Бафомет хранит секрет

Юра потерял сознание минут через пятнадцать после того, как исчезла Осколкова. Отключился буквально у меня на руках и в себя больше не приходил. Очень скоро у него начался жар. И хотя лицо было бледное, как у мёртвого, любое прикосновение к сухой и горячей коже немедленно выдавало температуру под сорок даже без градусника. Пришлось распахнуть настежь окно и балконную дверь, создавая сквозняк. Несколько раз мы пытались споить Майорову стакан воды, приподнимая на подушке, прикладывая к потрескавшимся губам стакан. Он только захлёбывался и кашлял. Юля меняла холодные компрессы у него на лбу каждые полчаса, но и это больше походило на жест бессилия. Майорову от этого легче не становилось. Иногда он лежал почти без движения, тяжело дыша, с трудом сглатывая, иногда начинал беспокойно метаться по кровати, протяжно вздыхая, и на лбу его выступала испарина. Смотреть на это было невыносимо. – Неужели нет ни одного лекарства, способного… – я сползла на пол возле кровати, сжимая кулаки с такой силой, что ногти едва не раздирали кожу. – Нужно дождаться Марину, – докатились, что меня пятнадцатилетняя девочка успокаивает, которой, наверное, самой раз в десять хуже. Он же для неё семья. Он же для неё всё. – А куда она? – я попыталась взять себя в руки. Хотя бы притвориться, чтобы перестать быть проблемой для окружающих. Убрать волосы с лица, одёрнуть воротник. Во рту было сухо. Горько и сухо. – За медиком. За медиком, который… таким занимается, – Юля сняла бесполезный компресс и с тяжёлым вздохом вышла из комнаты, чтобы поменять его. Я устало погладила Юру по голове, запуская пальцы в каштановые кудри. Ну ты и кадр, Майоров. Хочешь оставить меня сейчас, когда я только нашла тебя настоящего. Лучше бы согласилась с орденскими уйти. Так было бы правильнее. А не чтоб ты из-за меня мучился. Резко одёрнула руку – почувствовала, как подступает новый приступ, внутренности словно на винт наматывают. Выскочила на балкон откашляться. Меня колотило несколько минут, может, больше. За временем сложно следить в таком состоянии. На ладони снова остались сгустки почти чёрной крови кляксами. Я, уже наплевав на всё, вытерла их о штанину и высунулась из окна, чтобы продышаться. Марина сказала, что к вечеру для нас всё может закончиться. Марина, который нет уже несколько часов, наверное. Я глянула вниз, во двор, с которого, словно кожа, слезал потихоньку снег, перемешанный с грязным льдом, обнажая голую чёрную землю и асфальт. Сумерки сизой поволокой уже подергивали уголки двора, сгущались понемногу. Как неумолимо и страшно. Ещё эти орденские – обязательно и скоро – опять придут за мной. Пусть и раньше глубокой ночи вряд ли явятся. Они должны быть уверены, что порча своё дело сделала. Хотя, если так действительно случится, остальное будет уже неважно. Перед глазами начало медленно темнеть, словно серый мглистый туман наползал слоями под новый приступ тошноты. – Ну вот опять, – пробубнила я, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. – Протяни ещё немного, прошу. Мы должны его вытащить, должны убедиться, что у них всё будет хорошо, что не будет никаких проблем из-за меня. Пожалуйста. Сквозь мелко вибрирующую дымку в голове просочилось отдалённое: – Прости меня. – Ты серьёзно, герцог? Я ценю твоё желание выразить поддержку, но тут одно из двух. Либо ты не виноват, либо виноват насколько, что уже никакое «прости» не спасёт ситуации. Да и кроме того… Блин, ты демон, тебе кроме своей совести бояться уже нечего. Почувствовал, в каком я отчаянии, и решил вдруг, что ему снова не всё равно. Что ж, по крайней мере, он это искреннее, чем обычно. Мои отстранённые философские рассуждения на грани фола прервал звучный грохот где-то в стороне коридора. По голосу, точнее, по раздражённому рыку и паре крепких проклятий без определённого адресата, я поняла – вернулась Осколкова. В прихожей их было трое. Марина в куртке нараспашку, со сползшим вбок шарфом. Её глаза всё ещё полыхали красным, как два фонаря. Тимофей, видок у которого был не сильно лучше, и третий, с какой-то непонятной тряпкой, обмотанной вокруг головы, и связанными руками. Весь грохот был оттого, что он завалился в кучу вещей, не помещавшихся в коридорный шкаф, а потому беспорядочной кучей всегда валявшихся на полу. Судя по вою, этот субъект что-то знатно себе ушиб. Я взглянула ошарашенно на экзорцистов, потом снова на него, сопоставляя факты, которые никак не хотели укладываться в единую логическую цепочку из-за своей абсурдности. – Вы чё, похитили человека?! – я наконец сдалась, потому что других вариантов объяснить происходящее решительно не находилось. – А ты думала, Орден любезно согласится одолжить нам своих парамедиков? – огрызнулась Марина в своей обычной манере, без лишних церемоний. – Мы теперь без пяти минут злобный отряд инсургентов. Исходим из того, что имеем. – Твою, ты посмотри на эту нашивку! – в коридоре очень быстро оказался Сеня, такой же охеревающий, как и я. – Ты в курсе вообще, где он работает?! – Блять, если ты думаешь, что у нас было время выбирать, ты очень, нахрен, ошибаешься! – Осколкова отпихнула его с пути, прямо в верхней одежде проходя на кухню, откуда тотчас послышался звон бутылок и новые команды от нашей озлобленной мамки. – Приводите существо в чувство и начинаем работу. И так времени потеряли больше некуда. – Ничерта не понимаю в этих ваших нашивках, но чёрт возьми, это же уголовщина, – просипела я, сильно опасаясь получить пиздюлей от Марины. И судя по тяжёлому взгляду Тимофея – небезоснавательно. – Нет, ну если хочешь, можем и отпустить. У тебя есть другие варианты, как помочь Майорову или помирать его оставим из-за твоей правильности? – Нет. Нет, не оставим. На самом деле, Осколкова верно мыслит. Сейчас не до этого. И мы в такой ситуации, в которой не помешает быть жёстче, если мы не хотим кого-то потерять. Я согнулась над кучей вещей, помогая невольному гостю подняться на ноги. По небольшому росту и общей хрупкости стоило сразу заметить, но я поняла, только когда сдёрнула с взлохмаченной головы тряпку – это девушка. У неё была разбита губа, и на скуле наливался небольшой, но красочный синяк. Или ожесточённо сопротивлялась, или много болтала, значит. Она обвела взглядом прихожую, часто моргая на свет, потом перевела глаза на нас. – Так вы экзорцисты? – было видно, что подтвердившиеся догадки принесли ей что-то вроде облегчения. Ну да, в мире, где тебя может похитить какая угодно жуткая потусторонняя тварь, экзорцисты – наверное, меньшее из зол. – Шикарные апартаменты. Слушайте, не знаю, кто вам это приказал, и зачем, но… Лучше верните меня, откуда взяли. Это не шутки, если что, у вас правда проблемы будут. – Нет уж. Сперва нам понадобиться твоя помощь, – Марина вернулась с кухни и оперлась плечом о стену, пытаясь на весу вскрыть бутылку вина кухонным ножом. – Слышали, чё у вас будет? У вас очень серьёзные проблемы будут, петушары позорные! – что-то маленькое и тёмное вырвалось из кармана гостьи и, играя интонациями придурочного злого гения, мгновенно поднялось к потолку. – Что ещё за хрень? – я сдула со лба прядь, пытаясь разглядеть. – А вот это, однако, обидно было, – запальчиво сообщила «хрень», обретаясь в углу возле вентиляции. Но едва этот чёрный пушистый сгусток заметил, что на него оттуда крайне внимательно лупит загадочный глаз туалетной жижи, тут же отлетел подальше, трусливо поджимая хвост. – Объясняю для новичков, – вздохнул Сеня, потирая переносицу, – это уголёк, такие рождаются из последних мыслей или желаний умершего, если они носили сильную эмоциональную окраску. Особого ума в них нет, как видишь. Не все даже разговаривают. – Да. И хренью могу называть его только я, – целительница старалась звучать уверенно, так, как будто она отчитывает напортачивших пятиклассников, но жутко трясущиеся руки портили ей всю картину. – Что же касается помощи… Во-первых, мы по разные стороны. Во-вторых, о помощи не просят после того, как разбивают лицо и связывают. Я вообще-то тоже человек, как и вы! И мне больно! Больно и, блин, страшно. Кого я могу вылечить в таком состоянии? – Придётся взять себя в руки, – Марина мрачно приставила к её горлу нож, тот самый, которым минуту назад ковыряла пробку от вина. – Осколкова, не надо… – я надавила на её руку, призывая опустить, и только когда она сделала это с шумным вздохом, обратилась к целительнице. – В других обстоятельствах мы бы даже думать о таком не стали. Мы вообще-то не по этим делам, но… У нас безвыходная ситуация, и нам кроме помощи от тебя ничего не нужно. Пожалуйста. Он умирает. Девушка растерялась. Может, прямота или оголённое отчаяние в моём голосе сбили её с толку. Помялась, кусая губу, заправляя волосы за ухо дёрганным жестом так, что они снова рассыпались. Потом вздохнула: – Ладно. Показывайте. Ей развязали руки, разрешили умыться быстренько, чтобы смыть запёкшуюся кровь, потом проводили в комнату. – У-у-у, забористая у вас тут порча, – присвистнула гостья, оглядывая расползшуюся печать на спине у Майорова, замерла на пару секунд, что-то прикидывая в уме, потом начала быстро раздавать указания. – Мне нужно чистое полотенце, вода, тазик. – Блин, звучит так, как будто она роды у него принимать собралась, – нервно шутканула Юля, шустро отправляясь за заказанным. Судя по голосу, это было что-то на грани истерики. – Свечи ещё. Лучше, если обрядовые. – Это уже что-то новенькое, – донеслось из ванной. – Возьмёшь в третьей комнате для ритуалов, – Осколкова кинула в Сеню каким-то весьма увесистым ключом, попутно вскрывая тайну того, зачем им эта самая третья комната. Целительнице принесли чайник со свитском и персиком на боку, единственный, который был в квартире, недавно только вскипевший, и она, поставив его себе на колени, начала водить свечкой вокруг, читая что-то приглушённым шёпотом на одной интонации, плохо различимое. Капли воска падали на эмаль, сползали с неё, рисуя чёрные кляксы, матовые и вытянутые. Остальные свечи были выставлены ровным полукругом у кровати. Так продолжалось минут пятнадцать где-то, и мы сидели молча, не осмеливаясь даже неосторожным вздохом нарушить это монотонное бормотание. Ни одна лампа в комнате не горела, сгущавшуюся темноту разрезало только плавно танцующее пламя свечей. Наконец целительница замолчала. Отодвинув крышку, зачерпнула ладонью воду и сбрызнула Майорову лицо. Тот резко втянул воздух, как будто вынырнул с большой глубины, открыл глаза. – Юра, псина горбатая! – с облегчением выдохнула я, сама не понимая, откуда во мне такое дурацкое проклятие. – Я что, сдох и попал в Геенну? – страдальчески прокряхтел тот, закрывая лицо руками. – Ну всё, щас будет мясо, – азартно сообщила сверху штуковина, намекая на то, что самое главное только начинается. – Стакан мне, – коротко велела знахарка, тут же плеснула туда воды из чайника и протянула Юре. Он выпил где-то половину, прежде чем остановиться с выражением лица, явственно говорившем о том, что что-то пошло не так. Секундой позже его вырвало в оперативно подставленный тазик. Судя по выражениям лиц собравшихся экзорцистов, блюющий Майоров не был для них новостью. Из него выходило что-то чёрное, густое, если не приглядываться, напоминающее кровь. – До дна давай, ты мужик или не мужик? – жёстко ответила знахарка на его слабую попытку вернуть ей стакан. Смотреть и слушать это было жёстко. Я прекрасно представляла себе, что он чувствует, и от увиденного начали накрывать вьетнамские флешбеки той ночи, которую я целиком просидела над унитазом из-за своей одержимости. По загривку фонтаном скатывались липкие неприятные мурашки. – На, оботрись, – целительница после очередного «очищения» протянула ему полотенце, великодушно позволяя взять паузу. – Так и должно быть? – недоверчиво осведомилась Осколкова. И, видимо, ей тоже было не по себе. – Тихо-тихо, всё идёт по плану, – уверила знахарка, – эта гадость должна целиком из него выйти. Пей ещё. Она снова протянула Юре стакан, но он не успел и глотка сделать, как снова согнулся чуть ли не пополам. – Вот это его крючит! – с восторгом заявил уголёк, нарезая круги по воздуху. – В последний раз мне так плохо было когда я с Чертановскими экзорцистами на спор Яги перепил за гаражами, – задыхаясь, знатно охреневающим голосом сообщил Майоров, но его спонтанное откровение прервал новый рвотный позыв, и Юрец опять согнулся над тазиком. Сколько таких подходов было, я не считала. Всё подошло к завершению, когда вода в чайнике почти кончилась. Экзорцист выглядел уже немного получше, он дышал всё ещё часто и тяжело, но горячка прошла, на щеках проступил слабый румянец, достаточный, для того чтобы юное дарование перестало напоминать хладный труп. – Ему нужно поспать. Утром будет как новенький, – заключила знахарка, тяжело поднимаясь. – Ну и кто колдует такие ядрёные порчи? – говорила больше сама с собой, бубня под нос и жалуясь на ситуацию. – Вымотала она меня. Пошатываясь, ночная гостья кое-как доползла до кресла и упала в него, доставая из кармана чёрные блестящие чётки с кисточкой. – Преступивший закон и оставшийся между мирами… – Ещё слово, и я, нахрен, язык тебе вырежу, – Осколкова снова весьма недвусмысленно наставила на неё нож, обрывая на середине фразы. – Как скажешь, – спокойно пожала плечами та. – Он всё равно за мной придёт. Есть бутеры какие-нибудь? Жрать ужасно охота после сессии. – Там на кухне. У Юли спроси. – Что это сейчас было? – спросила я, едва знахарка уползла в указанном направлении. Тяжело быть единственным человеком, который даже приблизительно не шарит в происходящем. – Помощь звала, – сухо пояснила Осколкова, падая в освободившееся кресло. – А нам такие проблемы не нужны. – Давайте не будем обманывать друг друга, наши проблемы – это только вопрос времени, – насупился Семён, говоря почему-то приглушённым голосом, как будто боялся, что его застигнут за чем-то неприличном. – Она служит медиком в подразделении у призраков, а они напрямую, без всякой бюрократии, подчиняются наместнику Сатаны на земле. В общем, спроси у своего демона, он должен знать. – Я не понял, почему все посылают меня к тебе, как будто я Ленинская библиотека? – герцог тотчас вскинулся с такой интонацией, как будто его недавно только из детского сада выпустили. – О, он как никто должен знать! – откомментировала целительница с кухни с полным ртом, подтверждая, что слух у неё отменный. «Кажется, ты спалился, дружок,» – злорадно хохотнула я про себя, но так, чтобы он слышал. – Это же Бафомет, да? Очень конкретно спалился. – Да, это он, – я переместилась на кухню, чтобы побазарить по душам с новым другом было удобнее. – Знаешь об этом что-нибудь? Знахарка разложила на тарелке бутерброды с сыром и докторской, заботливо приготовленный Юлей, и бодро отправляла их в рот один за другим. – У нас в замке никто толком ничего не знает, – она придвинула к себе кружку с чаем, в которой плескалась лимонная долька, и еда не обожглась об неё, – зато говорят очень много. Второе исчезновение за относительно небольшой промежуток времени. И это при том, что у нас не так-то много демонов живёт, особенно тех, кто на постоянной основе. Чаще их туда командируют. – Погоди. Хочешь сказать… Бафомет живёт… не в Аду? – Не, в Сером мире. Это между Землёй и Адом, такая прослойка. – Как сырок в бутере, если сверху булочку положить, – любезно растолковал уголёк, шныряя так низко, что задевал волосы. О, мне очень не хватало этого ликбеза для тупых. – Ты, кстати, делаешь с этим что-нибудь? – знахарка, глотнув горячий чай, поморщилась, и тут же закусила очередным бутербродом. – Делаю… в смысле? – Я думала, ты в курсе, что ты по частям разваливаешься из-за своей одержимости. Ну, ты так ещё протянешь дня два. А по-хорошему нужен толковый экзорцист, который специализируется на изгнаниях… Она что-то ещё хотела сказать, но слова буквально перекрыл оглушительный грохот, дополняемой зловещим дребезгом тарелок в шкафах. Пол под ногами завибрировал, как при землетрясении, и я схватилась за косяк, чтобы удержаться на ногах, зажмурившись, потому что сверху посыпалась штукатурка и посуда, которая стояла по краям полок. Внешней панели, части стены дома, которая закрывала кухню от улицы, больше не существовало. При этом повредилась труба центрального отопления, если быть точным, из неё вместе со стенкой выдрали кусок, и теперь кипяток хлестал оттуда, как из маленького фонтана. Виновник торжества, высокий, темноволосый, стоял там, где ещё секунд пять назад был наш холодильник, не выдержавший столь радикальных мероприятий по перепланировке. – Чтоб я сдох… – шокировано и одновременно заворожённо выдохнул Сеня, цепляясь за оставшуюся стенку. «Капелла?» – промелькнуло в голове на секунду, впрочем, почти сразу же было развеяно. – Ты серьёзно стенку вынес? – знахарка втянула воздух, потирая переносицу, в её голосе слышалась усталая досада, как будто он сделал вещь вполне ожидаемую, но всё-таки не желательную. – Это прямо даже как-то не по-людски. – Кто из них? – он спросил так отстранённо и одновременно зловеще, что меня пробрало до самых глубин, и сковало ужасом где-то в районе лёгких, отчего сложно было вздохнуть. – Марс, ладно тебе, ну, – знахарка старалась звучать непринуждённо, но получалось на самом деле очень нервно. – Мы чудесно посидели, оказалось, просто замечательные ребята, у них очень вкусные бутеры, и чай тоже ничего. Давай ты опустишь свои жуткие штучки, и мы разойдёмся с миром. Он подозвал её жестом, и она, тотчас повинуясь, подошла. Вздёрнул за подбородок и осмотрел лицо. Разбитая губа и синяк. В его выражении отчётливо проступила тихая мёрзлая ярость. – Если не ответите, кто, я убью всех. – Марс, нет, – знахарка попыталась протестовать, но он одним движением пресёк бунт, задвинув её себе за спину. – Я. Это был спокойный тяжёлый голос. Марина стояла в конце коридора, скрестив руки на груди. И мы, наверное, слишком пришиблены и ошарашены были, чтобы взять ситуацию под контроль, не позволить ей… – И что сделаешь, прикончишь меня? Ну давай, вперёд, – босс попытался её остановить, но Осколкова только отмахнулась. – Если ты думаешь, что я хоть чего-то в этой жизни боюсь, ты крупно облажался. Подошла к нему вплотную, едва усмехаясь. Он впился в неё всё тем же цепким пронзительным взглядом, как будто хотел выпотрошить, но буквально секундой позже на лице его проступило что-то похожее на удивление… узнавание? – Марина. – Знакомы? – Осколкова вскинула брови. – Нет. Меня просили передать тебе кое-что, – он снял сущность с её плеча и почти сразу же заменил на новую, поменьше и чуть прозрачнее. – Эта сильнее, чем твоя предыдущая, и не будет поощрять твои вредные привычки. – Кто тебя просил? – Осколкова схватила за рукав, но он почти сразу высвободился, будто и не заметил. Кивнул своей спутнице. – Александра, мы уходим. Очень много боли, невольно захлёбываешься. – Да что вообще происходит?! – крикнула вслед Осколкова, отчаянно, срывая голос. – Какого чёрта? Но он уже исчез, оставляя за собой глухое молчание и ветер. Полуночный почти апрельский ветер, который свистел вихрями меж трёх оставшихся стен хрущёвки.