этого добивались и не многие взрослые). — Почему? — неверяще прошептала она. — Да! — воодушевлённо затараторили в ответ. — Ведь там бы тебе не дали умереть! Меланхоличная, снисходительная улыбка тронула губы девушки, что покачала головой: — Боюсь, что это — как раз самое худшее, Дазай. Мальчик непонимающе нахмурился, склонив голову к одному плечу, становясь похожим на щенка, которого начали учить новой команде и который ещё не осознавал, что от него хотят. — Но ведь… — уже менее уверенно забормотал он. — Иначе ты умрёшь! — Какой смысл в жизни, если она наполнена нескончаемыми страданиям? — полностью обернувшись к Осаму, воскликнула Юмико, встречаясь с ним голубым взглядом, в котором переливались сиренью бесконечная убеждённость и печаль. — Разве можно жить в вечной тьме, постоянно мучаясь, как подопытный кролик? Дазай искренне не понимал, смотрел почти загнанно, с широкими, как два блюдца, глазами. Хотел ответить «Ведь я так жил», но промолчал, спросив лишь: — Ну а что делать? — может, он неправильно существовал всё это время, может, ему наконец расскажут, как нужно было поступать, когда он тонул в темноте и горе, пока крепкая, затянутая в перчатку рука Дороти не вытянула его на берег из моря вечных страданий? — Можно совершить самоубийство, например, — пожала плечами Юмико. Мальчик нахмурился в ещё большем непонимании. — Самоубийство? — Ну да, свести счёты с жизнью. Совершить суицид. — И чем он так хорош? Девушка замолчала, задумавшись, но не так, будто искала ответ, а словно хотела поярче, поточнее сформулировать всё, что ей хотелось сказать, так, чтобы это понял ребёнок. Думала она недолго, вскоре ответив: — Освобождение. Вечная свобода и спокойствие вне этого мира. Разве не все этого хотят? — проносилось в голове у мальчика. Если не полной свободы, то спокойной жизни жаждал, наверное, каждый. И если она так легко достижима… — Тогда для чего вообще жить? — зазвучал логичный вопрос. — Я не знаю, — вновь пожала плечами Юмико. Она всю свою жизнь провела, заботясь о том, чтобы выжить, и единственное, что удерживало её в этом мире — желание ощутить свободу реальности. Не остаться в ней навечно, ведь это было, очевидно, невозможно, но хоть глазком увидеть обычный мир, в котором живёт человеческое большинство, стать его частью. Да, она достигла цели, но теперь увядала, как отцветший бутон. Как это было несправедливо. Чем же она была хуже других? Сотни тысяч подонков и убийц доживают свою старость, а она, совсем молодая, не дожившая даже до двадцати, должна была умереть. Способность сжирала её заживо, не оставляя ни малейшего шанса на жизнь в новом, неизведанном ей ранее мире. Но теперь ей не было от этого так больно, как пару месяцев назад. Познав мир в гораздо большей степени, чем она могла представить, она разочаровалась от того, что увидела снаружи, в ней совсем не осталось ни малейшей искорки, что могла бы зажечь свечу в её душе. — В жизни самой по себе нет особого смысла. Какой смысл, например, в жизни солдат, что сейчас сидят где-нибудь в окопах? Ведь они, вероятно, умрут, причём ни за что. Люди были глупыми, — думалось ей. Им даром было дано всё, чего мог желать такой, как она, а они выбросили это в мусорку, растоптали, раскрошили на части. Любой намёк на мир обязательно должен был быть разорван конфликтом и войной. Возможно, в этом было людское предназначение? Разрушать всё вокруг. Тогда, действительно, жизнь представлялась лишь пустой тратой времени. Дазай ничего не отвечал, и за него вновь продолжила Юмико, обличая все свои чувства и мысли в слова: — Я не боюсь умереть. Я ненавидела каждую секунду своего существования в лаборатории, и меня удерживало на земле лишь желание хоть один раз увидеть небо, почувствовать ветер свободы. Теперь я умираю, но имею всё, о чем мечтала. Моя жизнь поистине лишена смысла теперь. Возможно, мне немножко страшно, но я не боюсь смерти. И приму её такой, какой она уготована судьбой. Ответ разносился по веранде смело, громко, убеждённо, но было неясно, убеждает ли Юмико Дазая или саму себя. Однако мальчик об этом не думал — он внимал, слушал, поглощал, как губка, всё, что улавливали его уши. Эти мысли не могли быть осознаны им в полной мере, но они, словно гвозди, вбиваемые в доску, оседали в его сознании, сажая семена того самого чертополоха, только чтобы позже, через много лет, отравить весь организм колючками тьмы. — А это больно? — вдруг спросил Осаму. — Что? — Умирать. Девушка засмеялась. — Я не знаю, я же ещё здесь, — с улыбкой ответила она. — Но, думаю, да, больно. — Не люблю боль, — тихо пробурчал Дазай, вызывав у Юмико новую волну смеха. О, как ей нравились дети. Даже выстрадавшие немало, их души продолжали оставаться достаточно невинными, чтобы покорять сердца взрослых. Душа этого ребёнка будто была заляпана, облита кровью со всех сторон, но под застывшей багровым плащом оболочкой оставалась такой же белой и прекрасной. Однако, напряжение, определённо не испытывая удовольствия от этого диалога, так и витало в воздухе, мечась туда и обратно, как загнанный в клетку дикий зверь. Печаль смирно плелась за ним. Девушка решила разрядить обстановку: — Подожди здесь, я кое-что возьму и вернусь. И она умчалась в дом, оставив Дазая на скамейке наблюдать за садом. Он сдулся и сполз вперёд, изгоняя напряжение из тела. Его взгляд медленно переходил от одного цветка на лужайке к другому, но мысли продолжали возвращаться к Юмико. Казалось, пройдёт секунда, и эти цветки, подобно бутонам девушки, проснутся и набросятся на него и всё вокруг. В сознание продолжала протискиваться смерть. Она ничего не предпринимала, ничего не говорила, но Осаму чувствовал её взгляд и не мог как осознать, так и избавиться от странного чувства, зародившегося в его груди. Он даже не заметил, как Юмико вернулась и присела рядом с ним на скамейку, держа в руках какую-то коробочку, завёрнутую в красивую обёртку. — Вообще, — начала девушка, — я хотела подарить тебе это на день рождения, но до него ещё две недели, и мне очень захотелось утешить тебя сейчас, — и она протянула ему коробочку, которую Дазай стал с энтузиазмом разворачивать. — А на день рождения получишь ещё один подарок, — подмигнула весело Юмико. Под обёрткой оказался небольшой бархатный футляр, и Осаму тут же его открыл. Его взгляду предстало необычное украшение в виде кожаного шнурка с красивым, переливавшимся всеми цветами бирюзового, камнем в серебряной оправе. Чистый, начищенный, он казался почти прозрачным, настолько, что Дазай увидел собственное отражение в камне, и его глаза округлились от удивления. — Это называется галстук-боло, — тихо подсказала Юмико, прижавшись плечом к Осаму, и затаённо, с улыбкой глядя на его реакцию на подарок. — Но… — забормотал Осаму. — Он ведь твой! Это было правдой. Она была в нём, когда Дороти провожала их на вокзале, периодически носила даже здесь и, казалось, очень любила его. — Это была первая вещь, которую я купила, когда вышла из лаборатории, — почему-то не хотелось намеренно употреблять слово «сбежала», ведь, технически, её попытка не была успешной, просто поймал её немного не тот человек. Дороти взяла девушку к себе, обеспечив ей еду, одежду, деньги. И, прогуливаясь в одиночестве и осматривая новый, незнакомый мир, Юмико не смогла пройти мимо этого украшения. Что-то тянуло её к нему, и она доверилась этому чувству. — Я думаю, на тебе он будет смотреться лучше, — улыбнулась девушка, и Осаму надел галстук на себя. — Ну как? — тут же спросил он, пытаясь насупиться, как очень важная персона. Галстук сидел криво, оказался немного великоват по размеру, не был затянут, а петля шнурка лежала поверх маленького воротника рубашки, и Юмико не сдержалась, снова начав смеяться, только на этот раз громко и заливисто, чем заслужила возмущённые возгласы мальчика. — Подожди, — вытирая выступившие на глазах слёзы, выдавила она сквозь смех и потянулась подправить украшение. — Теперь хорошо. Было и вправду хорошо. Конечно, галстук оказался не по размеру, но это не было проблемой — Осаму ещё рос. Однако смотрелся подарок прекрасно — жемчужная бирюза красиво переливалась на груди мальчика, заставляя обычно немного тусклые глаза блестеть новым цветом — менее мрачным, будто скрывавшим собой всю кровь, отпечатавшуюся во взгляде ребёнка. — Правда? — Да, Дазай, тебе очень идёт, — улыбнулась Юмико и в тот же миг охнула — маленькие ручки крепко-крепко обхватили её за талию, а лицо мальчика уткнулось в грудь, и девушка оказалась в крепких, искренних объятиях. «Спасибо!» тихо выдавили ей в одежду, и она растаяла в этом объятии, мягко отвечая на него. — Не за что, Дазай, — тихо прошептала она, но взгляд её остался нечитаемым, застыв на цветах, начавших распускаться на лужайке. ¬В какой-то момент Осаму повернулся в её руках и тоже опустил глаза на букеты расцветавших бутонов. Юмико сидела так какое-то время, погруженная в свои мысли, а у мальчика не было смелости вырывать её из них, поэтому он молчал, ведя себя тихо, как взрослые, пока девушка наконец не заговорила. — Я боюсь только того, — тихо, почти шёпотом начала она, — что если моё тело продолжит жить после меня, если его захватит мой дар, то он причинит окружающим много вреда. Мальчик недоуменно сдвинул брови, но промолчал. — Ты ведь человек слова, да, Дазай? — Угу! — воодушевлённо кивнули в ответ. Юмико снова замолчала, но ненадолго — лишь мимолётное колебание пробежало по её лицу, будто она уже решила, что нужно сделать, и лишь робкий, но смелый голос разума попытался пробиться сквозь убеждение, будучи тут же вновь запертым глубоко в душе. — Тогда можешь мне пообещать одну вещь? — Конечно, — за этим последовал новый моментальный кивок. — Я знаю, ты ребёнок, но у тебя удивительный дар. Пообещай, что сделаешь всё, чтобы остановить мою способность, если она выйдет из-под контроля? Я знаю, тебе это под силу. Пообещай, пожалуйста. Третьего кивка не было. Мальчик молчал, нахмурившись, а затем поднял на Юмико взволнованный взгляд. Дазай ещё не был достаточно взрослым, чтобы уметь осознанно читать других, но чувства никогда не предавали его, и в тот миг шоколадный взгляд встретили решительные, сверкающие бесконечной мольбой голубые глаза. Они перелились сиренью, и мальчик испуганно схватил девушку за руку, а в груди его что-то колыхнулось, окончательно принимая решение. — Обещаю.